Сборы в «горячую точку» Мы по-прежнему были друзьями, по-прежнему встречались, но не так часто, как раньше: Кармен уже давно не фоторепортер, и на съемки мы вместе больше не ездили. Однажды, столкнувшись на улице Горького, мы радостно кинулись друг к другу и тут же решили пойти пообедать в Дом литераторов. Там, сидя за цыплятами табака, Кармен сообщил словно мимоходом, что на следующий день улетает - опять в «горячую точку». Он не объяснял, куда, и я, по понятным причинам, не спрашивала. Когда мы вышли после обеда на улицу, он сказал, что хотел бы показать несколько снятых в Испании фотографий, - мне, наверное, будет интересно на них взглянуть. Был он, как всегда, оживлен, много рассказывал за обедом, и вместе с тем я вдруг почувствовала, что ему не по себе и не хочется оставаться одному. Чутье меня не обмануло: выяснилось, что близкие Кармена были в отъезде и возвращался он в пустую квартиру, а перед далекой, долгой и трудной поездкой у человека не всегда бывает легко на душе. В квартире не оказалось «холостяцкого» беспорядка, но вместе с тем на всем лежала неуловимая печать запустения и неуюта, какая бывает во время отсутствия хозяйки. В кухне мурлыкал белоснежный холодильник - это был первый холодильник, который я увидела: в ту пору у нас еще их не выпускали. Кармен открыл блестящую толстую дверцу, - на пустых полках одиноко стояла бутылка «Боржоми». Он разлил ледяное «Боржоми» по высоким бокалам, стекло сразу запотело, мы молча выпили. Открыв ящик стола, Кармен достал папку с фотографиями. На одной из них я увидела его самого, он весело улыбался, сидя на земле рядом с плечистым человеком в черном баскском берете и потертой светлой куртке. Человек сидел, обхватив руками колени; его большие ноги в пыльных башмаках крепко уперлись в землю, за спиной темнели недавно вырытые окопы. Это был Хемингуэй. Роман Кармен, Эрнест Хемингуэй, Йорис Ивенс Показывая фотографии, Кармен повеселел, стал снова рассказывать об Испании. Я попросила, чтобы он подарил мне фотографию, где снят вместе с Хемингуэем, он сказал, что надпишет ее, «за себя и за мастера», вытащил толстую самопишущую ручку, прищурился, обдумывая надпись... Тяжелая поездка И вдруг из пера, прямо на мое платье, брызнула струя ярко-синих чернил. По светлой ткани расплылось большое темное пятно. - Эй! Что ты наделал! - закричала я. Платье было новым, а при моих тогдашних заработках я не предполагала, что смогу вскоре сделать себе другое. - Ты что, не мог осторожней? - Подумаешь! - спокойно ответил Кармен - Велика беда... - Да ведь это же чернила, их не выведешь никакой чисткой! - сказала я огорченно и вдруг запнулась: чернильное пятно неожиданно стало бледнеть. В растерянности я смотрела, как огромное пятно на моем платье таяло, уменьшалось и наконец исчезло совсем. Будто его никогда и не было. Тут я увидела, что Кармен смеется. Смех у него был заразительный, лукавый; глядя на него, стала смеяться и я. Оказалось, что он специально для розыгрыша привез откуда-то этот сувенир - ручку, заправленную жидкостью особого химического состава: под воздействием воздуха «чернильное» пятно исчезало, не оставляя следа. Так, смеясь, мы расстались, и я была рада, что прощанье наше оказалось веселым. На следующее утро Кармен улетел. Поездка действительно оказалась тяжелой и длительной. Роман Кармен снимает партизан особого района Китая (январь 1939) Автор снимка неизвестен. Снова встретились мы не скоро и, но странному совпадению, опять на улице Горького, в том же месте, где судьба нас столкнула в прошлый раз.
В ушанке и светлом полушубке, с военной портупеей через плечо, Кармен быстро шагал по улице. Заснеженная, малолюдная, с витринами, закрытыми мешками, наполненными песком, улица Горького выглядела совсем не так, как в прошлую нашу встречу. Москва стала другой. Стали другими и мы. Дополнение от Р.Кармена Съемки в жесткий мороз Это был декабрь 1941 года, первая военная зима. Прошло всего несколько месяцев после начала войны, но сколько событий произошло за это время и в жизни каждого из нас! Нам с Карменом казалось, что мы не видели друг друга вечность. Мы вместе пошли в редакцию «Известий»: я жила там на казарменном положении, один из редакционных кабинетов заменил мне мой дом. Кармен радостно сообщил, что у него есть целый час свободного времени, но как короток, как мал оказался этот час, если в него надо было вместить все, что пережито с первого дня войны.. Кармен говорил быстро, перескакивая с одной темы на другую, но в рассказе его была такая удивительная четкость изображения, что я зримо представляла каждый пережитый им фронтовой эпизод, словно видела их на кинопленке. Я видела Кармена с кинокамерой в руках, снимающим все, что мог схватить объектив: бой у деревни, горящие поля, раненых в медсанбате, сбитый фашистский самолет, бредущих по дороге беженцев, пленного эсэсовца, пулеметный расчет, плачущих у сгоревшей избы детей... Воспоминание о раненном в живот, умирающем солдате, которого он нес на спине, пытаясь спасти ему жизнь, прерывалось рассказом о счастливом июльском дне, когда его чудом соединили по полевому телефону с московской квартирой и он узнал, что у него родился сын, впервые услышал сквозь разряды и треск в телефонной трубке далекий звонкий крик своего ребенка... Нина Орлова и Роман Кармен с сыном Александром[3]. 1941 год. Я спросила его о боях под Москвой, и Кармен стал рассказывать, как трудны были съемки в жестокий мороз, когда пар от дыхания превращался на лету в иней, а кинооператоры отогревали замерзающие камеры на груди и продолжали снимать, чтобы запечатлеть картину великого сражения. Никто из них тогда не думал о масштабности будущего фильма, важно было схватить живую, горячую правду события. Кармен старался как можно больше мне рассказать и вдруг остановился, что-то вспомнив... Он вспомнил старую женщину, встретившуюся в освобожденной деревне, и стал рассказывать, как стояла она на заснеженной дороге, как обнимала вошедшего в деревню бойца, гладила его лицо почерневшими руками, потом торопливо крестила уходящих вперед солдат и смотрела им вслед, а по ее щекам текли и замерзали слезы... Уезд Кармена на фронт Позже я увидела эти кадры в фильме «Разгром немецко-фашистских войск под Москвой», в фильм вошли и съемки Кармена. Но впервые я узнала эту старую женщину по его рассказу, и, когда она появилась на экране, мне казалось, что я знаю каждую морщинку на ее лице и те полные слез глаза, - глаза солдатской матери... Вскоре Кармен снова уехал на фронт. Когда он попадал в Москву, то, случалось, забегал к нам в редакцию «Известий». В затемненном, заснеженном городе здание редакции было островком, где за плотно зашторенными окнами горел яркий свет, было тепло и в редакционных кабинетах жили и работали несколько человек; все остальные были на фронте. На пятом этаже находилась комната военных корреспондентов, которую мы называли «казармой». Когда военкоры уезжали, в комнатке царила степенная тишина. Но вот «казарма» наполнялась шумом, громким говором, запахом военных полушубков, на столе рядом с исписанными листами бумаги появлялись концентраты гречневой каши, ржаные сухари: мы встречали приехавших с фронта товарищей - Евгения Кригера[4], Леонида Кудреватых[5], Петра Белявского, Павла Трошкина[6]... Приходил в «казарму» и писатель Евгений Петров[7], бывал там, вернувшись после поездки в партизанский штаб, Ираклий Андроников[8]. Над дверью в «казарму» висел нарисованный художником Виталием Горяевым удивительный петух: клюв его был задорно приоткрыт, петух показывал большие, крепкие зубы... вернуться КАРМЕН Александр Романович (1941 – 2013) Родился и умер в Москве. Журналист. Сын режиссера, кинодокументалиста, оператора, педагога, народного артиста СССР, профессора, Героя Социалистического Труда Р.Л.Кармена (1906–1978). После окончания факультета международных отношений МГИМО работал в иностранном отделе газеты «Известия». С 1974 – собкор «Комсомольской правды» в странах Латин. Америки и на Кубе, в 1977–84 – в Перу (Лима). Перейдя в Агентство Печати «Новости», на семь лет уехал в Уругвай (Монтевидео). С 1995 в Москве – обозреватель журнала «Новое время», заместитель заведующего международного отдела газеты «Век», спецкор газеты «Время МН», заместитель главного редактора журнала «Латинская Америка» РАН. В последние годы преподавал на факультете журналистики МГИМО, пользуясь большой популярностью у студентов. Несколько лет работал над книгой «Неизвестные войны Романа Кармена», ставшей достойным памятником выдающемуся кинодокументалисту ХХ в. (премия Артема Боровика «Честь. Мужество. Мастерство»). Обладатель ряда престижных наград, в т. ч. премии Культурного фонда Юлиана Семенова «За большой творческий вклад в развитие экстремальной геополитической журналистики», специальная премия Союза журналистов России «Золотая полка российской журналистики», дипломов от Национального союза журналистов Перу и агентства Пренса Латина (Куба) за вклад в развитие отношений с этими странами. Итогом жизни Кармена стала книга «Единственная и неповторимая» – о любви к своей профессии, уникальный и своеобразный учебник по журналистике. Жил на ул. Б. Полянка, 28. Похоронен на Троекуровском кладбище. Московская энциклопедия. Том 1: Лица Москвы. Книга 6: А–Я. Дополнения. М.: ОАО «Московские учебники», 2014 вернуться Евгений Генрихович Кригер (01 [14] марта 1906, Одесса, Российская империя — 2 ноября 1983) — советский актёр и сценарист, журналист, военный корреспондент. Евгений Кригер родился 01 [14] марта 1906 года в Одессе/ Школу окончил в Архангельске (1922). Учился в Бакинском театральном техникуме (1923—1926), стал актёром. С 1926 года начал публиковаться в советских газетах и журналах. Во время Второй мировой войны был военным корреспондентом «Известий». С 1942 член Союза писателей. Как журналист специализировался на очерках. Автор нескольких киносценариев: «Слава труду» (1949, совместно с Р. Григорьевым), «Счастливое детство» (1953, совместно с Н. Родионовым), «О Москве и москвичах» (1957) и др. Член КПСС с 1942 года (Википедия) "На войне я понял, что такое человек" 14 сентября 2006, 16:27 Эдуард Графов Был у нас в тогдашних "Известиях" самый любимый человек. Звали его Евгений Генрихович Кригер. Человек ласковый и мужественный. Несмотря на значительную разницу в возрасте, мы были с ним близко дружны, я его хорошо знал. Но вот мужественным Кригера никак представить себе не мог. Хрупкий, тихий, в неизменных круглых очечках, он больше подходил для чаепития на даче, а не для бомбежек пикирующих бомбардировщиков. Этот застенчивый человек прошел фронтовым корреспондентом три войны - белофинскую, Отечественную, японскую кампанию. Уже 28 июня 1941 года известинец Кригер вылетел на фронт. И ни одна пуля за четыре года его не тронула. Благословенно это чудо! А уж он-то от пуль не прятался и в Сталинграде, и на Курской дуге, и под Берлином. На что отчаянным военкором был Константин Симонов, так он об