– Мама, я вернулся, я здесь, все хорошо.

Я бы ее обнял, да страшная боль в плече то и дело давала о себе знать. Я встал напротив нее, беспомощный, не способный вытереть собственные слезы. Я прижал свою голову к ее голове и замер.

– Что же ты наделал, сынок?

Она обхватила мою голову руками, проникая через мои глаза прямиком в душу.

– Прости, мама, прости!

– Как ты мог, сразу после смерти отца?

– Я был глуп, мамочка, прости, я хотел отомстить за него.

– А как же мы? Ты оставил нас с Джорджем совсем одних.

– Знаю, мамочка, мне нет оправданий. Вы… вы примите меня обратно?

– Ты же часть нашей семьи, мы никогда тебя не оставим. Как же я проклинала эту войну, Боже, я каждую ночь молилась, чтобы ты вернулся ко мне живой.

– Я здесь, мама, все закончилось, я оставил войну, и уже навсегда.

В тот день я и представить не мог, что война когда-то снова постучит в мои двери и призовет меня на свои кровавые поля.

После того как мои раны затянулись, я пошел работать в полицию, по стопам своего отца, и дослужился до лейтенанта. Жизнь моя не была сказкой, но все же в ней было много прекрасных моментов. Встреча с моей прекрасной женой Дианой был одним из них, как и рождение моей очаровательной дочери Эйми.

На дворе был сентябрь тысяча девятисот четырнадцатого года, газеты пестрили лозунгами о сплочении: «Вступайте в ряды Британской армии, защите жизни своих родных и близких». Беда, которая надвигалась на нас, не могла оставить меня в стороне. Я и еще несколько моих товарищей с работы решили пополнить силы Британской армии. Я знал, что война принесет только горе, но я не мог позволить, чтобы кто-то захватил нашу страну и устанавливал в ней свои правила. После записи на фронт мы хорошенько выпили с друзьями в баре, это было нужно, ведь предстоял разговор с женами, и их одобрения уж точно никто не ждал. Сейчас я не могу вспомнить без слез прощания со своей семьей, как прижимались ко мне жена и дочь, как они молили меня остаться. Если бы я только знал, что уготовит мне судьба, я бы, может, поступил иначе.

Сейчас я лежу, захлебываясь кровью, это рано или поздно бы произошло, слишком долго мы бегали из окопа в окоп. Когда на поле боя привезли бронированные машины, все мы ликовали, а немцы бежали от ужаса с криками: «Дьявол идет!» Жаль, я не увижу нашей победы. Я чувствую, как желудочная кислота обжигает все внутри, я задыхаюсь, меня тащат в окоп, но крепкие руки, что сжимали меня, разжались. Кровь хлынула из моего горла, и это конец. Задыхаясь, я зажал горло руками. Я смотрел на синее небо и видел в нем свою прекрасную дочь и любимую жену. С ними рядом стоял молодой отец, обнимающий мою мать и младшего брата. «Вот и конец», – подумал я.

Обувь человека может рассказать многое о своем хозяине. Проработав двадцать лет сапожником в семейной мастерской, я знал много о ней. Взглянув лишь раз на обувь, я сразу мог сказать, что представляет собой тот или иной человек. Не сказал бы, что я любил латать поношенные башмаки, но эта профессия дала мне все, о чем я мог только мечтать. Благодаря ей я не задумывался о том, что у меня не будет денег на еду, благодаря ей я встретил прекрасную девушку по имени Марта. Она принесла на починку свои коричневые туфли с бантиком, на которых отслоилась подошва, и это была любовь с первого взгляда. Благодаря моей работе у меня трое мальчишек и чудесная девочка, копия своей мамы: глаза карие, волосы прямые, каштанового цвета. Когда она вырастет, то весь мир склонится перед ее красотой. У меня, можно сказать, была беззаботная жизнь, хоть и с ростом семьи становилось труднее заработать на нее. Вся моя жизнь рухнула в один день, когда в мой дом постучались и призвали меня на войну. Я знал, что немцы шли на все, чтобы одержать победу. Они пустили желтое облако хлора на французов. Страшнее такой смерти ничего не может быть. Я боялся быть отравленным или, будучи раненым, истекать кровью. Мне пришлось их оставить – всю мою семью и мои башмаки. Те условия, в которых мы воевали, можно было назвать адом: вокруг витала вонь гниющих тел, в ушах стоял непрекращающийся шум. Ни вздохнуть, ни поспать, ни сходить в туалет. Форма воняла мочой и дерьмом. Каждый божий день я молился, чтобы вновь увидеть родные мне глаза, пройтись по своей мастерской, поспать в чистой постели, наесться вдоволь, приласкать жену, а после заснуть и проспать до обеда. Вместо этого мы застряли уже как целую вечность у этой гребаной реки!

