Удивленный мучительной страстностью ее ответа, Хромцов медленно оторвал руку от вздымающейся груди девушки, убеждая себя бросить ее, уйти, прервать то, что начал и безотлагательно. Завтра он наверняка пожалеет, что так далеко зашел с Полиной, и это было ему заранее известно. С другой стороны, если уж все равно раскаянья неизбежны, так пусть они будут о чем-то посерьезнее, решил он. И с некой безотчетной решимостью желая вернуть наслаждение, которое она ему дарила, Хромцов оторвал губы, взглянул в пылающее лицо девушки, распахнул блузку. Взгляд его опустился и замер, прикованный прелестной роскошью, открывшейся под одеждой. Великолепные груди, тугие, полные, с коричневатыми сосками, сжавшимися в бесстыдные бугорки, – мир закружился перед его взором; проворное загорелое тело с персиковой кожей, поблескивало в отсветах лампочки как нетронутые, надутые ветром дюны.

Испустив сдержанный вздох, он перевел взгляд с груди на губы, заглянул в растерянные глаза, а пальцы уже пытались по инерции развязать галстук, сорвать рубашку, чтобы припасть голой грудью к мягким покатым холмикам. Погодя Хромцов вспомнил, что вместо галстука на нем сегодня грязный влажный бинт.

Усилием воли он выкинул тяжелые мысли из головы и ткнулся девушке в щеку, снова возобновил поцелуй и принялся медленно исследовать чувственные впадинки, что Полина не удержалась и издала гортанный стон. Доведенная почти до обморока страстными ласками, она почувствовала, как Дима вовлек ее язычок, затем дал ей упиться своим, а когда Полина освоилась и поняла правила игры, их поцелуй стал воистину бешеным.

Колокола, бубны, трубы, медные флейты…

Земля забудь, не вспоминай – она тебя променяла на Диму, на его поцелуй.

Так нежно от губ к уху, так быстро в них. Рукоплескания. В том числе за то, что он небритый. Пока подружки сидели в своих домах, в своих кроватях, жизнь нагло баловала ее этим мужчиной. Он –суперприз. Спина ее выгнулась, он – самый долгожданный.

Тем лучше. Подумала Полина, сомкнув руки в крепком объятии, словно пытаясь запечатлеть в памяти все его очертания. Как легко далеко улетели мысли, оставили там пустоту от потерянного времени. Впрочем, ей надо было вырасти, чтобы уметь делать только губы и груди своей одеждой. Точно также и с интуицией. Она еще извивалась под требовательным нажимом его ладоней, но уже ждала, когда они снова увидятся. Одинаковые дни – одинаковые переживания, одинаковые ночи – без Димы все было всерьез, а в итоге бессмыслица. Нет, она не хотела больше слышать страхи. Она чем-то заслужила этого мужчину, с ним деньги, выигрыши, время превратились в пустяки.

Полина ниже склонилась, сама того не сознавая, прижала к себе его голову. Она же благоволила перед ним, если вдуматься. Хромцов повеселел и меньше придерживал ее, потрясенный любовью, которую она ему дарила. Пока она привыкала, он по-настоящему трудился, желая доставить обоим чуть больше удовольствия, которое они, кажется, обрели друг с другом нынче днем. Затем он позволил всем ее ощущениям проявиться в вскрике.

Мысли о родственниках стукнули ее в грудь, когда Полина выдохнула свое новое «О!»

Что волноваться из-за обычного чувства паники, подумала она и дала прикусить сосок посильнее. А там он уже взял ее за худые плечи, стиснул их на другом языке, менее ласковом, однако с пламенем чистого мужского восторга – словом Дима как мог способствовал восхитительному беспамятству девушки. Не отрывался от нее. Но ум, будь он неладен, лихорадочно заработал – ей не нравилось думать, что среди мужчин встречаются и людоеды. Их удел довольно убогий – делать из женщин неоспоримых пессимисток.

