Но тут Полина заинтересовалась зеркалом, встроенным в кухонный буфет и, нахмурившись, вгляделась в свое отражение. Глаза – песок. Черты лица словно бы остались без электричества, теплились каким-то странным ноющим счастьем, природу которого она не совсем могла себе объяснить. То, что с ней творилось – это было прекрасно, но не имело отношения собственно к тетушке и затянувшемуся ужину.

– Что, прости?

Варвара Петровна вдруг обиделась.

– В какой ты дурацкой задумчивости с самого обеда! – воскликнула она и нежно ущипнула Полину за щеку. А потом Полина вспомнила тетушку Варю из своего детства. Это она лечила ее ангины и царапины, кормила вкусненьким, играла с ней на улице. Папа работал и где-то творил великие дела, но тетушка всегда была рядом. Обнимала ее и усаживала прямо на свой любимый диванчик по соседству с косметической маской, которую готовила или чайком, который она потягивала или книгой, которую она почитывала, а чтоб разговорить, давала конфету либо ложку меда. Расскажи что случилось, спрашивала Барбара. Перестань-ка быть себе на уме и расскажи что случилось. А затем тетушка деликатно, но настойчиво глядела ей в лицо, насилу сдерживая желание знать обо всем, что происходит в их доме.

Но иногда не можешь перестать быть себе на уме. Не можешь рассказать. Даже понять что случилось не можешь.

– Прямо не вериться, – вымолвила Полина, как только смекнула что тетушка считает себя вправе изучать ее словно бактерию под микроскопом, – прямо не вериться что меня окружили ухажеры.

– Юрия знаю, а кто второй?

Почему я скорее должна бежать отсюда? Мысленно Полина задала себе этот вопрос. Потому что тетушка похожа на ищейку – живой Шерлок Холмс, здание КГБ – вот кого она напоминает. Тетушке бы порыться в ней словно в коробке с мелочью, поискать шерстяные нитки, свежий бисер, универсальный клей, схемы выкроек, чудные потерянные пуговицы, иглу для штопки. Если бы Барбара знала, что она там прячет, сбила бы крышку, переворошила содержимое и, шарахнув по боку, спрятала под замок в чуланчик, считая что поступает верно.

Задумчивость сразу же прошла. В повисшей тишине Полине почудилось что-то нестерпимо угрожающее, и она прикинула риски от их с Барбарой дальнейшего совместного чаепития.

– Уже поздно, знаешь. Пойду к себе.

Варвара Петровна покорно закивала.

– Ах, помилуй, чтобы пойти поспать моего разрешения не требуется.

Полина с удивлением поняла, что тетушка вовсе не против остаться в одиночестве. Раскинувшись на диванчике, всем своим видом она давала понять – ей повезло, в ее распоряжении целая гостиная. Дежурно пожелав Барбаре крепких снов, Полина пересекла комнату. Остановилась, с осторожностью обернулась, не смотрит ли та ей в след. Смотрела. Вернее тут-то и стала смотреть.

Что-то в выражении морщинистого лица заставляло Полину умирать от желания вернуться и обо всем рассказать, спросить совета в предчувствии того, что ее спокойное будущее висит на волоске. То и дело перед глазами всплывали ужасные образы разгневанного отца и домработницы, исподтишка бросавшей на нее укоризненные взгляды. Завтра она весь день просидит дома. Может, доедет на велосипеде до булочной, а по возвращению добавит несколько убедительных деталей о том, как случилось что Токио неподалеку от булочной раздавило автобусом. Если повезет никто и проверять не станет. А сегодня… домой не несли ноги. Дома сегодня как-то плохо будет сидеться.

Лунный свет лился на берег. Полина как во сне преодолела пригорок и подошла к пляжу, ища Диму. Рванув дверь, она распахнула гараж, чуть не наступив на аккуратно расстеленный пиджак, лежавший перед входом. Взгляд натолкнулся не на теплую плоть, а на холодные стены. Опыт, накопленный за день, который прошел в опасности, в мгновенье ока взбодрил Полину, вернув от стыдливых терзаний к полному осознанию действительности. Она закрыла дверь, вышла наружу и оглядела пляж, скользя взглядом по повисшим на камнях росинкам. Спустив ноги с порожка, Полина побрела между гаражами. Необычайно интересно, подумала она, и столь же пугающе неудачно, если учесть что в столь поздний час они остались на пляже один на один.

