На тот раз тетка, была как никогда настойчива. И уже через пару недель провожая в дорогу, украдкой смахивая слезы, без конца наставляла.

– Не забывай нас, фесала. И слушай дядю Лейбу, он тебе плохого не пожелает. А если, совсем невмоготу станет – возвращайся.

Роман поддакивал ей, одновременно высматривая в толпе провожающих сестру. Но она так и не появилась.

– Вот, дрянь? – подумал он. – Подожди, я тебе все припомню.

Впереди его ждала Москва. Расцеловав, на прощание тетку, он прошел в вагон. Настрой был самый решительный. Легко, без лишних эмоций, прощался он с детством; с родней; Саратовом. И это был осознанный выбор. Триста рублей в кармане придавали уверенности. На первое время хватит, а там… там видно будет. Он справится.., в этом он ни на секунду не сомневался. Да и Андрей поможет, если что…

«Павелецкий» встретил его неприветливо. Запах солярки, словно снятые с кальки носильщики, и не на секунду не замирающая суета.

Дядя Лейба принял племянника холодно, но не враждебно. Впрочем, другого Роман и не ожидал. Также было, и в первый раз, когда еще ребенком, он приехал погостить к нему в Одессу, на каникулы… Тогда, он долго сверху вниз, смотрел сквозь круглые очки на ничуть не стушевавшегося ребенка, и наконец сказал:

– Знаешь, что племянник, если я скажу что рад тебе, то солгу; но не могу сказать, что и не рад. Ты нарушаешь мой привычный уклад, а этого я не люблю. Еще у меня есть подозрения, что некий маленький бесенок, будет день и ночь пропадать на море? И сбежит в конце концов, куда нибудь в Стамбул? Так? Или я ошибаюсь?

– Я люблю море! – не растерялся Роман. Широкая улыбка расплылась по его веснушчатому лицу.

– Но! – продолжил менторским тоном дядя. – Я буду закры-вать глаза на все твои козни, если ты будешь соблюдать шаббат, и два раз в неделю появляться в синагоге.

– Хм! Легко! – не задумываясь ответил Роман и самоуверен-но добавил. – Не беспокойтесь дядя, я не поведу вас; и никуда не сбегу.

Повернувшись к Роману спиной дядя Лейба, бросил на него поверх плеча уничтожающий взгляд и, скинув со скамейки ветку, осторожно присел на неё.

– С Одессы многие бежали! – Скоропадский, Петлюра, румыны отсюда драпали, будь здоров; немцы, австрияки. Отсюда сбежал Лейзер Вайсбейн, известный в миру, как Леонид Утесов. Последним, на моей памяти, из тех кто что то из себя представлял, из нашего благословенного города, сбежал Корней Чуковский…Твой отец сбежал отсюда, чтобы стать красногвардейцем. Когда, он решил стать военачальником, никто в Одессе не смеялся. И знаешь почему, да потому, что я об этом никому не рассказал. А если бы рассказал, все наши соседи умерли бы от коликов. Но твоему отцу было все равно. Он был упрямым человеком. Он никого не слушался; ни дядю Осю, этого изумительного человека, который точил лучшие в мире ботинки. Ты знаешь, как это трудно выточить хорошие ботинки?! Нет! Ты не знаешь. Вы молодежь перестали интересоваться искусством своих благородных предков. Вам только сигареты и барышень подавай. Он не послушал тетю Фаю, которая делала лучший в мире форшмак; ни достопочтенного Натана Ройзмана, который жил на другой стороне улицы у дома с этим чудесным каштаном; в конце концов он не послушался даже меня, своего младшего брата. И что? Он стал майором! Самым умным майором во всей непобедимой Красной Армии. А потом, он не придумал ничего лучшего, как умереть….

– Я похож на него, дядя Лейба?

– Ты? – удивленно поднял на него брови Лейба. – Нет. У тебя глаза другие. В них нет грусти.

– И что вы видите в моих глазах?

– В твоих глазах я вижу многое. Главное, ты оставляешь мне надежду, что из тебя получился хороший еврей. А это, по-верь мне, очень трудно.

Суровый вид дяди Лейбы, нисколько не смущал Романа; он чувствовал, сердце у раввина доброе, да и с юмором него все было в порядке. Когда, через час, он в нетерпении подбежав к склонившемуся над книгой дядюшке, и запросто положив руку на плечо, спросил:

– А море у нас в какой стороне? Там? – предположительно, указал он рукой.

