Лес спал. Под грубую колыбельную ветра бездушно раскачивались деревья, пытаясь закрасить бесцветными чернилами своих веток островки синего неба. Трава, жёсткая и сухая, как наконечники рассыпанных стрел, колола ноги. Листья, как снег, осыпались на землю бестелесными звёздами, закручиваясь в галактики неуёмными потоками воздуха. И под эту материальную музыку вальсирующих красных и жёлтых парусов ветки деревьев вплетались в неведомый человеку танец. Покачивая и изгибая свои длинные руки, они то касались друг друга, то убегали к другим ветвям. И этот танец, некогда начавшийся со страшного воя бездомного зверя, теперь завораживал.
Лес превращался в сказку. Золотой листопад, уже не стесняясь своей человечности, напевал давно полюбившуюся историю из прошлого. Пару хотелось поднять вверх руки, закричать, засмеяться – он вспомнил, как в его детстве они с Иорой гуляли в лесу, играли в нём, купались в речке и подставляли свои юные тела под струи невысокого водопада. А потом Пара долго искали его родители, не находя себе места. И как же этот лес был похож на тот. Да нет же, не похож – это он и есть! Вон обломавшееся дерево в виде крадущегося гнома, а вон пень, заросший грибами – всё, как тогда. И он со своей подругой на этом пне вырезал их имена… да вот же они! А потом Иора, наполняя весь лес смехом, убежала от него в сторону их тайного места и…
– Пар! – позвал его нежный голос Иоры. Нет, он звучал не в мечтах, он был наяву. И вот уже он, маленький двенадцатилетний мальчуган бежит к своей рыжеволосой подруге.
– Я иду, бельчонок! – отозвался Пар.
– Поскорее, солнышко. А то я для тебя кое-что приготовила.
«Солнышко, – улыбнулся Пар. – Она называла его так, потому что каждую ночь он согревал её. Он приносил ей из дому десятки одеял, он разводил для неё костёр, он обнимал её, когда ей было холодно. Боже, как это было здорово!».
Его сердце бешено колотилось, и он, переполненный чувствами, упал на мягкие бархатные листья, которые постелила перед ним природа. Там, в двадцати шагах виднелся склон, освещенный тёплыми солнечными лучами. Он, весь покрытый молодой травой и наполненный утренней росой, был самым зелёным из всего, что Пар видел когда-либо за всю свою жизнь. Как он в детстве любил сбегать по этому склону, любил мчаться из всех сил, прямо до лестницы сделанного им дома – на одном дыхании, на одном рывке. А там его ждала она, протягивая ему вместо руки свои огненные кудри, словно то не волосы вовсе, а рыжие гроздья сирени. И она там есть, там, на вершине лестницы, на той стороне поляны. Она ждёт его, нужно только сорваться с места и побежать к ней. И осталось-то – всего каких-то двадцать шагов, но как хочется оттянуть этот момент, ещё немного полежать на этом осеннем ковре, посмотреть, как падающими цветами над ним кружат золотые и медные листья.
– Пар, негодник, что ты там делаешь? – вновь раздался голос Иоры.
– Иду! – радостно воскликнул Пар.
«Как она не понимает? Она же всегда читала его мысли! Разве она не видит, что этот миг блаженней всего на свете. Когда вокруг детство, безмятежность, радость и счастье! А она ещё спрашивает, что я делаю!»
– А что я делаю? – улыбка вдруг ушла с его губ. Грусть стала расползаться по его лицу, словно по нарисованному на листке бумаги портрету, брошенному в лужу и размокающему в грязной воде. Он вдруг понял цену своей безмятежности и ужаснулся ей. – Я Юну спасаю, – тихим хриплым голосом произнёс уже не тринадцатилетний мальчик, а юноша. Это было сказано, как упрёк: упрёк Иоре, зовущей его из детства, упрёк себе, что чуть было не забыл, зачем он здесь, и упрёк лесу, пытающемуся одурманить его.
Деревья, давно знакомые и полюбившиеся своим разнообразием и красотой, стали серыми и одинаковыми. Золотой листопад, круживший в ритме вальса, теперь падал на землю мёртвым коричневым пеплом. Проблески солнечных лучей, игравших на зелёных листьях тонких веток, сменялись каменной решёткой плотно скрещивающихся иссохших сучьев, полностью скрывающих небо. Острые копья травы торчали в том месте, где недавно был мягкий ковёр из листьев. Минуту назад Пар лежал на этом месте и только сейчас ощутил, что спина его зудит от колотых ран. А в двадцати шагах, где когда-то был пологий склон, так соблазнявший сбежать по нему, бездонной пропастью ждал своей жертвы обрыв. Из его стен торчали мощные корни провалившихся вниз и едва устоявших на утёсе деревьев. Как чудовище, ожидающее задержавшегося ужина, лес открыл свою уродливую кровожадную пасть. Пар выругал себя, что потерял на эти фокусы слишком много времени, обошёл пропасть и двинулся дальше.
