– Эй, парень! – вдруг раздалось из глубины мрака его одежд. Костлявые руки одёрнули капюшон, и из него вылезла худая человеческая голова. На молодого учёного, как стервятник, смотрел суховатый старик, вытянув к нему тонкую жилистую шею. Рядом с ним стоял низкий раскладной стул, сидение которого было обтянуто облезлой серой кожей. – Ты знаешь, что все земли вокруг – мои? И дорога – тоже моя. И каждый, кто проходит по ней, должен мне платить. А ну иди сюда!
Этот голос – хриплый и дерзкий – вырвал Пара из мира теней и вернул на его землю. Поправив на себе рюкзак, он спустился к подзывавшему, ругая себя за непростительное суеверие, одолевавшее его несколько мгновений назад.
– Здравствуйте, меня зовут Пар, – навстречу старику протянулась рука приветствия.
Человек брезгливо посмотрел на вытянутую ладонь.
– Господин! – ответил тот. – Называй меня господином. Потому что я хозяин этих полей. И вон тех. И тех тоже, – при каждом слове старик небрежно размахивал руками, показывая, где именно располагаются его владения, словно пытался оторвать и выбросить собственную кисть. Пальцы, малоподвижные, подобно мешку его одежды, падали вниз вместе с рукой после каждого такого броска, пока не приходилось показывать этой рукой ещё раз. Вблизи старик уже не казался очередным пугалом, и было видно, насколько сильно он от них отличается. На теле у него были дорогие дворянские одежды, украшенные драгоценными запонками, значками и кулонами. Но из-за сильной помятости, засаленности и потёртости на многочисленных местах, костюм казался небрежно наброшенным мешком, которым вытирали пол после удачной пирушки. Под пальто у старика виднелась синяя рубашка, но на ней было столько всего нашито и навешано, что её синева едва просвечивалась сквозь толстый слой побрякушек. Не было никаких сомнений, что весь свой убогий и неопрятный вид господин старался компенсировать бесчисленным количеством брошек и кулонов, нацепленных себе на грудь. Его лицо было очень худым. Первыми, что бросалось в глаза, были глубокие впалые щёки. Наполовину посидевшие усы и борода оказались единственным, что было тщательно ухоженно. – Это всё моё – всё-всё моё! И я здесь господин. А ты здесь никто. Так – только прохожий.
–Я не знал, что эта дорога кому-то принадлежит. Если вас это задевает – я могу повернуть назад.
– Ага, назад! А как ты пойдёшь назад? Опять по моей дороге? Или через мои поля? Топтаться по ним будешь? Как топтался по ним, когда подходил ко мне? Я же видел! Я следил! Топчутся тут, ходят всякие. А потом из-за вас у меня ничего не растёт. Морковь мою потоптал. Мою! Вон что с ней сделал, – и старик тем же жестом отброшенной руки указал на место, где только что прошёл Пар. Там, среди жухлой травы, было выкорчевано то, что месяца два назад можно было бы назвать морковью – гнилая погрызенная и сто раз истоптанная пародия на овощ.
– Я и представить себе не мог, что здесь что-то может расти, – с непритворным удивлением сказал Пар.
– Представить он не мог! Не знал он! Конечно, кто он такой, чтобы всё знать? Это только я всё знаю. Всё-всё – от меня никакие секреты не скрыты – уж я такой, – бурчал себе под нос старик, – а теперь ты из-за этого незнания сам и будешь расплачиваться. И за дорогу, и за морковь…
– Подождите секунду, – перебил его Пар, – что вы только что сказали?
– Я сказал, что ты мне заплатишь. По полной программе заплатишь. И за…
– Обязательно, – не дослушал его юноша, – только вы сказали, что всё знаете – это правда?
– Ну, может слегка преувеличил. Тебе какое дело? Ты будешь платить или нет?
– Послушайте, – настаивал на своём юноша, – я с удовольствием заплачу Вам в два раза больше, если Вы ответите мне на несколько вопросов.
Старик изменился в лице. Теперь в глазах его читались не злость и отвращение, а глубокая заинтересованность, как у торговца, которому сообщили, что готовы выкупить у него полприлавка. Тени недоверия мелькали среди его морщин, но любопытство и корысть перевесили любые другие чувства.
– Каких вопросов? – глаза его слегка прищурились, будто бы это помогало ему читать мысли своего собеседника.
– На моей… – начал было Пар.
– Господин! – поправил юношу хриплый голос. Для владельца земель было особенно важно, чтобы окружающие люди отдавали себе отчёт, что разговаривают с тем, кто стоит выше них по социальной лестнице.
– Господин, – спустя небольшую паузу начал заново Пар, спокойно приняв правила игры – на моей невесте лежит проклятье. Как только она достигнет восемнадцатилетнего возраста, её заберёт морское чудовище – Синяя Рыба. Я ищу любой способ снять это проклятье. Я слышал, что в восточных землях есть мудрецы, способные ответить мне на любые вопросы, от того я и пришёл сюда.
– Проклятье, говоришь? – на этот раз старик смотрел на молодого учёного, как продавец роз, у которого спрашивают пионы, но при этом как хитрец, который отнюдь не считает, что его розы хуже каких-то там пионов. – Нет, я не знаю, – протянул господин, – но я точно знаю, как пройти к тому, кто ответит на все твои вопросы. Видишь ли, то, о чём ты спрашиваешь – очень своеобразная и сложная тема. И простого решения к твоей проблеме нет.
