Полина не глядя перевернула следующую страницу. Еще одну. Перестала болтать ногой в носке. Подняв глаза выше, понаблюдала за садовником, неусыпно отдраивающим зону бассейна. За тетушкой, всерьез разговаривающей с кустом крыжовника о причинах его нежелания плодоносить на самой макушке лета. На громаду забора, щедро поросшую зигзагами вьюнов. Глазами, враз приобретшими влагу, натолкнулась на калитку, что бессильно болталась нараспашку в монолитах того самого забора.
–Ванна с чередой и солью готова, обед готов. Могу ли я отпроситься в парикмахерскую? – заглянувшая в комнату домработница умолкла на полуслове, заметив, как Полина отвела взгляд от окна и обернулась на нее с каким-то странным паническим выражением лица.
– Садовник забыл затворить за собой калитку, вот он и дал деру как тогда весной. Токио сбежал, слышишь! Опять будет кидаться на все подряд, пока его не отловят. Я не смирюсь, если его собьет каким-нибудь грузовиком! – торопливо озвучив причину своей нервозности, Полина подскочила к шкафу, стянула носки, быстренько огляделась и схватила первую попавшуюся тряпку. Одеваясь, она старалась не замечать гула редких машин, раздававшегося за периметром ее сада.
Комично всплеснув руками, после скомкано махнув какими-то бумагами, случайно подвернувшимися ей на столе, домработница поскорее посторонилась от двери к косяку. Без труда дав ход высокой и гибкой как микрофон девушке, впопыхах пряча в кармане коробочку с краской, обещавшей сделать из нее жгучую брюнетку и искренне сопереживая Полине. Несмотря на ком повседневных хлопот, домработница как никто успевала замечать насколько хозяйка привязана к своей собаке породы акита-ину, ставшей такой популярной после выхода фильма Хатико, привезенной ей отцом из командировки по Японии. Впрочем, не только домработница, все в доме видели и знали, что это была подлинная любовь человека и собаки.
Она впопыхах оделась. Тут же Полина повернулась и побежала.
Солнечная комната, коридоры, местами забитые антиквариатом, остались позади. Теперь под ногами, вернее под велосипедными спицами благородно шуршал гравий. Она всегда была основательной, решительной, грусть – это было вовсе не про нее. Но сейчас девушке никак не удавалось справиться с тревожными мыслями о собаке. Спокойствие ей не давалось, несмотря на то, что Полина не хотела прослыть в собственных глазах трусихой.
Большие дома, дома поменьше, еще дома…
Дав круг по уютной улочке, с пышным ковром пыли на дороге, Полина резко осадила руль. Молчание. Тишь. И непременно заборы – великаны, как реликвии эры дорого загородного жилья. От раскаленных на солнце качелей и лавочек веяло некоторой загадочностью, как бы намекая на простые и понятные радости человеческой сиесты. В обед улица была пустой – в том-то и беда.
– Здравствуйте! Вы нашу собаку не встречали? – вопрошала она у подслеповатой соседки, вдовы генерала, неосторожно взрыхлив колесом декоративный дерн на ее газоне и надеясь, что шуметь та не станет.
– Вы не видели нашу собаку? – сбивчиво интересовалась она у азиатского дворника, едва-едва говорившего по-русски, беспомощно сжимая пальцами руль.
Но нет. Работа по поиску Токио была далеко не легкой. Под сильным солнцем лицо ее горело как после очищающей маски, от нервов скорость велосипеда стала невыносимо медленной – жалкая прогулка. Никчемное незапланированное приключение.
Сильно взволнованная Полина вздыхала и тяжелела мыслями. Бороздя колесами не совсем типичную поселковую дорогу, отремонтированную в расчете на низкие и спортивные машины, она невольно оглянулась на высокую башню местной часовенки. Затем на золотую маковку купола, в нем тоже поселилось солнышко и тоже горело сквозными желтыми красками с переливами в золотой, а затем и белый. И тут надежда сковала грудь Полины при одном только взгляде на отца Паисия, крутившегося на каблуках с определенным намерением во что бы то не стало покрасить скамейки в церковном сквере. Вхожий в их дом еще задолго до ее рождения, как большинство людей добрых, отец Паисий глубоко уважал собак. По настроению их кормил бывая всюду в поселке, в общем-то не требуя от животных взамен никакой нежности. Между прочим, угощал Токио блинами на недавних именинах тетушки, сгорбившись под столом в три погибели и бесконечно вздыхая от собственной доброты и тучности, пока папа не шепнул ему, что он белобородый дурак. Это воспоминание вселило надежду в нежное сердце девушки. Незачем говорить, что собаки запоминают руки тех, кто их кормил.