Сжав по привычке пакет с едой, она пылала недовольством на саму себя, удравшую отсюда в приятной уверенности, что Дима по состоянию здоровья не сможет выбраться из гаража и хладнокровно бросить ее. Оставалось лишь радоваться, что он избавился от окурков, прежде чем убежать! Зайдя за угол, Полина перепрыгнула крапиву, чуть не угодив в липкую паутину, крест-накрест свитую под низкой крышей.

Какое-то неуловимое движение, что-то, мелькнувшее за сосчитанными и пронумерованными строениями, привлекло взгляд девушки.

– Поля… – произнес сбоку Хромцов.

Она резко обернулась, прилагая большие усилия скрыть, как при звуках его низкого голоса у нее бешено заколотилось сердце. Почему, в отчаянии гадала Полина, почему я неслась к нему сюда как сумасшедшая? Почему перестала бояться боли, неопределенности и грусти, которую придется вынести по возвращению домой?

– Прекрасный вечер, – сообщил он. – Встань куда-нибудь, здесь гвозди.

– Я… Тебе очень идет папин спортивный костюм. Тебе не предлагали быть моделью? – спросила она, с облегчением услышав, что голос его ровен. Обидами там и не пахло.

Поглядев на бриллианты в ее ушках, Хромцов подумал, что не предлагали. Предлагали быть с моделями.

– Я собирался идти тебя разыскивать, – ответил он, выходя из тени.

Паническая атака совсем необязательно бывает атакой, она может наступить так, что тихо и спокойно погружаешься в ступор, сродни невозмутимости. Покосившись на мерцающий в его руке нож, Полина поинтересовалась:

– И что ты планировал сделать, отыскав меня?

– Я нарезал тебе цветов, – сказал он, засовывая нож в карман. – Думал, ухитрюсь выскользнуть из гаража пока ты ушла по делам.

– Они чудные. Чудные. Чудные, – на силу прошептала Полина, наблюдая за тем, как Дима вытаскивает откуда-то из темноты охапку оборчатых белых ромашек.

– Лишенные престижа. Как ромашки должно быть сейчас непопулярны у девушек, – иронически признал Хромцов.

– Неправда, – многозначительно заметила Полина. Потом у нее сжалось сердце.

– В таком случае, – сказал он, послав ей кривую улыбку, – сосны, елки, сраные лютики, местная ряска со всеми ее лягушками тоже тебе.

– Что же, можно, – протянула Полина, удивляясь своей недогадливости, когда кинулась ругать себя, не проверив сначала вблизи гаража и за гаражами.

Теперь, когда девчонка его нашла, ему хотелось лишь одного – чтобы она снова его оставила. Ее присутствие нарушило умиротворенность, которую он так отчаянно жаждал. Подстрекаемый ее млеющей юностью и захваченный в атмосферу пионерского лагеря, в которой оказался благодаря Полине, Хромцов не смог забыть о ее существовании даже во сне. В который провалился сразу же, как только она выбежала не тратя много времени на одевание. Полина обладала завораживающей особенностью в один и тот же момент быть невинным ребенком, белокурой леди с налетом старомодного шарма и отважной героиней, спасающей собачью жизнь, человеческую жизнь, просто жизнь, несмотря на реальную угрозу страха. Цельная, но переменчивая, много женщин в одной, живая матрешка, именно поэтому она нашла в нем отклик.

Девушка рассматривала букет и пребывала в раздумье. Хромцов слегка нахмурил брови и несколько пересмотрел свое прежнее заключение о том, что ей их первый поцелуй понравился с той же силой.

– О чем ты думала несколько минут назад, когда искала меня?

Полина чуть-чуть напряглась, услышав вопрос. Ее занимали две сложности. Одну из них – замечательный замысел Димы предложить ей вместо своей биографии свое тело – она, естественно, никогда не посмела обсуждать.

– Ни о чем особенном, – уклонилась она.

– Все равно, расскажи, – настаивал он.

Полина оглянулась, и в груди еще раз предательски стрельнуло при виде крепких плеч поблизости и привлекательного серьезного лица, залитого лунным светом. Расположенная – и с желанием – говорить о чем угодно, чтобы отвлечься от мыслей о Диме, Полина бросила взгляд на реку и, уступая, сказала со вздохом: