В такие моменты чувствуешь холод. И не потому, что за окном только-только взошло солнце, и не потому, что камин в печке погас, а последняя свеча догорела, не потому, что мир, проснувшись после долгой ночи, вылезает из-под тёплого одеяла и зябнет, ещё не согревшись в лучах утреннего светила. Холодно, потому что кровь становится слишком тяжёлой, чтобы бежать по венам и артериям, холодно, потому что тело превращается в стекло, пропускающее через себя свет, тепло и весь мир – всё, кроме этой ледяной фразы. Это как долгая игра в шахматы с собой: каким бы ни был конец – ты всё равно проиграешь, пусть даже и у самого себя. И вот остался один ход до того, как из груди вырвется фраза: «шах и мат». И этот ход – конец, но не только одной партии, а всего на свете. С этим ходом белые клетки на доске станут чёрными, а ты останешься стоять на одноцветной площадке одиноким королём мрака, а вокруг – фигуры. Свои? Чужие? Это всё – толпы людей, которые тебе улыбаются, тебя утешают, шутят. И всех их ты знаешь… вроде бы. Вроде бы это и родственники, и друзья, но как-то все они стоят не рядом с тобой, а на своих клетках. Или даже в своих клетках? У каждого своя позиция: понятная, логичная. Но на твоей клетке кроме тебя никого нет. И ты пытаешься ворваться к кому-нибудь, а тебе в ответ – «Это сердце занято». И ты уже сам сомневаешься, что на твоей клетке могут уместиться двое, хотя всего несколько мгновений назад здесь стоял белый король. И ты помнишь его. Ты любил его. Ты считал его близким – самым близким человеком на свете, которому так безжалостно поставили мат. И это конец?

Шрам на руке Пара заныл жгучей болью.

Но позвольте, если ты сам с собой играешь в эту игру, то почему конец? Почему ты должен играть по каким-то чужим правилам, если твоя рука держит фигуру, готовую сделать следующий ход? Зачем делать тот ход, который не нравится, обманывая в первую очередь себя? Почему вообще человек не должен делать то, что ему хочется? Плевать на всё: на логику, на правила, на приличия! На всё, что закрывает дверь перед человеческим счастьем. Ведь это так просто: взять белого короля и поставить на одну клетку рядом с собой. Ведь это так просто: быть не чёрным монахом, а самому стать белым принцем. Ведь это так просто: сказать правду.

– Юна, – низкий голос Пара оторвал глаза девушки от её пальцев, безжизненно лежавших на руке юноши. В этих глазах читалась надежда, – я люблю тебя. И если мне предложат променять остаток моих лет на несколько минут, проведенных с тобой – я, не раздумывая, соглашусь.

Его губы нежно поцеловали девушку.

С тех пор ни у кого и в мыслях не было поставить в их любви точку.

– Если есть хоть малая доля вероятности тебя спасти, – пообещал Пар Юне, – я обойду весь свет. Я найду человека с незапятнанным злобой сердцем – я сделаю всё, что угодно, только бы снять с тебя это проклятье.

Первым делом, Пар написал в свой университет преподавателям, с которыми у него были хорошие отношения. Он спрашивал их, как найти абсолютно чистого и доброго человека. Ответ от одного из профессоров – знатока теологии и мифологии – не заставил себя ждать. В письме говорилось, что согласно приданиям, в восточных землях живёт мудрец, который знает всё-всё на свете. И он помогает тем, кто ищет ответы. Как его найти – не ведомо никому, но местное население должно как-то помочь в поисках – нельзя жить неподалёку от мудреца, и не знать о нём ничего. Если и искать ответы на столь сложный вопрос – то только там.

Юна хотела пойти со своим любимым, но её образумила Солана, сказав, что в случае провала морскому палачу её путешествие не понравится, и он может счесть её недостойной. Так девушка осталась с матерью.

В тихую ночь, чтобы не видеть слёз любимой, Пар вышел из дома на поиски человека, чистого и душой и сердцем. В столь поздний час, тихий и таинственный, всё человечество превращалось в миф, спрятанный в толстые тома своих постелей. Миром правила природа, не допуская в свои владения ни одной людской души, и путнику показалось на миг, что он вовсе не человек, а блуждающий дух, затерявшийся в царстве ночи, мятежный разум, вырвавшийся из тленного заточения и мятущийся по лабиринту вселенских тайн. Звёзды, молчаливые и недосягаемые, подавали знак, указывали дорогу. Тонкий серп месяца прорезал себе путь через мрак, будто узник, заточённый в небытие. Юноша взглядом начал искать лунную дорожку на поверхности моря. Еле заметная серебристая струя играла на водяной пустыне.

«Если здесь замешан морской владыка – не начать ли поиски с океана?» – Подумал Пар.

Звёздное небо подавало какие-то тайные знаки, и одеяло волн подхватывало их, искажая под плясками шепчущихся переливов. Но что прерывает их ровный строй? Там, на лунной дорожке? Или кто? Ну конечно, она не могла не попрощаться, но сделала это так, как велело ей сердце. Там, вдали, среди спокойных холодных водяных холмов тоскливым взглядом Юна провожала свою любовь. Пар знал, что, пойдя он сейчас к морю, ему не хватит сил оторваться от любимой, поэтому он повернулся к океану спиной и пошёл от берега прочь.

Глава 4. Шахматист.

Третью неделю Пар пытался отыскать мудреца на востоке страны. Он прошёл ни один город, заглянул во множество посёлков, но никто ничего не знал о всеведущем старце. После очередной неудачи, юноша брёл по дороге в ещё одно селение. Вокруг простирались плодородные поля, усеянные пшеницей, кукурузой и рожью. Но фермерские красоты недолго радовали глаз.

Моря из жёлтых колосьев по обеим сторонам дороги сменяли голые и почти безжизненные земли. Над полумёртвой почвой возвышались уродливые пародия на человека – зловещие пугала. Как беспорядочно вкопанные деревья, они, словно люди, посаженные на кол, смотрели на всякого прохожего с ненавистью и презрением. Складывалось ощущение, что они были поставлены здесь не для того, чтобы отгонять прожорливых птиц, а чтобы заставлять гостей пойти другой дорогой. Сделаны они были столь отвратительно и небрежно, что вряд ли какая-либо птица способна была принять их за человека, зато на путников чучела производили должный эффект. Длинными кривыми ветками их руки тянулись к прохожим, пытаясь схватить их и затянуть в недра своих мешковатых одеяний. Заглянувшему внутрь одеяний могло показаться, что там не просто нет ничего человеческого или кукольного, но что голод, царивший на полях и в его чреслах, выел у пугала все потроха, образовав внутри истощённый склеп, способный всосать в себя дюжину людей.

Под взором нависающих и упавших от ветра деревянных стражей, юноша двинулся дальше, прислушиваясь к каждому шороху, скрипу или щелчку. Ветер в такие минуты становился громким, подобно буре, а карканье птиц превращалось в сирену. Всё вокруг слышалось настолько чудовищным и зловещим, что даже сердце старалось приостановить свой ход, чтоб не аккомпанировать погребальной симфонии страха.

И вот справа, шагах в тридцати, одно из пугал, сидящее у одинокого загнившего пня, повернуло на странника голову, одетую в дырявый клетчатый капюшон, и начало вставать. Видение? Нет, это было взаправду. Пару показалось, что всё поле после резкого порыва ветра ожило. Далеко стоящие зомби будто сделали один шаг вперед, а те, что были ближе, потянули к нему свои длинные ветвистые руки. У юноши мелькнула мысль, что надо бежать, собрать в себе все силы, и кинуться назад – к людному посёлку. А людному ли? Он пытался вспомнить хоть одного человека, который мог бы встретиться ему на пути, но не мог – только пустые колосья пшеницы.

Пар сделал шаг назад, и что-то коснулось его плеча. Он резко обернулся и уставился на стоящее сзади нависшее над ним деревянное чудище с обезумившими стеклянными глазами из разбитой бутылки, парень превратился в скованную страхом статую, твердившую себе, что приведений не бывает. Пугало не двигалось. Юноша всмотрелся в силуэт, ловя каждое движение, но лишь старые тряпки беспорядочно трепыхались на ветру. Этот страж замер. А остальные? Секунду назад казалось, что они стали на шаг ближе, но теперь… всё было как обычно. Кроме одного. Там, где чучело низко склонялось к земле, теперь возвышалась высокая худощавая фигура в капюшоне, обращённая к нему.