Утро и очередное наступление, земля тряслась под моими ногами, вокруг стояли крики, стоны, выстрелы, взрывы. Вся эта какофония заставляла сердце разрываться в груди. Я высунулся из окопа, как вдруг внезапная боль, и свет сменил темноту, на смену которой моим глазам открылся сюрреалистичный мир.

Где я? Мое тело, ничего не чувствую. Как странно, конечности вроде подвижны, но ощущений никаких нет.

О господи! Черт, черт, черт! Нет, за что мне все это?! Окровавленное тело, оно не может быть моим, этого не могло случиться, я не умер, нет, только не так… Этого не должно, не должно было произойти. Как же моя жена, мои дети?! Я больше не увижу, как они играют, как радостно смеются, бегая по квартире. Жизнь – дерьмо!

– Эй ты!

– Это вы мне?

– Ты что, полоумный? По-твоему, с кем я еще могу говорить, склонившись над тобою? Парень, ты знаешь, где мы?

– Я… Я…

– С тобой все хорошо? Ой, прости, тебе же вышибли мозги, если это твое тело. Ты хоть говорить можешь?

– Нет, то есть да, могу. Я только что очнулся.

– Понятно. Гляжу, мы ответа так и не получим.

– Вы сказали «мы»?

– Ну да, зенки-то разуй! Разве не видишь – трое нас! Или ты, ко всей беде, еще и считать не умеешь?

– Простите, не увидел их за вами.

– Ничего, парень. Как звать тебя, дружище, и ты, случаем, не немец?

– Нет! Я против них.

– Хорошо, парень, расслабься, я же не слепой, вижу, в чьей ты форме. Да уже и без разницы, кто ты по национальности, здесь мы все равны, и цель у нас одна – выжить! Так как там тебя звать?

– Рядовой Джеймс.

– Тезка, значит. Что ж, будем знакомы, как говорится, но обращайся ко мне О’Брайн. Мои спутники – лейтенант Стивенсон и сержант Донсли. С нами было еще несколько бойцов, но их утащил во тьму какой-то демон. Он был исполинских размеров, хватал наших ребят как каких-то кукол одного за другим и пожирал их, запихивая в огромную пасть целиком. Мы чудом уцелели, видимо, тварь насытилась нашими товарищами, гори она адским пламенем! Подымайся, рядовой, нам надо уходить, здесь нельзя оставаться. Я нутром чую – что-то может случиться. Кто знает, когда эта тварь снова захочет есть.

– Донсли!

– Да, Джеймс.

– Что это за тварь позади тебя?

– Где, черт возьми? Ничего не вижу. Странно, кажись, дождь пошел.

– Донсли, беги! Это слюни из пасти этого огромного монстра, что стоит над тобой!

– А-а-а-а, боже, О’Брайн, Стивенсон, оно схватило меня за руку, сделайте что-нибудь! Помогите мне, О’Брайн, куда ты, сволочь?! Не бросайте меня, нет!

– Стивенсон, Джеймс, уходим, иначе эта тварь сожрет и нас.

Черный как смоль монстр поднес к своей пасти, которая была похожа на воронку, с тысячей таких же темных, как и он, акульих зубов тело скрючившегося бедолаги и захлопнув свою пасть, откусила обе ноги Донсли.

Его туловище продолжало извиваться в судорогах в гигантской когтистой ручище, губы его без устали открывались, разнося мольбы о помощи, но это продолжалось недолго. Пережевав ноги, монстр заглотнул его целиком вместе с криком, что он издал напоследок. Чудовище издало ужасающий рев, его безбровное веко, что было сомкнуто, распахнулось, и на мир взглянуло его серое циклопье око, и он увидел небольшую группу из трех вкусных душ. Того, что он поглотил до этого, ему показалось мало. Он напряг свои мускулы похожих на человеческие ног и, быстро присев, оттолкнулся, одним прыжком настигнув тех, кто пытался избежать участи быть съеденными.