– Я думала о том, что сегодня отошла от правил: просто и спокойно. Мне только хочется, чтобы меня по-прежнему понимали родственники и все те, кто их знает. Чтобы меня по-прежнему любили, чтобы я была нужна.

– Одобрение родственников – это все что тебе требуется? – спросил Хромцов удивлено и облегченно, поскольку мысли ее оказались дружелюбного характера. Она закивала, и блуза на молнии скользнула сверху вниз, а он резко подавил порыв коснуться выставленной напоказ ключицы и нежно поцеловать ее. – Отсутствует понимание с семьей?

– Вот именно, я боюсь остаться одна. Непонятой. – Полина вздохнула, чувствуя себя наивной девочкой. Одновременно подумав, что Дима похож на луковицу – много-много слоев, стебель за стеблем, и если бы они назавтра встретились, она продолжила пытаться сдирать эти слои, чтобы заглянуть под очередной и увидеть что представляет собой донце. – Еще я думаю, что мне делать: накормить тебя сосисками или полюбить навеки.

– Точно. Да. Трудный выбор, – поддразнил он, имея в виду пакет с едой. – Выбор – это опыт. А опыт – лотерея, как говорят каскадеры.

Полина послала ему унылую улыбку, а в голосе зазвучали решительные нотки:

– Мой номер телефона. Думаю, не стоит спрашивать, зачем я его оставляю. Ну… учитывая все обстоятельства. После секундного размышления, она выудила из шортов готовую записку.

Записочки, с улыбкой подумал Хромцов, где я и где записочки.

– Поверь, я и сам предпочел бы оставить этот вопрос открытым. Ну… учитывая все обстоятельства.

Он молча убрал записку в карман.

Полина не могла не приметить странного жадного блеска в оглядевших ее серых глазах, которого раньше и в помине не было. Но на мгновение отвлеклась, с тревогой представив, как были бы шокированы все домашние, если бы она выложила для них историю этого дня и скудные сведения о своем новом знакомом. Затем представила им своего нового знакомого. Она уже ясно видела истовый отцовский гнев и глубокий тетушкин обморок. Конечно постановочный, но исполненный искусно.

Взглянув на реку, в ту же сторону, куда недавно смотрела Полина, Хромцов вдруг тихо признался:

– Прости меня. Меня занесло. Я не животное, мне не только бы поскорее, поскорее…

– Тут мало о чем просить прощения, – отвечала она.

– Вот оно что? Можешь считать себя невиновной в случившемся, потому что вроде как покорилась мне против своей воли.

– Не правда! – вырвалось у нее со смущением и отчаяньем и сотней других переживаний, которые Хромцов не смог распознать. Отчего усилилась его заинтересованность в продолжении беседы.

– Не правда? – переспросил он с фантастическим ощущением легкости. – В чем же я не прав? – тихо, но настойчиво допрашивал он. – Объясни мне, в чем я не прав?

Не настойчивый тон заставлял ее отвечать, нет, напротив нежданные воспоминания о том, как он прикладывался к ее губам, воспоминания о немыслимой нежности, о страстности, о мучительной чуткости с которой учил ее целоваться, об испытанном чувстве ликования, о тяжелом дыхании в попытках сдержать влечение. С Юрой все обстояло совершено иначе. Возможно, причина заключалась в том, что папа сам ей его выбрал. И их вынужденная дружба была совершенно не похожа на те энергичные порывы души, которым Полина подчинилась, имея дело с Димой. Юрий Михайлович просто о ней пекся, в свое время ожидая от нее безусловного повиновения. Впрочем, как и папа пекся о своем протеже. В связи с чем, она ценила, а не сторонилась того, что случилось между ними, не могла заставить себя сфальшивить и вместо того чтобы врать, вымолвила сдавленным шепотом:

– Я по своему желанию спрятала тебя ото всех, укрыв в гараже. Я по своему желанию с тобой целовалась. – И, отводя стыдливый взгляд от его потемневших глаз, добавила: – Это было прекрасно.

Полина глядела в сторону и не заметила совсем новой странной улыбки медленно расплывшейся на губах Хромцова. Но даже не успела поблагодарить судьбу за тот прекрасный пережитый опыт, как он вмял ее в стену. Дима целовал ее, обхватив ее лицо ладонями. Однажды он уже заставил ее пережить восхитительное, ужасающее, пронзительное чувство, но сейчас заставил ощутить и дал ей понять что она нужна, интересна, обожаема, именно этого она не получала с Юрой. Именно этого ей хотелось получить всю жизнь.

