Старушка вдруг вздрогнула от того что в коридоре появилась Полина, включившая на ходу кондиционер. Спохватившись, она быстро притворилась, что приложила поясницу к двери и разминает уставшее колено. Но любимой племяннице было не до своей тетушки и уж тем более не до отцовских интриг, которых, сказать прямо всегда хватало – живется министрам не просто. Скрывшись на минуту в отцовской спальне, Полина снова появилась с пакетом на плече. Вскользь поприветствовав ее, племянница тут же припустила легкой рысцой к себе в комнату. Чуть не упала на углу под картинами. Чуть платье свое не порвала. Упала. Рассмеялась, но как-то испуганно. Затем скрылась из вида и медленно-медленно, чтобы не создать шума, закрыла за собой дверь.
О боги, подумала Варвара Петровна, девка растет с присвистом. Обняв дверную ручку, она повернулась обратно к Андрею Львовичу, который остановился в некотором отдалении от щели, в которую старушка глядела.
– Не стыди себя, я вообще его в гости к себе пригласил на барбекю. Такая уж история. И кто я, кто я теперь, бесстрашный клоун?! Главное, чтобы он не узнал, что у меня есть дочь. Как бы чего не вышло. Как бы чего не вышло, Юра! Она единственное, что у меня осталось.
Сквозь щель она плохо видела выражение лица Андрея Львовича, но рассмотреть лучше не пыталась – не любила дерьма. Сжав ручку, Варвара Петровна внимательно слушала и параллельно ломала голову над тем, зачем это Полине понадобилось навестить отцовскую спальню. Не то чтобы она удивилась поведению племянницы, просто Полина как-никак что-то вынесла из отцовской спальни без спроса. Что-то. Да и под платьем у нее что-то зияло – ночнушка. В использовании которой вне пределов дома Варвара Петровна как не старалась смысла не увидела.
Наверное, мода, но с этой молодежью лучше не начинать. Подумала она, также думая, что полосатые ночнушки – это минус двадцать в июле. В наши дни на подобную приманку ни один артист из-за кулис не выйдет. Ну, разве что совсем дурак какой-нибудь, лет сорока, тридцати пяти. С головой в облаках. Скорее, с головой в огне. Не такой уж старый, способный поставлять колечек больше, чем иные восемнадцатилетние конкуренты. Иногда ей за себя очень стыдно. Нервно усмехнувшись, Варвара Петровна подумала, что вряд ли сможет такое безобразие допустить, ну разве что через свой труп. Папики – это еще не хватало. Варвара Петровна высоко уважала мужчин, однако на так называемых папиков глядела с порицанием, подкрепленная стандартами социального строя к которому принадлежала. Думанье всегда вырубает – старушка боролась с самой кошмарной своей фантазией, что-то в этом роде, но только до тех пор, пока Андрей Львович не сказал за дверью голосом, от которого ей стало жутко.
– Ты же понимаешь, он недобиток. Без телефона и подстреленный, еще есть шанс с ним покончить. Прочесывайте поле. Вашу мать, Юра, до ночи чтобы поле было кругом проверенно! Да, штучки три пули всадите, чтобы наверняка. Чтобы постфактум я был спокоен.
От «недобитка» ее передернуло. Потом Андрей Львович как ни в чем не бывало взял газету, свой стакан со стола и вышел наружу. Белокурый, худой, в дизайнерской рубашке стянутой коллекционными запонками, он поглядел на нее взглядом подернутым дымкой бешенства.
– Как и ты здесь? Сделай милость, скройся в своей комнате, Барбара, – процедил он, должно быть чувствуя, что когда говорил по телефону, делал это довольно громко.
Она тихо вздохнула, замерла точно статуя с гипсовой улыбкой. Ее дело – улыбаться. И следовать его советам. Варвара Петровна отлепилась от стены и тотчас пошла, глядя на свои туфли в садовой грязи. Туфли поднимались и становились по паркету долго-долго, не так резво как ей бы этого хотелось. Мельком взглянув ей вслед, Андрей Львович пошел тоже. Уверенный, что старуха давно научилась скрывать любую свою мысль, любую критику, любую свою страсть к тайнам. Сетуя, что в Барбаре к старости наметилась какая-то стервозность в отношении него. Стервозная старушечья сухость, добытая отменной памятью прошлого. Вот только ему толку от ее отменной памяти не было – итак слишком больно. Это злило еще больше.