В надежде отыскать подсказку для дальнейшего пути, Пар открыл кожаный блокнот, подаренный шахматистом. В нём подробным образом описывалось, как найти Лес Теней и как войти в него. Пролистав записи, Пар обнаружил одну заметку:
«В поисках мудреца, я зашёл в лес. Он кажется тихим и безжизненным, но это только на первый взгляд. Зверей тут нет, потому что живой здесь сам лес: его ветки, стволы и даже небо над ним. Сначала мне почудилось, что деревья перешёптываются, касаясь друг друга своей листвой. Но, вглядевшись в них внимательней, я понял, что в их действиях прослеживается не столько коллективный дух, сколько воля одного единого демона. Я ощущаю себя сидящим на большой ладони, которая выпятила вверх свои покрытые корой пальцы. Стоит мне закрыть глаза, как эта недремлющая рука сомкнётся, и тьма навсегда поглотит меня. Этот лес живой не потому, что у него есть какой-то разум – он чувствует меня, слышит, о чём я думаю, и испытывает меня. Вчера у меня было первое испытание. Его сложно и стыдно описывать. Скажу лишь, что лес проверял меня: готов ли я пожертвовать радостью своего прошлого ради моих целей, ради будущего, которое может быть куда более тёмным, чем этот лес».
Далее интересного было мало: описание будней: чем и как питался путник, где он спал, как согревался. Однако последняя фраза ошеломила Пара:
«Как я посмел идти в этот лес? Какое право я вообще имею лезть сюда со своими мелочными вопросами…»
В конце были лишь грубые каракули, будто автор пытался карандашом, как ножом, изрезать тетрадь в клочья.
«Лес проверяет, – подумал Пар, – как лес может проверять? Или у него действительно есть своя воля? А если так, то какая эта воля? И почему она направлена не на то, чтобы помочь мне, а чтобы прогнать меня? Что он проверяет? Что ему нужно?»
Пар достал ручку, сделал несколько заметок на полях и двинулся дальше.
Весь оставшийся день и ночь были тихими. Ожидая чего-то зловещего, юноша то и дело вскакивал и вглядывался во мрак, опасаясь, что из него вот-вот выскочит какой-нибудь зверь. Ничего угрожающего вокруг Пар не находил, но ощущение чьего-то присутствия не покидало его. Отчасти причиной тому был разведённый им костёр, который к каждому пробуждению был погасшим. Но не истлевшим до конца, а именно потушенным. Сухие ветки ещё не до конца обуглились, а большие брёвна едва были тронуты пламенем. Первые несколько раз Пар вставал и нехотя разводил костёр снова, чтобы не замёрзнуть ночью, но в определённый момент он почувствовал, что земля под ним стала очень тёплая, будто она прогревалась изнутри. Его это насторожило – это было похоже на очередную ловушку. Но потом молодой учёный догадался, что это всего лишь защитная реакция: если лес и, правда, живой, то огонь – его злейший враг. Потому и костёр, разожжённый для ночлега, тушился моментально, как только юноша впадал в дремоту. Пар был слишком уставшим, чтобы разбираться в этом, и отложил все вопросы на завтра, после чего с головой окунулся в глубокий сон.
Утро от ночи мало чем отличалось. Если ночью мрак был чем-то материальным, сущностью, которая касалась каждой клеточки его тела, то утром было просто темно. Порой через плотную шерсть качающихся веток пробивались одинокие солнечные лучи, но в целом положения это не меняло.
Путь продолжался. По мере продвижения в глубины леса деревья редели, но их стволы становили всё толще, выше и необъятнее. За короткое время юноша вышел из густой чащи в мир неподвижных титанов. Как рыцари-великаны окружали они одинокого путника. Крупные борозды коры, в которых вполне себе мог спрятаться человек, на общем фоне массивности стволов казались мелким бисерным орнаментом. Если бы у Пара впереди была вечность, а в руках – инструменты, то из пня одного из таких деревьев можно было бы вырезать шикарный дворец в натуральную величину. Лес напоминал колоннаду, уходящую ввысь. Ветви едва проглядывались в тумане облаков и будто бы держали небо, готовое упасть на землю, чтобы преклонить колени перед могучими исполинами. У этих деревьев не было и не могло быть корней, ибо ни одна земля не способна была выдержать таких гигантов. Не иначе, как стволы уходили на дно всех возможных из миров, на котором покоится всё сущее. А между этими деревянными колоннами располагались залы, императорские залы с рисунком из чахлой травы и завядших цветов. Но кто был их императором?
