***

Есть в нашем городе славная кофейня, среди местных зовущаяся литературным кафе. Приличные люди сюда заходят редко, и то по расписанию, зато отбоя нет от считающих себя приличными. Говоря короче, собираются в ней люди творческие и около того.

Если хотите снять одухотворённую молодуху в очках с линзами без диоптрий и толстой оправе из чёрного пластика – добро пожаловать в будний день после трёх. Это она, студенточка, непременно сидит у окна с раскрытым томиком Ахматовой и загадочно смотрит на чашку остывающего кофе. Кстати, Анна Андреевна в последние годы стала местным брендом. И кофе тут действительно замечательный. Желаете быть в курсе культурной жизни местного разлива – приходите в субботу пополудни. Утром воскресного дня вы сможете насладиться одиночеством и вкуснейшей свежей выпечкой из соседней пекарни. В остальное время приходить не рекомендую, ведь можете встретить моих бывших коллег по местной прессе, а если совсем уж не повезёт, то и того хуже – господ полицейских из соседнего РУВД. Что их здесь привлекает – никто не знает. Наверное, они очень начитанные…

Я пришёл туда поработать, ну и за студенточкой, если повезёт. Он просто выпивал, отдыхая душой после трудовой ночи. На три десятка посадочных мест нас было только двое.

Заказав тройной эспрессо, я достал блокнот и ручку, и принялся собирать воедино короткие заметки. Материал об открытии очередной экспозиции в Александровском дворце, состоявшийся позавчера, надо было сдать уже на следующее утро, а у меня там даже конь не валялся.

– Вы, случайно, не поэт? – неожиданно спросил он.

Может это не вполне нормально, но чуть низкий, с приятной хрипотцой, голос его мне понравился. Так бывает, что какая-нибудь незначительная мелочь моментально располагает к себе собеседника. Я внимательно посмотрел на него. Гладко выбритый, с грустными, почти иконописными глазами, он сидел за козырным столиком у окна. Вся его наружность выражала безмерную тоску и обречённость. Я поэтом не был, но и расстраивать такого человека не хотел. Промолчал.

– Видел тут недавно парочку, за Вашим столиком сидели, – продолжил он. – Она страшненькая, со взглядом безрассудным, а он смотрел на неё глазами человека от влюблённости обезумевшего. Она что-то писала в тетрадку, а он утверждал, что дактиль тут будет уместнее…

– И какая связь? – поинтересовался я.

– У Вас такая же причёска, как у него…

Своей причёской с левым пробором я обязан одной фотографии легендарной личности – Иоахима Пайпера. Некогда личный адъютант Гимлера, а впоследствии самый молодой полковник СС, кавалер одной из высших наград Рейха, чьим именем была названа танковая группа – он поразил меня своей биографией и пронзительным взглядом. После войны Пайпер десять лет провёл в камере смертников, но вышел на свободу. От него отказалась Родина. Ещё через двадцать лет его убили французские коммунисты. Он стал одним из моих кумиров…

– У кого? – не понял я, задумавшись о причёске и Пайпере.

– У парня, который отличает дактиль от амфибрахия.

– А почему Вы думаете, что она писала именно амфибрахием?

– Потому, что это верный признак безрассудства…

Что можно было на это ответить? Я просто пересел к нему, и мы выпили за знакомство…

Ты ложишься пораньше, чтобы встать пораньше, чтобы пораньше приехать туда, куда приезжать и вовсе не хочешь. Ты здороваешься с людьми, которых и знать никогда не желал. Весь день «наслаждаешься» их обществом. Разговариваешь с теми, с кем и говорить-то, собственно, не о чем.

Или вы знаете человека, который синопсис от катарсиса и эпидерсию от эпидермиса отличает?

Я, например, такого человека узнал. А он – нет.

Какое количество женщин способно понравиться нормальному мужчине? Одна из десяти, примерно. Ну, две из двадцати, как максимум. Но его это не касалось. Женщины – его работа.

Звали его – Жигалов Дима. Он оказался принципиальным безработным. Он вкусно ел, много пил и философствовал. Лукавый язык его фразеологизмов трепетно ласкает нежные оттопыренные уши неискушённого слушателя. С его внешностью и манерами он легко мог бы стать аферистом и выманивать у доверчивых бабушек пенсии. Если в его фамилии букву «а» заменить на «о», то его судьбу можно назвать предначертанной. Он – альфонс, жиголо.

О работе человеческой он рассуждал примерно в следующем ключе:

«Работать? Нет, это не для меня. Однажды попробовал – не понравилось. Да и зачем? Ради денег? А зачем, например тебе, деньги? Чтобы сегодня купить пожрать и завтра, не обессилев, снова поехать на работу? Чтобы купить машину, и теперь уже ездить на работу на ней? Чтобы увеличить жилплощадь, из которой ты каждый день будешь уезжать на работу и возвращаться пожрать-поспать, чтобы снова уехать? Абсурдная бессмысленность бытия. Подчинение навязанным ценностям гнилого общества. Угнетение личности. Форменное рабство. Тем более что ни крутую тачку, ни огромную квартиру, на зарплату не купишь. Просто нет в нашей стране таких зарплат…».

При этом я не знал где он живёт, но одевался Димка неприлично дорого и ездил на новеньком «Мерсе».

Он часто говорил о ненужных излишествах. Например, о людях:

– Сколько всякого хлама вокруг. Взять хотя бы футболистов. Зарплаты огромные – толку ноль.

– А хоккеисты? – спрашиваю я.

– Ну, хоккеисты – ещё куда ни шло. А остальные спортсмены? Зачем они вообще нужны?

– А престиж Родины?

– Ха! – восклицает он, – престиж… У нас ядерные ракеты есть! Вот это да, это сила. Тогда зачем нам метатели молота, например? Не понимаю…

Или так:

– Ты можешь назвать хоть одного приличного автора? – спрашивает он.

– Даже двух могу, – отвечаю я.

– А из современных?

Я задумался и молчу.

– То-то же… – продолжает наседать он. – И поэта не сможешь! Они, болезные, в Серебряном веке повымирали все. И художника! И репортёра на уровне Невзорова! И даже порноактёра!

Почему не актрису, я спрашивать не стал…

Зато о себе он мнения иного. Как-то сказал:

– Вот я, например, дарю женщинам радость. А значит что? Правильно – приношу пользу. А это, между тем, тяжёлый физический труд и постоянное напряжение… чаще, правда, психологическое…

– Не понял, – говорю.

– Богатые бабы несчастны. Бизнесом замордованы. И старые. К лицам-то претензий нет, и не в возрасте дело. Нравится-не нравится – вопрос личных предпочтений и не более. Но моя работа ближе к телу… В общем, получается так: сладкое игристое для куража перед боем, красное сухое – чтоб взгрустнуть в одиночестве и воспринимать это с философским спокойствием…

Тема, конечно, интересная, мне близкая и знакомая. Но ещё задолго до этого разговора я заметил одну неприятную закономерность: при отличной фигуре страдает личико, и наоборот. А всё что между этими крайностями, то прикрывается богатством внутреннего мира, скрывающим дурной характер или тараканов. А наиболее подходящими для совместной жизни мне виделись те бабы, у которых пострадало всё и сразу, но они ещё очень молоды, и этим фактом не слишком озлоблены. Только вот что с ними делать, я решительно не представлял. Наверное, поэтому и не был женат…

Кстати, я категорически против такого блядского явления, как сожительство. Но сейчас не обо мне.

Как большинство культурных и при том нескучных людей, Димка весьма неглуп – он недоучка. В школе был троечником. В университет поступил только на платное, и то со второго раза. При этом был отчислен с третьего курса за прогулы.

Его главный жизненный постулат прост: любые элементы социализации убивают личность. Он прирождённый сопротивленец.

Под гнётом родителей, со второго класса, параллельно школьным урокам, он изучал английский язык то в спецшколе, то с частным преподавателем. При этом успехов не достиг, но самостоятельно изучил разговорный немецкий и узбекский. Также по воле родителей три года посещал бассейн, но плавать научился только в пруду Павловского парка. Учительница литературы считала его самым начитанным парнем класса, потому что в сочинении на вольную тему он постоянно выбирал проблематику «Собачьего сердца» – единственного классического произведения, которое он прочитал более чем наполовину. А тем временем действительно увлекался творениями Корецкого и Бушкова.