Не принято. Вычеркиваем. Или…

Дима же лучший – удерживает ее от расплывчатости, истерики, по сути. В случае чего выправит или простит. Для Полины стало очевидным, что нет ничего такого, чего бы Дима не смог понять. Понимание входило в схему их отношений, если у их отношений успела возникнуть хоть какая-то схема. Полина судорожно глотнула воздух, но стояла и держала блузку, как он сказал. Все ее тело несла нега и подступающий ужас. Уловив эту перемену, он прижался к ней всем телом – его близость частично ввела ее в восхитительное беспамятство. В ответ она пробежалась пальцами по его спине, не осознавая, как ловко Хромцов отвлек ее от тревог. Когда его руки спустились вниз по ее бедрам – ей стало нужно задержать дыхание.

Целоваться с таким, как кататься на американских горках. Дух захватывает – вечная история.

Но охи с американских горок остались позади.

Потому что он самый лучший. Но сразу после папы.

Папа будет оскорблен.

Чары были разрушены. Руки ее упали. Полина очнулась, вырвалась и обратилась в бегство.

Дима успел расстегнуть на ней молнию почти во всю длину. На ходу заправляя блузку, Полина на секунду обернулась, пытаясь не думать о том, что происходит у стены. Толкнула дверь. Тяжело прижалась к ручке.

– Сильно не броди по пляжу. Могут увидеть наши соседи!

Было мучительно вспоминать его без рубашки, поникшего плечами, уткнувшегося носом в подушку. Схватившегося за голову. И невыносимо думать, почему так.

***

В кухне – здоровая изобильная атмосфера. На плите сам собой побулькивает грибной суп. У холодильника еще стоит кудрявый запах салата, оставшийся после наевшегося петрушки садовника. Перцы на нитке свисают с подоконника, острые, им бы мотаться на ветру. Полная мокрая раковина просела от горя. Екатерина расстегивает ворот сарафана, оперившись боком о плиту. Тетушка Варя вся залитая охлаждающим кремом с алоэ. Носки спущены – ноги повыше от отеков, черный халатик жмет в грудях. Зато заколка!.. Четыре сезона – снегирь, подснежники, земляника, тыква – переплелись на пластиковом леком кубике, пришпиленном к остаткам волос мощной застежкой. Все это привычные Полине обстоятельства места, времени и образа действия.

За помывкой кружек домработница вспомнила полдюжины их соседей. Что слышно об их жизни. Что слышно от них самих об их жизни. С одной соседкой она встретилась в булочной, потом та купила маковый рулет, рогалики с сыром и курник – и все это для одной себя! Муж ушел от нее к другой, рассказывала по секрету Екатерина, так чего же от женщины теперь можно ждать?

– Сбитый летчик, – говорила она. – И никаких диет.

Барбара кивнула, словно поняла всю совокупность обстоятельств.

– Седина в бороду и так далее, – отвечала она. – В командировки большинство из мужей любит ездить – хотя бы раз, чтобы узнать, что это такое. Думаю, она просто застала его на месте преступления. Но если голубок упорхнул, что толку закрывать голубятню. Преждевременно жиреть? Так ведь Катенька?

– Причем тут командировки? Случилось преступление? Какая еще голубятня? – спросила Полина.

– Думаю, проблемы у них начались с той самой гремучей особи из его отдела, пригодной только для слюнявых утех, – сказала Екатерина. – А теперь что… беда пришла – наедай бока.

– Что такое гремучая особь? – шепнула Полина тетушке. – Что за беда пришла? – Но Барбара сделала вид, что ее не расслышала.

Чайник вскипел. Заварили с мелиссой. Несложная игра в чаепитие на чайном ситечке: кипяток, настой, ложечки, слова; кипяток, настой, ложечки, много слов. Длинен путь назад по лестнице с пачкой печенья и двумя сосисками, рассованными по карманам. Две женщины за кухонной дверью прислушиваются: не выпадет ли у нее одна из сосисок на их чистый пол? Не выпадет, не волнуйтесь, они хорошо припрятаны. В свою комнату и обратно. Осторожно отворила деревянную дверь. Вроде бы не вечность отсутствовала, но Барбара и Екатерина словно чуют ее чудное вранье.

Вечером и папа нашелся, и опять чай пили. Только папа пил другое.

– А я тебе скажу, – отозвалась Варвара Петровна, поправляя кисти на скатерти цвета увядшей розы, – просто чудо, что твой отец еще не упал с лестницы. Впрочем, это его дело. У пьяниц нет страха.

– Если бы мама это видела…

– Думай о хорошем, – сказала она, припевая чай. – Юра опять прислал цветы, – продолжала тише тетушка.