обожаемом Жене Кригере потом писал: "Наверное, как и у всех людей, страх у него был. Но он так здорово его всегда прятал, что нам за всю войну так и не удалось подсмотреть куда?" Я читал дневники Кригера военных лет. Приведу существенный именно для него фрагмент. "20 сентября 1942 года. Война это не только смерть, но и жизнь. По дороге к Самофаловке очень сильно бомбили. У обочины сидит солдат, перемывает в желтой воде куски говядины для борща. И никакого внимания не обращает на бомбежку". Войну Кригер увидел и такой. Про фронтовые годы не рассказывал. Я это замечал у многих фронтовиков, будто в вечность горе запечатали. На вопросы о войне хмурился, нервно поправляя очки. Его сверстники в "Известиях" тянулись к нему, а самого Евгения Генриховича тянуло к моим сверстникам. Он был очаровательно хорош в молодой компании и насчет коньячка не отставал, и в разговоре не отсутствовал. Впрочем, все больше внимательно слушал: новое поколение ему было интересно. Евгений Генрихович вел себя столь тактично и обаятельно, что мы были с ним как бы на равных, ему это было дорого. Правда, случались и неуместности. Одна юная дама, чрезвычайно гордая своим дружком, молоденьким корреспондентом "Известий", поощряюще спросила Евгения Генриховича: "А вы тоже в штате "Известий"?" "Да, любезно объяснил Кригер, с 1932 года". Мы захохотали, а Женя смутился. Он все-таки уговорил меня называть его Женя и попросил на "ты". "Хорошо, сказал я. Но "ты", Женя, вам не будет". Не помню, чтобы он произнес о ком-то дурное слово, ему это претило. Только про одного нашего пожилого коллегу, существо лукавое, сказал мне: "Ну этот в конце 30-х годов сильно развернулся". Меня удивила интонация: ему, пожалуй, было жаль этого неверного человека. Он умел жалеть. Подлость словно отстранял, к благородству относился как к должному. Видать, война научила не спешить осуждать и не торопиться восхищаться. Может, потому, как никто другой в "Известиях", он справедливо и убедительно писал о хороших людях. Не припомню за ним так называемых критических статей. Он пытался переделывать жизнь праведностью... Иностранный корреспондент у Кригера спросил, что дали ему годы войны. Кригер сказал: "На войне я понял, что такое человек, и сам в большей мере, чем прежде, стал им". Я войну краем детства задел, не прошел того сурового чистилища. Очистительную роль в моей жизни сыграл именно Женя Кригер, рядом с ним, хочется надеяться, я стал пусть хоть немного лучше. На похоронах Евгения Генриховича Кригера в ноябре 1983 года впереди военкора несли его боевые ордена. Евгений Кригер (1906-1983) Специальный корреспондент "Известий" с 1932 по 1973 год E-mail: [email protected] Станиславу Сергееву https://iz.ru/news/317197 Военный корреспондент газеты «Известия» Евгений Генрихович Кригер ( справа) беседует с командиром советской части "На Орловско-Курском направлении". "ЛЮДИ И "ТИГРЫ". От специального военного корреспондента "Известий". "(...) Бой приблизился к этому клочку земли. Разрывы поднимаются за холмом, где стоит наша пехота. Снова "юнкерсы" начинают кружить свою утомительную карусель, а в небе все чаще появляются рваные клочья дыма - немецкая шрапнель. Все знают, что это значит. Осатаневшие от четырех попыток пробиться, немцы снова начинают атаку". (...) Очерк об артиллеристах и саперах, сдерживающих гитлеровские танки. Подпись: "Евгений Кригер. Действующая армия". На моем столе - письмо от ветерана "Известий", бывшего заведующего военным отделом газеты Григория Аксельрода. Это воспоминания о человеке, который был легендой редакции, - Евгении Генриховиче Кригере. Выдержки из письма - лучший комментарий к давней заметке из известинской подшивки. Оно начинается цитатой из дневников Константина Симонова: "Для тех, кто знал на фронте тишайшего, нескладнейшего и храбрейшего из нас, военных корреспондентов, Евгения Кригера, не составило труда догадаться, откуда взялся в моей пьесе ("Русские люди". - "Известия") журналист Панин". ...