– Я тебя люблю, Полина.
– А это твои проблемы.
– Тост в честь Дмитрия Владимировича и новобрачной!
В нормальных обстоятельствах этот призыв к свадебному поцелую заставил бы разодетую невесту и жениха в строгом наспех улыбнуться многочисленным гостям и броситься друг к другу в объятья с плохо скрываемой страстью. В привычных обстоятельствах молодые целовались бы взахлеб, мило сплющивая носы о щеки друг друга, радостно вытягивая шеи друг другу навстречу. Целовались бы долго и пылко, со многими перебоями, в то время как гости постепенно краснея начинают напоминать томаты на грядках и про себя решают никому не говорить об увиденном, разве что шепотом. И так далее, пока у невесты окончательно не смажется макияж и не отработает гонорар фотовспышка в руках фотографа. Но не сегодня. Не на этой свадьбе.
Тише тихого, еле слышно:
– Я тебя люблю, Полина. Ты даже бессильного сделаешь сильным. Принимай это как хочешь. Королева.
– Давай встанем для всех. Давай ближе. Целуй меня хорошо. Не хочу тащить за собой вонючий шлейф из сплетен.
Голос из толпы:
– Просим! Просим! Горько! Зал помогает аплодировать!
На этой свадьбе никто кроме гостей не хотел поцелуев. На этой богатой свадьбе от невесты ненавязчиво веяло фруктовыми духами – ее любимыми и сильно воняло страхом. Первобытным, с бисеринками пота на абрикосовых лопатках, голых по замыслу дизайнера, создавшего для нее подвенечное платье. На глазах мрачнеющий жених, чьей величавой осанке казалось подчинялась сама природа, уже давно разрывался между желанием расхохотаться и более настойчивым импульсом со всей силы врезать кулаком о стену. Или разнести в щепки бесконечный и белоснежный свадебный стол. Его просили – он встал. Так он и стоял, спрятав от гостей жгущую его ярость за легкой учтивостью, с которой помог новобрачной подняться за ним следом. О нет, по скромности он не трудился запечатлеть в памяти гостей свой гнев. Зачем? Зачем чтобы все они застыли по подоконникам и косякам? Зачем им знать, что в эти трогательные торжественные минуты у жениха пыл, способный сделать из любого человека отбивную. Гости не заметят этого, для гостей это должно быть не заметно. Лучше пусть и дальше жрут и наслаждаются хреновой игрой в нежности. Спустя секунду, звеневшую каким-то всеобщим ожиданием, он разве что позволил себе оттолкнуть ногой цеплявшийся за юбки невесты стул. Сделав это слегка страшно, согласно вековым традициям неся в грубоватом жесте обещание каждому присутствующему, что совсем скоро новобрачная узнает то, о чем ей раньше неприлично было знать.
Тише тихого, крики были ни к чему:
– Полина, я тебя люблю. Сам не знаю кто я без тебя, то ли монах, то ли труп. Ты центр красоты всей моей жизни.
– Давай целуй. Вот так, вот так, милый. Слаще, ну! Ненавижу.
Голос из толпы:
– Друзья, громче! Горько, горько! Один, два, три…
Под взмах наполненных шампанским бокалов, наступившее веселье и сдержанный кураж, воцарившейся среди могущественных и влиятельных друзей со стороны жениха их губы недоверчиво соединились. Взбешенная, испуганная, готовая взбунтоваться невеста действовала легко. Уверенная что в их с женихом тяжелом случае почти невесомого показательного касания будет вполне достаточно, в то время как гости дружно отсчитывают количество лет, которые супруги проживут вместе согласно еще одной давней традиции. Всерьез рискуя быть отброшенной женихом прочь в любую секунду и с такой силой, что ей непременно придется рухнуть на груду салатов, а то и ниже, на четвереньки под самый стол, невеста сияла глазами, радуясь, что снова оказалась в эпицентре людского внимания. Сияла фальшиво. Для всех в шутку ударяя жениха кулаком в плечо под слаженный хлест бесчисленных ладоней, отбивающих счет. И только для себя – целясь в конкретное известное ей место на его теле.
Что же касалось самого жениха, предварительно гордо усмехнувшегося всем на его празднике, а после с каким-то зловещим спокойствием ставшего отыскивать сильно трясущиеся губы в розовой помаде, то он стиснул свои зубы и просто терпел. Пытался перетерпеть разраставшийся жар боли в плече, стараясь меньше обращать на эту боль внимания. Где-то в самых темных уголках своего сознания отчетливо понимая, что если он еще сильнее их стиснет, то зубы его точно раскрошатся. Да, он послушно сливался дыханием с невестой, утверждая коллег и друзей в иллюзии того, что свадебный поцелуй в первую очередь доказательство любви и нежности между новоиспеченными супругами. Со смешенным чувством восхищения смелостью Полины и сочувствия к ее последующей незавидной участи, он уже давно успел проделать ловкое и незаметное движение, словно бы намериваясь посильнее обнять свою невесту под нарастающий гул восклицаний. И прежде чем она успела что-либо сообразить, поймал ее за второе запястье и сжал под столом до той степени хруста, что лицо невесты заметно порозовело и вытянулось.
