Спина мужчины внезапно напряглась, словно он почувствовал ход ее мыслей. Он обернулся, и на лице его появилась кривая ухмылка:

– Потребовалось мужество, чтобы отыскать чайник в коробке с шампунями. Стиснуть зубы и так далее.

– Неподалеку есть баня, в которую мы с тетей… – Полина потрясла головой, стараясь обойтись без подробностей и не поддаваться притяжению улыбки расплывшейся на суровом привлекательном лице. И только со второй попытки сумела выговорить: – Я не собиралась пить чай. Меня вообще не должно здесь быть.

– Верно подмечено, – саркастически признал Хромцов, почти не давая себе труда скрыть, что считает полной глупостью ее подвиг, однако очень ей за него благодарен.

– Я также понимаю, что мне необходимо уйти. Необходимо! – она на мгновенье закрыла глаза. – Ясно дело -я дура, вы-то знаете меня. А я вас совсем не знаю!

– Опять верно, – сухо подтвердил он, больше не сердясь на Полину, скорее поражаясь ее прямолинейности. После недолгой внутренней борьбы также отметив для себя некую живость ее повадок, за которую ярые поборники условностей могли посчитать Полину нахальной. Не Хромцов. Ему приятно было думать, что он чего-то ей стоит.

Полина знала, что ей пора уйти, но была не в силах – и не в силах вспоминать, как он поймал ее за волосы, осторожно оттащил от входа, чтобы никто их не услышал. Не то чтобы она нервничала, как дочь высокопоставленного чиновника она редко нервничала. Скорее ощущала затылком шум за дверью, указывающий на то, что к закату солнца все пляжные полотенца будут свернуты, и они останутся на пляже одни.

Заметив, что она подтолкнула к нему пакет и скользит вдоль мебели обратно к двери опасливо на него глядя, Хромцов убрал ногу с ящика. Подошел к ней. Полина словно приросла к полу, разом вспомнив, что вблизи гаражей с красивыми девушками постоянно случатся всякие ужасные вещи.

– Поля, – заговорил Хромцов ровным, спокойным голосом, – я задушил собаку, но я никогда не участвую в унижениях. Оставь в покое дверь. Мне кажется, меня вырвет если я сегодня посмотрю на еще одного комара.

– Я останусь, – решила Полина, после еще одного секундного размышления и увидела, как мужчина удовлетворено кивнул. Перестала карябать ухоженным маникюром по дверному косяку. Косяку не слишком красивому, но косяк был ни в чем не виноват.

Коротко мелькнув мощным разворотом торса под самой лампочкой, Хромцов направился к столу.

– Предлагаю похерить игру в гляделки и выпить чаю, – скорее приказал, чем предложил он, подходя к столику и проверяя чайник. – В этом гараже, как в погребе. До костей пробирает.

Она послушно поплелась за ним. Думая, что сейчас не станет щупать ему лоб. Сейчас не станет.

От жары, стоявшей в этих стенах, у нее взмокла прикрытая волосами шея, и, вытащив заколку, Полина подняла их повыше. Не подозревая, как обворожительно при этом выглядит, она подняла руки и начала собирать волосы выше, бегая пальцами.

Хромцов отставил чайник и два раза прошелся по гаражу.

Закрепив заколку, Полина посмотрела на него и увидела, что он остановился совершенно неподвижно и изучает ее. В глазах проглядывала черствость, однако он сам мог быть поразительно нежным. И с той же нежностью смотреть на нее. В порыве искренних дружеских чувств, возникших в поле и укоренившихся между ними во время их путешествия к гаражу, Полина ответила ему улыбкой нормального женского счастья. Ведь на нее смотрели, ведь она нравилась.

Бомба, вошедшая в ее кровь под его спокойным изучающим взглядом, взорвалась и разлетелась по телу мелкими осколками. Он вручил ей стакан с чаем, затем дал ей отпить из горлышка – пусть не нервничает.

– Пока ты гуляла, чай остыл. Я заварил новый. Но он успел остыть тоже.

– Ага, холодный чай перед неминуемой разлукой. И парящие над рекой чайки.

– Ладно, – проговорил он, обозначив в себе хоть что- то уязвимое, – лично я не верил, что ты вернешься.

Другое воспитание. Но хватит об этом.

В горле до сих пор взрывались пылающие снежинки. Полина мысленно настроилась, что глоток, может два глотка водки не принесут большого вреда, зато скроют ее волнение.