Круглые очки в тонкой оправе. Гимнастерка. Поперечная портупея. Ордена, медали. Но вид далеко не бравый. Типичный интеллигент. Он был газетчиком по призванию. Печатался только в "Известиях". И выступал исключительно с корреспонденциями, хотя в ту пору газетные полосы несли к читателю и рассказы, и стихи, и даже пьесы. Сквозь свирепую цензуру в его военных публикациях прорываются вещи, о которых мог знать только очевидец. (...) В газетчике Кригере с его точным, рельефно выпуклым письмом растворился незаурядный мастер художественной прозы. (...) Кригер писал буквально на коленках. Ни воспоминаний, ни записных книжек, как у Симонова или Гроссмана, не осталось. Львиная доля времени уходила на доставку материалов в Москву. О его храбрости ходили легенды. Ему везло. На Западной Украине он случайно разминулся со своим напарником, известинским фоторепортером Павлом Трошкиным. Тот угодил под смертельный выстрел бандеровцев, а Кригер без помех добрался до освобожденного Львова. Под выстрелами и бомбежками прошла звездная пора газетной работы Кригера. После Победы он практически перестал писать и публиковаться. Замолчал. Надолго, почти до самой смерти. Перед тем его настиг злой рок. Нелепо, в расцвете лет погиб единственный сын. Кригер мужественно перенес потерю. Но стал еще больше молчалив, как-то сразу по-стариковски одряхлел, а за толстыми стеклами очков возник и больше не исчезал влажный блеск. Первые публикации Кригера затерялись в толще газетных подшивок. Последняя же за его подписью появилась под сенью "Известий" в 1983 году, и я имел к ней отношение. Издательство выпустило мою книгу "Присяга" с предисловием Кригера. Вскоре он скончался. Для подготовки некролога пришлось заглянуть в его личное дело. И выяснилось: в пятой графе анкеты слово "немец" зачеркнуто и вписано - "русский". Сбоку - педантичная пометка кадровика: "Исправлено лично самим Кригером 23 июня 1941 года". Что же происходило в его душе потом, когда он сталкивался со зверствами оккупантов? О чем думал, когда слышал призыв "Убей немца"? Словно на другой же день войны на борьбу с Адольфом Гитлером поднялся лично он, Евгений Генрихович Кригер - русский немец из Одессы, ставший одним из лучших военных журналистов времен Великой Отечественной". https://iz.ru/news/304130 вернуться Леонид Кудреватых В 1920-е годы был селькором газет «Правда» и «Беднота», а с 1927 - зав. отделом газеты «Вятская правда». В 1930-е годы работал в редакции газеты «Известия». В 1941-1945 - военный корреспондент «Известий» на Западном, Центральном, 1-м Белорусском и других фронтах. 8 мая 1945 года присутствовал при подписании акта о безоговорочной капитуляции Германии. Автор книг и очерков о войне, выдающихся современниках. Награжден орденами Красной Звезды, Отечественной войны II степени, Трудового Красного Знамени, двумя орденами «Знак Почета», медалями. http://vvkorrespondentvov.shpl.ru/korr.html вернуться Павел Артемьевич Трошкин (1909—1944) — фотокорреспондент газеты «Известия», участник Великой Отечественной войны, майор. Родился в 1909 году в Симферополе. Затем вся семья переехала в Москву, где после окончания школы Павел пришел работать в типографию газеты «Известия». Через несколько лет начал работать в фотоотделе редакции. В 1936 году стал специальным фотокорреспондентом «Известий». Участвовал