– Ну да! – не поднимая головы ответил дядюшка. – Сейчас я разверну тебе всю Одессу и сделаю так, чтобы море было там.

Дядя Лейба был настоящий раввином, Роман это понял сразу. Стоило ему взять в руки Тору, как происходило настоящее преображение. Куда-то улетучивались высокомерие, надменность и специфический, словно въевшийся в голосовые связки, неповторимый одесский акцент. Впрочем, что касалось акцента, Роман подозревал, что у дяди он искусственный; и картавит он намеренно, подчеркивая тем самым, особый шарм присущий ярким представителям его народа.

В минуты самопогружения его лучше было не тревожить; Тора мгновенно встала между ним и остальным миром огромной, непреодолимой стеной. Это мешало им лучше рассмотреть друг друга. Впрочем, Роман к этому и не стремился. Его влекло море, солнце, и переполненный девушками пляж Лонжерон…

Друзьями они так и не стали, но научились сосуществовать; хотя, где-то глубоко внутри, Роман полюбил своего родствен-ника, бравирующего неистребимым, еврейским духом.

С тех пор прошло не мало лет… и вот, они вновь встретились, теперь уже в Москве, на Павелецком…

Дядя Лейба, в традиционном черном костюме и черной шляпе, долго оценивающе рассматривал Роман. и после положенных объятий, сказал с тем же акцентом:

– Ты возмужал! Вымахал, будь здоров!

Уже дома, когда Роман раскладывал чемодан, он как бы невзначай спросил его.

– Ты помнишь мои правила? – и не успел Роман ответить, закончил свою мысль. – Соблюдение шаббата и посещение синагоги….

Роман, не задавался целью, стать головной болью дядюшки, но именно эти две вещи волновали его меньше всего. Но вскоре, дядя Лейба вновь вернулся к ним.

– Понимаешь, после разрушений Храма синагоги играют особую роль в нашей жизни. Особенно после рассеивания. Они и раввины это нечто маленькое, заключающее в себе нечто необъятно большое….

Роман приготовился к лекции, но дядя не стал донимать его. Пусть долго, и почти на ощупь, он очень корректно стал нащупывал путь к его мыслям. И постепенно, их беседы раньше короткие и чисто информационные, стали превращаться в откровения священника, которыми Роман на удивление, заслушивался.

– Почему вы стали раввином? – как-то после долгого разговора, спросил он дядюшку Лейбу.

– Сам я этого не хотел. Он выбрал меня… Мне осталось только подчиниться. Как и все, я хотел бегать по свету и ухлестывать за девочками. Но тяга к Учению оказалась сильнее. Ты листаешь страницы и погружаешься все глубже и глубже в захватывающую тайну, у которой нет конца.

– И вы её постигли?

– Ты не должен задавать глупые вопросы. Как можно постигнуть то, у чего нет конца. И мы не открываем тайны, мы поддерживаем веру, как огонь в камине, мы сохраняем в душе тепло, которое помогает ей быть… Как бы тебе попро-ще… Раввины – хранители и толкователи Закона, они не только дополняют знания, но и наполняет их особым содержанием. Каждая буква, каждая цифирь нуждается в комментариях…

– Дядя, мы действительно, особенные?

– Кто, как себя ощущает.

– Я точно особенный! – гордо заявил Роман. – Нет, правда. Я это чувствую.

– Для еврея ты слишком ленивый, но есть в тебе что-то, а что – не пойму.

– Вот и я многого не понимаю. Сколько вас не вижу вы все время с книгой. Вы столько усилий тратите чтобы понять Закон. Но для чего? Тратить столько энергии, чтобы жить в полуподпольных условиях, во враждебно относящейся к нашей религии стране? Для чего, вам все это, дядя?

– Это хорошо, что ты стал задавать подобные вопросы, но будет еще лучше, если ты станешь заглядывать в ТаНаХ*.

– Я у вас покопался и прочитал, что с помощью непроизноси-мого имени Господа можно совершить все, что угодно.

Яхве, Элохим, Адонай, Иегова, Саваоф, а-Шем… Сколько не прошу – ничего не получается. Он меня не слышит… и, наверное, никогда не услышит. Дядюшка Лейба, – осмелел Роман. – Может, вы подскажите мне направление, чтобы я зря не тратил времени. Ведь, Бог евреев – добрый Бог!