Затормозив около часовни, Полина оставила велосипед, женственно ступая по церковному двору, уверенно ступая в прошлом не раз здесь бывавшая. Одновременно она улыбалась. Улыбался и Паисий, сохраняя благочестивое спокойствие, но заметно грустнея глазами и постепенно вникая в суть безрадостного повода, приведшего девушку на самую окраину из окраин. Выслушивая взволнованный шепоток, предвещавший не хилые драматические события, батюшка кивал с чрезвычайным достоинством и спокойствием, благоприятствующим всем духовным людям, но выражение его лица уже ответило на вопрос Полины. Собаку отец Паисий не видел.
Бедная Полина и без того тихо паниковавшая совсем потеряла голову. Неужели уже успел добежать до трассы? Так и есть, большой, но глупый пес. Наверное, устроил себе целое представление, гоняясь за грязными колесами пролетавших мимо автомобилей. Водители которых далеко не всегда готовы неожиданно сбросить скорость, выбрав второе между автодорожным происшествием и мимолетной драмой в семье хозяина собаки.
Не в силах больше спокойно выносить шум, доносившийся с дороги и мало обращая внимание на слабые протесты священника, Полина привычно сунула руку в карман. После сунула свою руку Паисию. Испустила тяжкий вздох, повернулась и бросилась обратно к велосипеду, чтобы абсолютно несчастливо доехать до трассы и самой проверить там ли собака. Оседлав велосипед, Полина наскоро простилась, уняв истерические интонации в голосе до более подобающих, помянутая про святость места в котором ненадолго очутилась, а затем понеслась вперед на немыслимо дикой скорости.
Между тем, довольно довольный священник помахал ей рукой на прощание и, не зная куда смотреть, опустил глаза. То выражение невиданной щедрости от девицы, которое теперь хрустело в складках его рясы, полностью решало проблему с покраской лавок на следующие сезона два-три и не только проблему с покраской. Столько забот, столько хлопот у священника, столько работы впереди, однако его молитва задалась с самого начала. Плюхнувшись на тусклую облупленную лавку, отец Паисий отважно перекрестился. Собрался с мыслью, после чего хорошенько помолился, с нежностью глядя на маковку купола в привычной тишине церковного двора. Помолившись о том, что искренне считал самым важным для Полины Андреевны Борисовой, самолично крещеной им в месячном возрасте, он махнул рукой, встал и направился к тяжелым кованым дверям церкви. Теперь ему и самому было интересно узнать, когда и какого для этой щедрой и светлой души небеса уготовят мужа.
Слепящий желток солнца, накаленные трещины асфальта вдоль обочины и никакой воды. Полупустая широкая трасса сонно спускалась через лес к горизонту. Она была длинной, а лес, что обсыпал соснами пригорки, подступал к трассе с самого бока, был огромным. Но поле, что правее раскинуло свои зеленые крылья, было еще больше. Обычное непаханое поле, богатое на сорные травы, обладавшие несокрушимым упрямством во всем том, что касалось их роста. Бесконечное зеленое море только из травы. Часто озиравшаяся Полина отпустила педали, когда велосипед стал крутиться по инерции под горку. В груди ее было то жарко, то очень морозно при мысли о горящих скоростью моторах и ее собаке. Какое скотство. Именно в тот день, когда ей следовало во что бы то ни стало покончить с переводами для одной торговой фирмы, как она не рада была оказаться на залитой ультрафиолетом дороге, украшенной тут и там плоскими камнями и мусором, с вспотевшей головой, в сарафане, надетом прямо на старомодную шелковую комбинацию.