Быстренько свалив в пакет таблетки из косметички, Полина полностью переоделась. Тяжело вздохнув, она вышла на балкон и стряхнула со своего платья приставшую к нему траву, в том числе и нитки мужской рубашки, думая, что теперь вполне может постирать платье вместе со всем остальным бельем. Немного позже шлепнувшись на кухонный табурет рядом с кучкой пирожков, она ни слова не говоря, ухватила самый верхний и затолкала его в карман, сделав вид, что очень хочет затолкать его в рот. Притворившись, что читает инструкцию к кофемолке, проделала то же самое с куском сыра и стаканчиком йогурта. Благо сидела рядом с окном, йогурт в карман не влез, йогурт она потом по пути подберет.
Воротившаяся домработница ни о чем не подозревала, она вылетела из парикмахерской как на крыльях. И то, чем бы ее мечты связанные с краской для волос ни являлись, они были полностью исполнены. С женщиной неожиданно случился приступ самообожания, который подразумевал полный отказ от всего пустякового вроде пропажи пирожков. С тетушкой Варей следовало быть более осторожной. Она была чем-то сильно подавлена и чтобы как-то отвлечься, сидела на кухне и за всем зорко смотрела. В том числе за манерами Полины, словно догадываясь, что та что-то затевает.
В другой раз, когда почтенные дамы не стесняясь в выражениях обсуждали плохое настроение отца, Полина сунулась в аптечку за пачкой бинтов, пытаясь не думать о том, что будет если ее заметят и еще о том, почему они так сильно не любят ее любимого папу. Из-за мужчины в гараже в ее мозгах воцарилась скудность. Какое спокойствие? Какие манеры? Она даже не разработала план на случай вопросов про Токио. Одно дело врать, что тебе нужен бинт как составная для ритуала педикюра, другое – про убитую собаку. Сунув бинт за пояс шортов, Полина воспользовалась тем, что внимание женщин отвлек кухонный телевизор и, передвинулась еще на один шкафчик, поближе к кладовке. Тихо включила в ней свет, расшифровала то, что показало ей барахло из глубины полок. Ей нужно было только нащупать бутылку, провести по этикетке рукой и понять, что в бутылке есть спирт.
Так, возьму вот эту, но не слишком быстро.
Когда Полин живот ощутил леденящую тяжесть стеклянного донышка, ее тетушка высказала всеобщее мнение, заявив:
– Не разбей ничего там, давай мы тебе поможем.
– О, спасибо, сама справлюсь! А вот и тыквенный компот! Помогает при запорах. Я спать не могу! – прокричала Полина весело, слыша, что тетушка от удивления выпустила чашку из рук.
Невезучая, она не могла найти даже кулька посреди банок и запасов чая. День жаркий – полностью расстегнув блузку, Полина потихоньку увела себя в охапку с пузырем в сторону лестницы. И вот, расстояние от кухни оказалось достаточным. Раскрасневшаяся Полина только этого и ждала. Она знала – теперь уже справилась с миссией, вроде бы оставшись вне веских подозрений у домашних.
Как он этого добился?
Чего теперь она добивается? В комнате Полина не находила себе места от нетерпения. Сжавшись в комочек, сидела на балконе с видом на реку. Тревожней обычного, но более задумчивая, повзрослевшая за полдня по воле судеб. Думала, что из гаража она выбежала немного другим человеком – более сильным, но все еще трусила. Думала о том, как можно так охренеть, другого слова она не могла подобрать. С каждой минутой девушка все больше уходила в мысли, изредка поправляя сережку на аккуратной мочке уха. Мечты несли ее с требуемой силой и даже больше. Полина представляла как она и мужчина, которого она подобрала у дороги, гуляют, держась за руки по краю речки. Он всегда пытается обнять ее. Она всегда уклоняется на ее же счастье. Дальше кино. И череда хороших ресторанов, смутно мечтавшаяся ей. Пробное сближение душ через разговоры. Свежие цветы. Лига комплиментов. Как она и ожидала после всех приятных приключений, он предлагает ей прогуляться в ЗАГС.
Пакет со всем скарбом лежал под столом на всякий случай прикрытый диванной подушкой. Ближе к пяти она больше не могла терпеть и вышла с балкона. Слезла по карнизу, увитому плющом. Полина была уже на пороге гаража, когда поймала себя на том, что улыбается и быстренько поспешила придать лицу самое серьезное выражение.