– Если расскажите, как его найти – я заплачу, – Пар полез было в карман, но старик остановил его.
– Не надо платить… пока. У меня к тебе есть предложение, – он медленно сел на свой низкий кожаный стул и потянулся к земле. Его рука опустилась в старую заляпанную грязью сумку, которая сливалась со столь же невзрачной почвой. Из сумки он достал небольшую шахматную доску, покрытую потёртостями и царапинами. Он положил её на высокий пень, который служил для старика столом. – Я предлагаю тебе игру. Если ты выиграешь у меня, то я расскажу тебе всё о том человеке, который может тебе помочь: кто он, где он живёт и как к нему добраться. Более того, если ты меня одолеешь, я позволю тебе пройти по моим владениям дальше и не возьму с тебя за это дани, – старик приглашающее выставил руку, предлагая присесть за игральный стол.
– А если проиграю? – Пар уже всё для себя решил, ибо какая бы ни была цена – она стоит свободы самой дорогой для него девушки. Но не задать этот вопрос – значит, показать слабость, продешевить, оказаться на месте кормушки для хищных зверей, оголяя перед ними свою безысходность и беспомощность. Господин наклонился к уже присевшему юноше:
– Сущие пустяки! Ты просто отдашь мне то, чего тебе меньше всего нужно. Что угодно! От того, что можно потрогать до того, что неосязаемо. И не просто неосязаемо, но что даже представить себе нельзя: знания, умения, свободу – что угодно!
– Но откуда я знаю, что мне нужно, а что лишнее для меня? – Пар произнёс эти слова скорее для себя, а не для своего игрового противника. Ни один мускул не дрогнул на лице шахматиста, словно он слышал этот вопрос не в первый раз.
– Это вовсе необязательно знать, – воскликнул он и залез в левый карман своего пальто. Оттуда он достал старую обожжённую перчатку с дыркой на мизинце. Надев её, он опустил уже защищённую руку во второй карман и достал из него абсолютно гладкую круглую золотую монету, после чего положил её на пень. Дерево под металлическим диском потемнело. – Если ты не знаешь, что выбрать или попросту не хочешь выбирать – положи свою монету поверх моей и скажи, что ты ставишь на кон самое ненужное. То, чем ты доселе пренебрегал не один год, выплавится на моей монете – это и будет твоей ставкой, – холодный взгляд старика поднялся на юношу и замер. Не желая спугнуть свою удачу, господин ждал ответа.
Пар вспомнил, как в институте ему всегда везло в шахматной игре, как он выигрывал у друзей, коротая время после тяжёлых экзаменов и ожидая объявления оценок. Он положил на монету господина золотой грош и произнёс:
– Ставлю самое ненужное.
Партия началась. Одна комбинация сменялась другой, хитрость одного игрока перекрывалась изящной хитростью второго, натыкаясь на непростительную, но смелую глупость. В воздухе пахло азартом. Эмоции и разум смешались в головах игроков, порождая в них жар и нетерпение. Но при всей эксцентричности и при всём воодушевлении в этой сцене было одно место, где спокойствие держало верх над чувствами – это была сама шахматная доска. Как бы ни хотели игроки разбить друг друга в пух и прах, фигуры двигались по конкретной траектории, в конкретном направлении и по чьей-то чужой воле, которая их мало беспокоила. И в этом они были куда более величественны, чем люди. Иные скажут, что это не свобода – это ограниченность, посредственность, которая не позволяет фигурам не то, что возвыситься, но даже стоять в одном ряду с людьми: никакой воли, никакой свободы. Но иметь один единственный путь – это разве не свобода от множества других путей? Разве это не свобода перед бременем выбирать? Разве это не жест свободы – отдаться на решение своего следующего хода кому-то более опытному. Да, весь мир не ляжет тебе на руку. Но, смирившись с этим, тебе не придётся тащить его на своей спине. Временами, шахматы куда свободнее людей, потому что человека можно принудить к чему-то, что выше его сил. Шахматную фигуру заставить ходить иначе не способен ни один гроссмейстер в мире, не нарушив смысла её существование. Ведь свобода – это не просто шаг в любом направлении. Если представить на мгновение, что пешка вдруг стала человеком и почувствовала в себе уникальность, неповторимость, личность – что произойдёт тогда? Что будет, если, ослушавшись голоса хозяина, восстав против его воли и с лозунгом: «За свободу!» – она станет на другую, не положенную ей клетку? Быть может она не даст дорогу другой пешке, что недавно шла с ней бок о бок? Может, перекроет путь слону или оставит без защиты ладью? А то и вовсе откроет под удар ферзя. Так или иначе, нарушится лад, стратегия, порядок, существовавший до этого тысячу лет. И через пару ходов вся свобода пешки полетит прахом. Может, потому что ходов нет, может от того, что каждый из них – губителен. Но куда хуже, когда и ходы есть, и безопасны они, но король лежит, и цели в них уже нет. И этот вздох так называемой «свободы», который сделала пешка, не просто лишил свободы остальные фигуры, но и оказался последним свободным ходом, после которого ничего больше нет. А, всё же, имея всего одно направление, шесть различных фигур могут сотворить на небольшой такой же ограниченной доске удивительные и неповторимые ситуации, уникальные тактики, захватывающие атаки и блоки. И именно в этом множестве индивидуальных композиций, составленных однообразными ограниченными фигурами, и читается свобода. Свобода, смыслом и целью которой является всего лишь одна фраза:
