Что отличало нас от полчищ подобных писак-одиночек? Да то, что мы – команда, нас много, и вместе мы охватывали все актуальные темы. Мы заботились друг о друге, поддерживали и помогали морально и физически. У нас было имя, у нас были деньги. Правда, имя большое, длинное, а денег мало. В Питере нас знали. По крайней мере, хотелось в это верить.

Так кто же мы и чем, собственно, занимались? Мы – «Царскосельские ведомости». Мы не были волшебниками и не учились этому. Мы даже не создавали из говна конфетки, а лишь заворачивали его в красочные обёртки. И если вы читали нашу газету, верили в человечность и, например, демократию, то у меня для вас плохие новости – нашей «покрывашкой» была администрация Пушкинского района. А вы как думали? Трудно без покровителя быть идейно выдержанным и политически грамотным, не расплёскивать на окружающих ушаты помоев, и при этом иметь деньги на хлеб с маслом, или без оного, чтоб на бутылочку красненького осталось. Но не будем о грустном… пока.

Так вот мой трудовой день начинался задолго до редакционной встречи с «хмурыми». Начинался с борьбы. Начинался дома, в кровати. Нет, не с того, о чём вы подумали. Эта борьба куда как хуже, но в ней можно победить, но без хеппи-энда; в ней можно проиграть – тоже без него же. Но ничьей или победы по очкам, здесь, в борьбе ушей с будильником и тела с одеялом, не бывает. Рано ли, поздно ли, с победой или без, но встать всё равно придётся. Так было всегда. Из-за неравенства сил я опаздывал в школу, прогуливал первую пару, а бывало и все остальные, в университете, получал выговоры и штрафы на работе.

Так было всегда, но однажды всё изменилось…

***

Утро выдалось пышным. Батарея пустых бутылок на полу источала сложный амбре, а утренняя прохлада, врываясь в раскрытые окна эркера, завихряла его, разнося по комнате пары коньяка, портвейна и куантро. Пахло ностальгией, от которой слегка тошнило. Или это от коктейля «Царскосельское чучхе», когда, в финале пьянки, наиболее стойкие бойцы и верные последователи идеологии заливают глотку из двух любых бутылок на выбор одновременно?

Торчащие из-под одеяла мозолистые пятки холодели. Сдуваемая с занавесок годовалая пыль кружила, блестя в лучах утреннего солнца, и щекотала нос. Открыв остекленевшие глаза, я не мог посмотреть на часы: отлёжанная левая рука онемела и отказывалась подчиняться. Чтобы освободить её, я повернулся на другой бок, и замер от испуга и неожиданности, наткнувшись на что-то тёплое. Рядом лежало скрюченное неопознанное тело, судя по всему – голое, судя по парфюму – женское, с головой накрытое одеялом; казалось, оно не дышало. Превозмогая страх, я «живой» рукой ощупал незнакомку, и тут же разволновался ещё сильнее, обнаружив в морщинистых складках изрядный запас жировой ткани. Странно, но я был уверен, что спать завалился один.

Тело замычало и пошевелилось…

Прошлым вечером мы отмечали очередную годовщину нашей деятельности. Сняли зал в грузинском ресторане, пили, ели, танцевали. Всё было прилично и культурно, пока кто-то не нажрался первым и не начал, размахивая стулом, выкрикивать абхазские тосты. Этот кто-то – это я, а тостам меня научил Игорян. Но появившийся в зале администратор, гражданин хоть и без блинчика на голове, но со шнобелем весьма приметным, меня вразумил: мол, успокойтесь, молодой человек, и вообще – абхаз грузину не товарищ. Я человек не конфликтный, и национальную гордость уважаю. Успокоился. Заскучал. Пил молча. После чего сослался на тошноту, раскланялся и ушёл. А на пути к дому мне встретилась она – Юля Падлова (толи румынская, толи молдавская фамилия, ударение на «О»), бывшая одноклассница, не дававшая мне покоя все десять школьных лет и тем самым отпугивавшая остальных девчонок. Кличка у неё в те годы была соответствующая фамилии – Падла. Только вот озвучивать её решался мало кто, и только в самых пиковых случаях – получить затрещину от бабы на треть тяжелее тебя было проще, чем пару по геометрии. Ну а что? Как мне кажется, никто из нас до сих пор не знает, чему равен тангенс сорока пяти. Разговорились. Отделаться от неё оказалось непросто. Под действием этанола и прочих жидкостей, вечно бродящих в организме молодого мужчины, мы как-то незаметно очутились у меня дома. Пили Мускатель. Я смотрел на неё. Она ностальгировала.

