Впервые наука Игоряна показала себя на практике лишь почти через год после начала наших тренировок (которые к тому моменту, честно признаюсь, сошли на «нет» – мы всё больше пили). А дело было так.

Весна. Апрель. Вечер. То самое время, когда солнце уже зашло, но ещё светло, и голубеет подёрнутое серой дымкой небо. Пыльными завихрениями, от проносящихся автомобилей, вздымается с обочин просохшая зимняя грязь. А в стороне от неё воздух такой свежий и прохладный, что наполняет лёгкие и пьянит мозг ощущением собственной силы и очередных свершений. Проще говоря, та самая пора, когда убеждаешься в том, что зима окончательно ушла, и впереди две недели до появления первой зелени – те самые две недели в году, которые пролетают быстрее остальных, и когда особенно торопишься жить.

Мы с Игоряном пили пиво в Буферном парке. Он (парк, не Игорян) простой и незамысловатый, ничем не примечательный, кроме того что разбит в аккурат на передовой – здесь проходила передняя линия обороны Ленинграда. Я – краевед. Игорян – военный. Мы оба любим историю. И пиво (тогда ещё любили). Поэтому, вооружившись бутылками, часто уходим в прошлое.

– Ты знаешь, – сказал я, – какое расстояние здесь было между нашими и немецкими окопами?

– Догадываюсь, – ответил он. – А ты знаешь, какой известный писатель здесь воевал?

– Знаю. А ты догадываешься о том, сколько человек тут наступало в январе сорок четвёртого?

– Примерно. А тебе известно, кто тем наступлением командовал?

– А то. И что ты хочешь этим сказать?

– Ничего. Просто давай выпьем за генерала Хазова.

Мы чокнулись горлышком о донышко. И тут нашу интеллигентнейшую беседу прервал пронзительный девичий крик. Я встрепенулся. Игорян сделал большой глоток, взбултыхнул остатки, осмотрел их на просвет, и допил, звучно чмокнув на прощание горлышко.

– Насилуют? – как-то вяло и без интереса, спросил он, лениво косясь в сторону звука.

– Может быть, – ответил я. – Поможем?

– Что, насиловать?

– Очень смешно. А если её там убивают?

– Тогда нам лучше быть подальше отсюда. Хотя… – несколько театрально задумался он. – Если отобьём, поимеем сами. Ты не против?

Не имея никакого желания к половому акту на окраине Кузьминского кладбища, я согласился, и мы, оставив четыре бутылки «Афанасия», выдвинулись на выручку.

На высоком обрывистом берегу Кузьминки, поросшем высокими разлапистыми ивами, нам представилась следующая картина. Вечерний сумрак. В мангале тлеют угли. Рядом, уперевшись руками в толстый щербатый ствол ивы, стоит девушка в приспущенных джинсах. Локтём обхватив её горло, сзади к ней пристроился кавалер. Девчушка всхлипывает и жалобно повизгивает. «Заткнись дрянь… – нашёптывает он, и отчаянно шурудит рукой чуть пониже пояса». То ли от страха, то ли от удовольствия, она стоит сильно зажмурившись. Он увлечён процессом настолько, что не замечает нашего появления.

По натюрморту – мангал, складной столик, два стульчика, шампуры, дешёвое вино – сразу стало очевидным, что, по крайней мере, пришла она сюда добровольно. Я опешил. Игоряна в боевом азарте было уже не остановить. Молнией метнувшись к парочке, он схватил «насильника» за шиворот и отбросил в сторону. Я рванул к девчонке. Ничего не понимая, ещё не успев смутиться своей наготы, растерянная, она пару раз моргнула глазами, глядя на меня, и перевела взгляд на происходящее рядом. Я тоже обернулся.

Её кавалер оказался не робкого десятка. Быстро поднявшись с влажной земли и заправив восвояси причиндал, он бросился на Игоряна, пытаясь провести боксёрскую «двойку». Не прошло, конечно. Игорян увернулся и отступил. Я бокс никогда не любил, и видел его только по телевизору, но это было красиво, чёрт возьми. Приплясывая, как на ринге, парень порхал, как бабочка. Его длинные руки резко выстреливали вперёд, как бросающиеся кобры (их я тоже видел только в телеке). Кружа по маленькой утоптанной полянке, Игорян продолжал уклоняться и отступать, а потом ка-а-к ударит ногой… и прямо по яйцам. Боксёр схватился за ушибленное место, его колени сомкнулись, подкосились, и он упал.

