Случилось так, что колонна машин, завершая в Москве свой огромный путь, остановилась около Красной площади: улицу преграждала цепочка милиции. На Красной площади шел массовый митинг москвичей - митинг солидарности с испанским народом, поднявшимся на борьбу с мятежной фашистской военщиной.

И Кармен, исхудавший, выжженный солнцем пустыни, кинооператор и водитель, на ладонях которого еще не зажили мозоли от лопаты, какой он откапывал застрявшую в песчаных барханах машину, а в складках походной куртки белел каракумский песок, - Кармен тут же принял решение сделать все от него зависящее, чтобы улететь в Испанию.

Каждое утро, открывая газеты, мы искали сообщения из Испании, телеграф приносил горячие новости из Мадрида, Барселоны, Севильи: там шли уличные бои. Города, само название которых еще недавно звучало для нас романтично и певуче, как музыка, сейчас стали символом борьбы и мужества народа.

В старых журналах и книгах мы разыскивали фотографии прекрасного, мирного Мадрида и вглядывались в них, стараясь представить эти улицы и дома в чугунном кружеве витых балкончиков такими, какими они стали: наполненными едким дымом, засыпанными щебнем и осколками разорвавшихся снарядов. Карабанчель-Бахо, Университетский городок, парк Каса дель Кампо - все эти названия стали нам хорошо знакомы; повторяя их, мы видели перед собою баррикады, воронки, израненные деревья, разрушенные стены... В «Правде» появлялись корреспонденции Михаила Кольцова: вернувшись из окопов, он писал их в мадридском отеле под завывание сирен воздушной тревоги, а иногда и прямо в окопе, пристроив блокнот на колене...

О том, что Кармен вместе с оператором Борисом Макасеевым улетел в Испанию, я узнала только тогда, когда он оказался на испанской земле: отлет был внезапен, с соблюдением секретности, - видимо, потому, что предстояло лететь через фашистскую Германию, уже ставшую на сторону испанских мятежников.

Из рассказов Кармена, услышанных много позже, мне особо запомнился один.

Кармен рассказал, как в первые же дни он оказался в Сан-Себастьяне, дорогом, изысканном испанском курорте. Знаменитый бульвар был залит солнцем, неторопливо гуляли нарядно одетые люди, красивая молодая женщина катила по аллее детскую коляску, на скамейках сидели, обнявшись, влюбленные... Пахло морем, розами, вода бухты была неподвижна, все дышало покоем, и почти не верилось, что где-то идет война. Теплый воздух был так пьяняще ленив, что Кармен неторопливо зашагал по бульвару, снимая беспечно прогуливающихся людей.

  И вдруг он осознал, что война совсем рядом.

Ударила тугая волна воздуха, земля содрогнулась, Кармена оглушило взрывом. Из стеклянной морской лазури вырвался, высоко взлетев, водяной столб. Послышались крики, толпа рассыпалась, побежала... Раздался второй взрыв, Кармен успел спять фонтан воды, грозно взлетавший в воздух, и тут же развернул камеру на бегущую толпу.

Мелькнуло искаженное ужасом лицо женщины, она бежала, задыхаясь, по аллее бульвара, толкая перед собою детскую коляску.

- Понимаешь, ее лицо меня поразило, - сказал Кармен. - Я направил камеру на нее и снимал эту бегущую женщину столько, сколько смог. На полный завод пружины камеры.

- О чем ты в это время думал?  - спросила я. Сама я думала о том, каково ему было снимать под обстрелом. Выросший в мирной стране, он никогда ведь не слышал до этого, как рвутся снаряды.

- И потом что было?

- Что потом? - удивился Кармен.- Я же сказал тебе, что снял на полный завод. Женщина исчезла, я сменил оптику, поставил другой объектив. Ясное дело. И стал ждать нового разрыва. И тут громыхнуло прямо в середине бухты, и с такой силой... Столб воды чуть не до облаков! На бульваре уже ни души, только вдали вижу Макасеева, а снаряды летят уже прямо над головой: оказалось, это бьет по Сан-Себастьяну мятежный крейсер. Мы все это потом сняли - раненых жителей, развалины, развороченные клумбы с цветами...

Ничто не могло остановить Кармена, если он считал, что ему необходимо быть с кинокамерой в горячей точке. Он снимал в Испании боевые эпизоды на передовой, снимал пилотов на полевом аэродроме, ездил на Арагонский фронт, был под Уэской, снимал бои на окраинах Овиедо, митинги в Барселоне, колонны беженцев на дорогах в Мадрид, - да где только он не был! В «Известиях» появились его корреспонденции из Испании, он и здесь остался верен себе, легко овладев новой для него профессией: это были корреспонденции профессионального журналиста.

Я помню его рассказ о том, как после Мадрида он встретил Кольцова в Бильбао и как они обрадовались друг другу. Сев за руль машины, Кармен долго возил Кольцова по тревожному и сумрачному городу.

Слушая его рассказ об этой встрече, я старалась представить улицы Бильбао, вокруг которого уже сходилось грозное кольцо, а перед моими глазами неотступно стоял Никитский бульвар, Дом печати, пожилой инструктор, терпеливо учивший нас водить машину. Как запомнилась эта старенькая, дребезжащая учебная машина, за руль которой мы с Карменом попеременно садились, и то, как долго не давался мне подъем с ручного тормоза в гору на Трубной, а Кармен великодушно это прощал и не подшучивал надо мной... И вот где привелось ему, вспомнив московские наши поездки, сесть за руль - в Испании, в столице басков, в суровом, осажденном городе, на окраинах которого уже рыли окопы. Могли ли мы представить себе это?

Много удивительных рассказов услышала я от своего товарища. Он рассказывал, как в штабе 12-й интербригады, разыскивая легендарного генерала Лукача, увидел идущего ему навстречу улыбающегося человека, приветливого, свежевыбритого, с добрыми внимательными глазами, - и узнал в нем Матэ Залку. Несколько раз ему попадался на глаза плотный, плечистый здоровяк, неуклюже шагающий по окопам. Незнакомец был одет в светлый, перепачканный окопной глиной плащ, под которым топорщился мешковатый пиджак и свитер; на голове у него был черный баскский берет. Однажды их познакомили, это оказался Хемингуэй.

Потом они встречались не раз, Кармен провел у Хемингуэя несколько вечеров в его накуренном, всегда забитом людьми номере мадридского отеля «Флорида». Изрешеченные осколками стены этого отеля приютили в ту пору писателей, журналистов, кинооператоров, фоторепортеров многих стран; до передовой от отеля было, что называется, рукой подать. Кармен быстро стал известен во «Флориде»; его общительность, храбрость, открытый и дружелюбный нрав помогли ему снискать расположение всех, с кем он встречался в Испании.

 При первой же возможности кассеты с кинопленками отправлялись в Москву. Возле московских кинотеатров выстраивались на улице длинные очереди: люди стремились посмотреть хроникальные кадры испанских событий. Из материала, снятого Карменом и Борисом Макасесвым, на экраны вышли двадцать два выпуска кинохроники «К событиям в Испании». Я хорошо помню эти выпуски, - забыть их нельзя.

И вот Кармен снова в Москве.

Он все такой же - живой, веселый, неутомимый, но, мне кажется, что-то изменилось в его лице, оно стало чуть строже.  ...Один хороший писатель сказал, что седина приходит, как снег: утром проснешься - и все кругом белым-бело. К Кармену это не относилось: поседел он чуть ли не с юности, и все мы давно привыкли к его седине. Но все же, все же... Я не могла избавиться от ощущения, что он изменился: в углах его рта пролегли две четкие морщинки, я видела их впервые.