Больно. Двоим в зале очень больно, они плачут позами – но тихо, тихо. Не смущаясь, они продолжают говорить рот в рот. Лично он делает вид, что ему все нипочем, но голос его становится злее, тверже:
– Ты дура или что, вообще? Так случилось, я тебя полюбил. Так случилось, ты сама приложила к этому немало сил. А я предпочитаю отдаваться целиком. Я твой. Все. Это все! Нет, Полина, слезы теперь тебе не помогут.
Пьяный голос из толпы:
– А вот и торт! Пышно. Конечно спасибо за работу поварам и официантам, но мы не отвлекаемся! Друзья, громче аплодисменты!
Запястье ныло от жесткой хватки. Но изящный кулак со свежим камнем таких размеров и блеска, что был под стать самой королеве, легонько взметался и взметался наверх. Потому как вся боль Полины легко гибла в огне обиды к ее жениху. Продолжая тыкать суррогатами поцелуя в рот человека, который погубил ее родственников, похитил ее девственность, отнял у нее последнее – любимую собаку, Полина наносила очень меткие удары, слегка задыхаясь, слегка хохоча, кривя от шока свободные пальцы в стильном маникюре. Учитывая ту кошмарную действительность, в которую она угодила в результате своей великолепной глупости, Полина с удовольствием закрыла глаза и попробовала мысленно перенестись в один летний день, одетый в груши и выспевшую вишню, с горячим воздухом, запутавшемся в пыли сухого придорожного бурьяна. Мысленно девушка подошла к ласковой пропасти, до нее оттуда донеслось хаотичное сочетание звуков и образов, ставших подниматься как пар над лесистыми громадами, особняками, улицами и змеистой рекой, до боли знакомой.
Ее новоиспеченный супруг еще был. Но для всех гостей он уже был каким-то далеким, холодно-изысканным, больше заинтересованным не в самой свадьбе, а в ее смысле. С пульсирующей на шее жилкой, продолжал шептать в беспощадно резких аплодисментах:
– Я люблю тебя! Между нами был бриллиант, не превращай его в уголь. Не предавай моего расположения. Полина, не начинай войну. Зная, что я в ней выиграю.
И ему совсем не мешали рулады других голосов:
– Восемь! Девять! Десять! Одиннадцать!
Главное сейчас куда подальше от полупьяных призывов, разносолов, оплаченных убийцей, подарочных конвертов, явно грешивших показной толщиной. Мышцы жениха непроизвольно сократились в ожидании следующей атаки. Правильно. Она уже напирала кулаком по отвороту его пиджака. Меткость – нет большего благословения! Перенеся удар, жених еще шептал о любви как толкал девушку с парапета – словами навзничь. Она сильнее зажмурила глаза в потекшей подводке. Судорожно переведя дыхание, Полина вспомнила о ласковом рокоте шмелей над цветами, монотонном поскрипывании велосипеда и зеленых далях июльского поля, где и начался весь этот кошмар их знакомства.
Тот денек, она назвала его тропическим. Тот денек выдался необыкновенно погожим, с прозрачным небом и легчайшими полосками света, ненавязчиво бившими по оконным стеклам. С рядами клубники в полном соку, красными корабликами маков на лужайке, пьяными птицами, рекой, сильно блестевшей неподалеку и всем другим, что положено действительно жаркому дню. Она бесцельно болтала ногой и наслаждалась хоть какой-то прохладой, шедшей от шелковой комбинации. Без энтузиазма поглядывала в листы, исписанные ее переводами с английского. Все больше обшаривала взглядом газон с розами и участки глинистой почвы в удивительных разводах эрозии, далее пионы и зацветшие пучки укропа под стеблями отталкивающе усыпанные тлей. Ухая сердцем, неторопливо исследовала двор. Затем перевела взгляд вниз, прямо под окошко, на разные клумбы, а после на павлиньи хвосты шиповника. Потом на веранду, ища хоть какие-нибудь следы безобразий любимой, но все же пакостливой собаки. Если Токио и был во дворе, то следы его и по большей части разрушительные последствия от его прогулки тоже обязательно должны были где-то быть.