в боях на Халхин-Голе, советско-финской и Великой Отечественной войнах. Член ВКП(б)/КПСС. В Отечественной войне принимал участие с первого дня войны. Снимал оборону Москвы, Сталинградскую и Курскую битвы, сражения в Крыму и освобождение Украины. Был награжден орденом Отечественной войны 1-й степени, медалями «За оборону Сталинграда» и «За боевые заслуги». Погиб 19 октября 1944 года под городом Станиславом (ныне Ивано-Франковск, Украина) (Википедия) Судьбу и будущую профессию Павла Артемьевича Трошкина (1909-1944) определил отец – типографский работник издательства «Известия», в 1925 году приведший своего Павку в цинкографию. Спустя несколько лет молодого ударника труда поощрили – перевели в фотоотдел редакции. У Павла Трошкина было обостренное чутье газетного репортера на новизну и достоверность. Эти качества плюс отчаянная храбрость помогли ему на фронте делать уникальные снимки, среди них – знаменитая панорама после сражения под Могилевом, запечатлевшая десятки разбитых немецких танков, полных награбленного добра. Увеличенный снимок Трошкина выставили в фотовитрине известинского дома на Пушкинской площади, и москвичи несколько дней толпились перед ней, рассматривая картину поля боя, вселявшую надежду на большую Победу. Затем последовали трошкинские фотографии, сделанные в освобожденном Можайске, в сражающемся Сталинграде, на полях Курской битвы, при форсировании Днепра. По воспоминаниям коллег-газетчиков, Павел Трошкин всегда лез в самое пекло, ходил в рукопашные схватки, участвовал в уличных боях, не расставаясь с фотоаппаратом. Уроженец Симферополя, он явно тяготел к местам, где действовали 1-й и 2-й Украинские фронты. С ними участвовал в штурме Киева, изгнании захватчиков из Одессы и Севастополя. Вместе с войсками дошел до Западной Украины, где в октябре 1944 года смерть нашла неистового фоторепортера. Спустя много лет писатель Константин Симонов, режиссер Александр Столпер и актер Зиновий Высоковский запечатлели яркие черты характера Павла Трошкина в образе Мишки-фоторепортера в фильме «Живые и мертвые». Симонов, знавший Трошкина еще по боям в Монголии, нашел очень точное определение этого характера: «Готовый к немедленному действию, как взведенный курок» Правда, сцену гибели фоторепортера авторы художественного фильма сознательно героизировали. В жизни было так: Трошкину предстояло на машине перебраться из Черновиц в тогдашний Станислав (теперешний Ивано-Франковск), куда вели две дороги. Выбрали более короткую, но более опасную. В лесочке под Коломыей напоролись на засаду. Остановились выяснить, что случилось. Внезапно по машинам был открыт шквальный огонь. Это были бандеровцы. Пуля попала фотокору прямо в сердце. Вспышка – и конец! Павла Трошкина похоронили во Львове на Холме Славы. Взвод снайперов стреляет по самолетам (фото П. Трошкина) Сбитый немецкий летчик, 1943 г. (фото П. Трошкина) Из беседы с дочерью П.А. Трошкина, опубликованной в газете «Вечерняя Москва» 8 мая 2015 года, в день 70-летия Победы. Как это было – В 1936 году папа стал специальным корреспондентом «Известий». Ездил на правительственные конференции, съезды на самом высоком уровне. Впоследствии ему выпало пройти три войны. Первой стала война 1939 года на Халхин-Голе. Вместе с войсками СССР и Монгольской Народной Республики он прошел ее от первого до последнего дня. Маршал Чойбалсан наградил Трошкина высшим орденом своего государства и вручил бесценный по тем временам подарок – фотоаппарат «Лейка». С этой камерой он прошел еще две войны. Папа был в командировках чаще, чем дома. Халхин-Гол, Карельский перешеек… Это была его работа – не помню, чтобы отъезд на фронт