– А помнишь, как в восьмом классе ты меня за грудь потрогал?

Ещё бы не помнить. Не забывается такое никогда. Это был кошмар. Я её тогда обозвал и, кажется, даже пнул, но она меня догнала и зажала в углу. Шансов в силовом поединке не было. Пришлось удивлять.

– Ещё бы, – сказал я, и расплылся в мечтательной улыбке.

– А какие СМС-ки слал в девятом?

Тогда только у нас с ней в классе были мобильные телефоны. Юношеская плоть не давала покоя мне, а я давал прикурить всем классикам эпистолярного жанра. Только темы моих сообщений были куда как более возвышенными: клубничные презервативы, два пальца и ещё какая-то чушь, которой так и не довелось воспользоваться и по сей день.

– Помню, конечно. Хорошее было время, романтичное…

– А в десятом, помнишь, я спросила тебя, девственник ли ты?

– Кажется, я ответил – нет…

– А я тебе поверила.

– Ну, хватит, знаешь ли, бить моё самолюбие. Обратное тебе всё равно не доказать, – пробурчал я, уже не стесняясь открыто пялиться на её огромную грудь. – Ты так далеко зайдёшь в своих воспоминаниях. Того гляди ещё одиннадцатый вспомнишь.

– Одиннадцатый, – усмехнулась она, – этого я тебе вообще никогда не забуду. Променял меня на Бенедиктову, эту сучку плоскую. Чего ты в ней вообще нашёл? Так опозорить меня на выпуском…

Завязался спор. Мы разругались. Она собиралась уйти совсем, но дошла, почему-то, лишь до ванной комнаты. Ни на что не намекая, я разделся, прилёг на кровать и уснул…

…Кажется, всё было именно так. Но тело шевельнулось, лягнуло меня ногой и перевернулось. Моя пересохшая гортань совершила болезненное глотательное движение. Откинутое одеяло обнаружило отсутствие трусов, и я тут же поспешил сесть, повернувшись спиной к объекту «обожания», за что и был незамедлительно наказан – голова взорвалась бризантным взрывом. В глазах потемнело, от боли я замычал. Когда же свет вернулся, обхватив голову руками, я ещё и застонал. От стыда и ужаса застонал – память начинала безжалостно возвращаться, как обрывки фронтовой кинохроники подбрасывая сознанию кадры мрачные, и от того особенно жизнеутверждающие. В какой-то момент просмотра я даже решил бросить пить.

– Вставай, Падла, – буркнул я, ударив по одеялу в том месте, где должен был быть её мощный зад. – Ты что здесь делаешь?

– Сволочь, – глухо раздалось из-под одеяла, – ты же сам просил меня остаться.

– Да?

– Представь себе, – ответила показавшаяся на свет бурого цвета голова.

– А теперь я прошу тебя убраться отсюда. И вообще, где мои трусы?

– А мои где? Посмотри под одеялом…

От омерзения предложения меня передёрнуло.

– Ладно, полежи ещё, только отвернись – я стесняюсь…

Выпроводив Юлю, удостоившись при этом пары «комплиментов» про мелкость моей личности и прочих атрибутов самолюбия, я прошёл на кухню и закурил. Смотрел в окно и улыбался. Колкости в мой адрес всегда поднимают мне настроение. Разозлить женщину – дорогого стоит, тут действительно надо что-то из себя представлять, ведь к нулю, к пустому месту, они равнодушны. Всегда. Теперь же жизнь продолжалась, и была не так уж плоха, как мне обычно кажется, особенно по утрам.

Я заварил кофе, снова закурил, и задумался. Предстояло прожить ещё один день. Пустой день. Бессмысленный. Выходной. Да, иногда так бывает, когда ты молод и не мыслишь себя в бездействии, когда день проведённый без дела – наказание. Но позабытое дело нашлось. В двадцать пять лет и не такие вопросы решаются просто, и, что самое интересное, имеют весьма неожиданные последствия.

Подкинув в топку несколько бутербродов, умывшись и причесавшись, я направился туда, где меня всегда ждали, хотя и не были рады. Даже не знаю почему…