Он тебе ничего не сделал. Он тебе ничего не сделает.

Дыхнув на Диму горькой, согласно этикетке очищенной серебром, она скрестила ноги в шортах. Согласившись остаться, позволила случайному знакомому усыпить ее недоверие и стала воспринимать его как ровню, то есть строго воспитанного мужчину, на порядочность которого можно положиться и расслабилась.

Беспечность, с которой Полина тратила время на него, объяснялась жалостливой любознательностью, почти всегда свойственной несведущему отрочеству. Как было уйти, когда в воздухе зноем вибрировала чужая боль? Как было уйти, когда даже воздух вокруг Димы был каким-то раненым?

– Я принесла тебе одежду, – сказала она, болтая чаем в чашке.

– Переодевание. Это срочно? – спросил он.

– Да. Да нет. Нет, – выпалила она.

Сыр и пирожок. Он дальше продолжил нарезать их ножом. Тоже его нашел.

Это маленькое открытие значительно Полину ободрило. Она спокойно сказала ему, что дело тут не в красоте, а в гигиене, что брюки у него… смотреть страшно, все в кровищи; и она была абсолютно права, поэтому решила закрепить выигрышное преимущество и проводить впредь время в хмуром и дипломатичном отчуждении, прихлебывая чай или хотя бы притворяясь, что пьет.

– Не сиди в углу. Там слишком холодно.

– Здесь жарко, Дима. – Ее глаза заслезились. Ей захотелось положить его на нормальную простынь, исцелить, защитить, отвести к себе домой и дальше поить чаем до самозабвения. Будто это ему поможет. Глотая слезы, Полина тупо кивнула и пересела.

– Не сиди на ящике – так мне тебя не видно, – он мрачно усмехнулся. – Ты слишком далеко так.

Полина прошла обратно. Под ее спиной заскрипели доски, локтям тоже досталось от жесткого пола.

– Опять на земле. Вот же, задница! Скоро у меня войдет в привычку растягиваться везде, где бы ты ни был!

Он ничего ей не ответил.

Только тряхнул головой, словно пытаясь отделаться от прилипчивых мыслей. Тем временем девушка непонимающе посмотрела на Диму. А потом щеки ее чуть порозовели, и, опустив взгляд, она принялась тупо втыкать ноготь в трещину на полу, оставленную чем-то тяжелым.

До сих пор считая себя не способным съесть такую гадость как йогурт, Хромцов положил здоровую руку на стол и поддел пальцем крышечку. Их игра сейчас казалась ему приятным разнообразием в сравнении с буднями, когда всем и каждому хотелось получить больше выгоды из общения с ним. Хотелось настолько явно, что он уже давно впал в скуку. Скуку важного человека.

– Понятно. Передо мной невозможная розовая слизь, – прогрохотал он голосом – хладнокровным самоцветом тирана на четвертом десятке. Голосом, поставленным за долгие годы главенства в преимущественно мужском рабочем коллективе. И губы его чуть задрожали, удерживая пластиковую ложечку и последовавший далее вопрос: – Ты только скажи мне, Поля, – вкрадчиво спросил он, – с каких это пор, школьницы рискуют здоровьем, чтобы спасти жизнь и здоровье совершенно незнакомого им человека?

– Ах, это… – вымолвила Полина, поразмыслив. – Ну… назовем это моим обостренным чувством справедливости.

Страшно черствый, Хромцов на секунду смолк.

Гордость за Полину клином впилась в его сердце.

И снова бездна циничных реальностей жизни втянула его.

– Она сделала это из чувства справедливости… Какая ты дура, я даже куском клубники подавился, – прошептал он ближе к концу стаканчика. Затем вздохнул, посмотрел на часы и, решив, что еще все равно не стемнело, медленно на нее оглянулся. Хромцов тщательно играл ленивой дразнящей улыбкой, чтобы девчонка не поняла, что он попался. Почти убит в самое сердце. В который раз за сегодня.

– Кроме того, я не школьница. Студентка, – прибавила Полина, списав его внезапную грубость на неважное самочувствие. До нее вдруг дошло, что и Дима в свою очередь мало чего про нее знает. И поскольку рядом никого не было, кто бы должным образом их друг другу представил, она решилась исправить это дело сама: – Я – второкурсница, скажем так, новоиспеченная. Поздравь меня, на днях я сдала экзамены на пятерки. Прямо хоть корону надевай да к английской королеве в гости. А ты-то кто такой, мать твою?