в 1941 году чем-то отличался. … – А вот это – первые подбитые нашими солдатами фашистские танки, – показывает знаменитое фото Карина Павловна. – Стрелковый полк полковника Семена Кутепова накануне вывел из строя 390 боевых вражеских машин! Когда папа узнал об этом, загорелся идеей, во что бы то ни стало показать, как наши останавливают врагов, которые тогда казались неудержимыми… Танки были разбиты в двухстах метрах от зоны боевого охранения – между небольшим леском и полем. Территорию запросто могли обстрелять с любой стороны. Отец все равно пополз к танкам. Ему любой ценой хотелось сделать панораму, позволяющую понять масштаб той первой победы. И тут в небе возник «мессер». Очередь с бреющего полета прошла у него над головой. Он сумел спрятаться под танк. Риск стоил цели… Это была первая публикация о крупном успехе Красной армии. Сообщение прошло по всем газетам, потом его и в иностранной прессе перепечатывали: корреспонденция «Горячий день», фотография Трошкина, текст Симонова. – Фотокорреспондент Яков Рюмин, бывший рядом с Трошкиным в самые горячие дни обороны Сталинграда, годы спустя рассказывал мне, как часто ради небольшого снимка ее отец ночью пробирался на передний край обороны: «Во время боев в междуречье Дона и Волги, где каждый метр отстаивался ценой бессчетного количества жизней, Трошкин проявлял чудеса храбрости. Мы по десять раз на дню хоронили его, а он являлся в корпункт с очередной съемкой. Черный от гари и пороховой пыли, в шинели, пробитой осколками, он проявлял пленку и мчался на пункт сбора донесений, чтобы отправить негативы в редакцию самолетом… Он рисковал. Все время. И не боялся, хотя однажды за это чуть не пришлось поплатиться – он чудом не оказался в… советском плену». … – Это – отдельный рассказ. На Смоленщине, под Дорогобужем, после бомбежки города, возвращавшиеся на базу немецкие «юнкерсы» обстреливали дороги, над которыми пролетали. Один самолет подбили наши зенитчики. Немцы решили не бросать сбитого товарища и стали кружить над местом его падения. Папа и Константин Симонов оказались рядом. Папа выскочил из автомобиля, забрался на крышу какого-то стоявшего в стороне от дороги строения. При каждом новом пике крыло немецкого самолета чуть не задевало его голову! Сняв в упор «юнкерс», он спрыгнул вниз, чтобы сфотографировать пленных немецких летчиков из подбитого самолета. Тут его и задержали как диверсанта… А что еще могли подумать? Испанская кожаная куртка. Синяя летная пилотка. «Лейка». Появился внезапно… Диверсант! …Трошкина и поспешившего к нему на выручку Симонова под угрозой расстрела вместе с пленными повезли в ставку. Папе, как и немцам, связали руки. Симонова везли с упертым в живот автоматом. Папа орал всю дорогу на особиста, руководившего захватом летчиков: «Ты, дурак, мальчишка! Я третью войну воюю, а ты еще первых немцев видишь. Панику устроил!» Особист его начал осаживать, приказал молчать. «Хорошо, – кричал папа, – я замолчу! Хорошо, буду сидеть связанный… Отодвинь от меня, дурак, этих немцев, чтобы я с ними хоть рядом не сидел». Но кому какое дело до возмущений «предателя»?.. Когда в штабе разберутся, папа будет еле держаться на ногах. Как выяснилось, у него была температура под сорок градусов и гнойная ангина – его забрали в больницу. …Однажды, по рассказам коллег, Трошкин загорелся идеей снять картину боя с воздуха. Если подумать, ну кому бы так просто командование для съемки выделило У-2 с летчиком? А ему дали. Сейчас бы сказали – вот это харизма! Как только самолет поднялся над противниками, фашисты открыли огонь по «летающей этажерке». Раненый летчик смог посадить самолет перед нашими