Тем временем девчушка (признаться, довольно таки страшненькая), видимо, до последнего верящая в победу своего парня, осознала, что произошло, и бросилась на меня. Итог – расцарапанное лицо, хоть не глубоко, и на том спасибо. Итог для неё – плюха от Игоряна – ладонью в лоб, и короткая профилактическая беседа о культуре сексуальных отношений в неподобающих местах.

Глупо вышло, и, дождавшись возвращения в чувства обоих, мы принялись извиняться. Они же, обоюдно и одновременно назвав нас мудаками, извинений не приняли, лишь коротко пояснив, что это игра у них такая…

– Вот это игры у людей. Вот это заняты делом, понимаешь, – сказал Игорян, залпом допивая вторую бутылку. – Не то, что ты в своей газетёнке пасквили строчишь прескверные. Вот это развлекаются. Пролетариат… грубый и бессмысленный одним лишь фактом своего существования в современных экономических реалиях. А вообще – хорошие ребята, забавные…

Игорян шутил. Юмор у него такой: то злой и ехидный, то солдафонский, то просто непонятный, как сейчас.

– Доразвлекались, бляха-муха, – ответил я, ощупывая израненное лицо. – Тем летом, между прочим, тоже на Кузьминке, только в парке Александровком, девку трое поимели. Против её воли, что характерно. И никто не помог, никто. Понимаешь?

Как звали пострадавшую, я тогда не знал. Информация прошла через пресс-центр ГУВД, но нашему спецу по всяческим ЧП, сразу за эту историю ухватившемуся, раскрывать её на страницах газеты запретили. Её имя откроется мне через много лет.

– Так может, там и не было никого, рядом-то?

– В том-то и дело, что был. Она об этом сама следователю сказала.

– В любом случае, спасать и помогать никто не обязан.

– Ты в самом деле так думаешь? – спросил я, заранее зная ответ.

– Нет. Просто так сложились звёзды…

Держа в руках по две бутылки, мы выходили из парка. Окраины города ещё не засыпали. Впереди ждала неизвестность…

***

Наш коллектив был ничем не хуже других. Более того – он был лучше, ведь в нём был я, а значит, иначе и быть не могло. Знаю-знаю, моё раздутое эго не во всякий дверной проём проходит; про надменность и высокомерие – тоже слышал.

Несмотря на это, каждое утро в нашей редакции начиналось одинаково. Хмурые, серые лица, затаив обиду на несовершенство этого мира и подло подступившее утро, собирались вместе. Все предпочитали молчать. Кто-то, растёкшись в кожаном кресле, делал вид, что спит; кто-то бродил туда-сюда и шумно вздыхал; другие сжимали в ненатруженных ладошках чашки с кофе, смотрели в окна, на стены, реже – друг на друга, чаще – на «спящего» или вздыхающего. В редакции мы не курили, хотя курящими были все. Это не тимбилдинг и не правило, это – воспитание духа по методике Перфилофа. Бросить-то не трудно, трудно себя ограничить, не загоняя при этом в рамки и нормы. Признаюсь, помогало слабо – все старались до отвращения накуриться до и после трудового дня.

Все у нас были таланты, мастера своего дела, профессионалы без специального образования и опыта работы по освещаемым вопросам.

Чем мы занимались? Мы обманывали людей, но чаще – просто ссали в уши, а если быть точным – в глаза, газета всё-таки. Как мы это делали? Ловко. Такое уж время: начало второго десятилетия двадцать первого века – время трепачей и балаболов, время криворуких лентяев, время, в которое мы живём и по сей день. Время, в которое завела нас правящая партия. Всё похерено. Сельское хозяйство просрали, лёгкая промышленность сдалась на милость туркам с китайцами, тяжёлая ещё дышит, но только за счёт ВПК. Зато все стремятся к успеху, хотят быть «личностями», хотят, чтобы им завидовали. Саморазвитие – вот как это называется.

Мы делали своё дело честно – мы помогали нашей аудитории поверить в себя так же, как и в то, что всё не так уж плохо. Делать деньги на дураках – самый верный способ, проверенный тысячелетиями.