Проведя руками по его груди, Полина обвила шею, откинулась на доски, разделяя его желание, еще более возбуждая его; ориентировалась животом, слушала грудями при этом испытывая и полное успокоение и абсолютную пьянящую радость. Измученное, но отдохнувшее тело Хромцова не смогло выдержать этого невинного порыва. Его охватило пламя, когда руки смогли пробраться за пояс джинсовых шортов и сомкнулись на голых бедрах. Одним простым движением он приподнял Полину и сильнее прислонил к стенке. Крепко прижался к ней чреслами, безмолвно требуя чтобы тела их слились.

Света мало, только от луны где-то наверху. Лишенный возможности говорить, а потом и дышать, Хромцов отстранился. Просунул пальцы между досок рядом с ее лицом. Нащупал углы, между ними провалы. Болтик. Ржавый острый болтик. Он накрыл его рукой, в последний момент пожалев девчонку, предотвратив большую неприятность, в которую она могла бы вляпаться.

Руки, ноги на бедре, крик «О, Дима!». Жаркая тьма. Опытные пальцы. И все- таки подбородок у него как наждачная бумага. Спустя минуту, это уже был тот поцелуй, который девственница имела право прекратить в любой момент.

Дрожа, задыхаясь, Полина спрятала лицо в его спортивной кофте отказывая в волнующем предложении и в этот же миг его мышцы, напрягшись, послали повелительный приказ. Не в силах более спорить, Полина медленно вскинула голову и попыталась посмотреть на мужчину.

– Нет! Ты же понимаешь, что нет! Тебе придется покинуть пляж, ты должен будешь немедленно уйти. В конце концов, мне есть что терять, в отличие от тебя! – пролепетала, крикнула Полина в угол его рта.

Она кинулась было к реке, но Хромцов не пустил ее. При виде столь явного свидетельства его настойчивого желания Полина растерялась. Страсть еще не угасла в затуманенных серых глазах. Ровно и негромко он произнес:

– Такое ощущение, что мы знакомы всю жизнь.

На сей раз смысл этого признания не оставлял никаких сомнений, и она прошептала словно слова были внезапно рождены ее сердцем, а не головой:

– Несмотря на это ты упорно отказываешься рассказать хоть что-нибудь о себе. Мне надоело наталкиваться на тщательно возведенную ограду! Догадываюсь, многие женщины с радостью согласились на то, что ты мне предлагаешь, но загвоздка в том, что, по-моему, ты нечто гораздо большее, чем пресс, рост и личико.

– Я не люблю говорить о себе. Также не вижу никого смысла в том, чтобы делиться с тобой своими проблемами.

Он произнес это спокойно, без раздражения, без пренебрежения и даже без сожаления, отказался от дальнейших разговоров с той же легкостью, будто наткнулся на яму и обошел.

С этими словами у нее точно пелена с глаз спала. Полина отшатнулась, и он отпустил ее. Отвернувшись и явно дав этим понять, что он может делать что хочет, она направилась к воде.

Хромцов поколебался, зная, что должен сейчас же убраться отсюда, но не желал уходить. Он говорил себе, что нежелание это вызвано попросту не самым лучшим самочувствием, а вовсе не озабоченностью странным настроением Полины и удовольствием, которое доставляло ему ее общество. Не спуская глаз с ее удалявшейся фигурки, здоровым плечом он привалился к доскам, которыми был обит чей-то гараж. Хромцов не чувствовал больше озноба, зато пиджак на котором он спал весь вымок от пота. Пришлось переодеться. Вдобавок с утра он толком ничего не ел, и в жилах его бродила водка, будоражившая ум и тело. Знакомый со всеми ее эффектами, Хромцов все-таки связал череду посетивших его образов Полины над ним и Полины под ним с банальной похмельной похотью. Затем пытаясь как-то объяснить себе растущее восхищение спасшей его девушкой, он с неохотой признал, что это была не похоть, а нечто другое. Возникшее в поле и укрепившееся в нем во время их путешествия к гаражу.