окопами. Трошкин сначала дотащил раненого пилота к своим, а потом пополз обратно к самолету, зацепил его тросом и с помощью солдат вытянул У-2 из-под вражеского огня… И только потом пожаловался на ранение: «Меня царапнуло в руку, перевяжите, ребята», – обратился он к военным. А вечером уже посылал в газету свои снимки. … – О том, что папа пережил на фронте, мы с братом Владиком узнали только после его смерти, – припоминает Карина Павловна. – В письмах с фронта он об этом не писал. Да, письма… До сих пор их храню – там такие слова! Сейчас таких писем уже никто не пишет… Вместо обычных сентиментальных слов в них было много гражданского пафоса, но не придуманного, а идущего от сердца. Он всегда верил – мы победим! Только по возвращении из командировок папа рассказывал маме: увиденное на фронте по ночам не дает ему спать. И ощущение после съемок в освобожденном концлагере он описывал так: «будто голова растет вверх». И как у него душа не очерствела? Он так нежно относился к нам с Владиком… Маме наказывал растить сына настоящим мужчиной. Мне, едва только научившейся читать, писал на открытках текст крупными буквами. Отмечал дни рождения моих кукол – одной дарил сервиз, другой брошку. Сделал мне паспорт с фотографией, написав в нем: «выдан семейным советом». … – Мама его всегда ждала. Первая похоронка пришла еще во время финской войны, под Новый год. В канун праздника раздался звонок в дверь. На пороге стоял он… Но мама спустя годы повторяла, что сердцем чувствовала: все кончится трагедией. Возможно, он и сам это предчувствовал. Не думая, что едет в последнюю командировку… отдал маме чемодан с отснятыми за всю войну негативами, бросив на ходу: «Это наследство моих детей»… … – Когда коллега отца Виктор Полторацкий передал в редакцию весть о его гибели, мне было всего 8 лет, – говорит Карина Павловна. – Брату Владику – 14. Маме -36. Замуж она больше выходить не хотела. О том, что награжден орденом Великой Отечественной войны первой степени, папа не узнал. Приказ о награждении был подписан за две недели до его смерти… https://voynablog.ru/2019/04/22/fotokorrespondent-gazety-izvestiya-pavel-troshkin/ вернуться Евгений Петров (настоящее имя — Евгений Петрович Катаев; 30 ноября [13 декабря] 1902, Одесса — 2 июля 1942, Ростовская область) — русский советский писатель, сценарист и драматург, журналист, военный корреспондент. Соавтор Ильи Ильфа, вместе с которым написал романы «Двенадцать стульев», «Золотой телёнок», книгу «Одноэтажная Америка», ряд киносценариев, повести, очерки, водевили. Брат писателя Валентина Катаева. Отец кинооператора Петра Катаева и композитора Ильи Катаева. Вероятный прототип Павлика Бачея из повести Валентина Катаева «Белеет парус одинокий» и романа «Хуторок в степи», Володи Патрикеева из повести Александра Козачинского «Зелёный фургон». Главный редактор журнала «Огонёк» c 1938 года. После смерти Ильфа работал самостоятельно или в соавторстве с писателем Георгием Мунблитом над киносценариями и фельетонами. В годы Великой Отечественной войны — фронтовой корреспондент. Погиб в авиакатастрофе в 1942 году. Произведения Ильфа и Петрова были переведены на десятки языков мира, выдержали большое количество переизданий, неоднократно экранизировались и инсценировались. (Википедия) вернуться Ираклий Луарсабович Андроников (Андроникашвили; 15 [28] сентября 1908, Санкт-Петербург — 11 июня 1990, Москва) — русский советский писатель, литературовед, мастер художественного рассказа, телеведущий. Народный артист СССР (1982). Лауреат Ленинской (1976) и Государственной премии СССР (1967). Доктор филологических наук (1956). Орден Ленина (1978). (Википедия) |
