Меч на Халдеев, говорит Господь, и на жителей Вавилона, и на князей его и на мудрых его; Меч на обаятелей и они обезумеют, меч на воинов его, и они оробеют; Меч на коней его, и на колесницы его и на все разноплеменные народы среди него, и они будут как женщины; меч на сокровища его, и они будут расхищены…
Иеремия гл. 50 ст. 35-37
1
Афганистан.
Нуристан. Октябрь. 1979 г
Шариф Гхияз проснулся рано, будто кто-то подтолкнул его в бок. Очнувшись, он еще долго лежал возле потрескивающего головешками костра, всматриваясь в небо. Темные силуэты гор, плавно перетекали в черную полусферу неба, забрызганную мерцающими звездами. К полярным, самым ярким, крепился этот мир. Он очень ясно представлял себе эту космическую ось, сверкающий столп поддерживающий верхнюю сферу; видел «Озеро справедливости», обитель верховного божества. Посередине озера возвышалась изумрудная гора, там боги его предков держали своих коз. Ее вершину украшало золотое дерево. Чтобы взобраться на него требовалось девять лет, чтобы обойти крону дерева – восемнадцать. Вкусивших же плоды священного дерева ожидало счастье… Из озера, на мир в котором он провел все свои долгие годы, падала река. В кристальной чистоте её вод, человек постигал истину и обретал покой… Священная река несла свои божественные воды через три мира; верхний – космический, постамент золотого трона Всевышнего; средний – мир людей, сливающийся с первым белоснежными шапками вершин; и нижний – обитель духов предков. Вход в нижний мир находился у главного святилища. Теперь, оно было сокрыто от людей, но не от него. Ведь именно они, с отцом, завалили камнем зияющую голубым свет бездну.
Шариф Гхияз перевел взгляд на долину.
В путь! – заговорила с ним река и от неожиданности, он вздрогнул. – Тебя ждет долгий путь!
Ночь выдалась холодной. Старик, неторопливо поднялся на ноги, размял затекшие шею и руки, оглядел спутников и разворошил палкой остывшие угли…
Уже более семидесяти лет, спускался он в долину; знал здесь все проходы и тропинки; каждый камень; каждый куст. Это было его пространство – мир голубого неба, белоснежных пиков, вздыбленных скал и грозных, низвергающихся с неба, ледников. И он был частью этих гор и долин; был их дыханием, глазами, и даже по малейшим изменениям теней, мог рассказать о грядущем. Горы никогда не обманывали его….
Вот и сейчас, тревога пробежала по лицу Шариф Гхияза, он нахмурился, и как не отгонял, мысли жестко указывали, там высоко вверху, что-то происходит. Неясное сосредоточение энергии. Это было плохим знаком…
В горах светает быстро. Ночь таяла на глазах. Сереющее небо проглатывало звезды; их тени-демоны, черным стеклом стекая с сумеречных вершин, быстро меняли вид на долину. Вот, с первыми лучами засверкал его старый знакомец пик Трезубец… Купаясь в утренних лучах, он гордо красовался над округой, медленно обнажая свой могучий торс.
Шариф Гхияз смотрел на небо…
В его синеющих разводах, он видел свое детство; аул затерянный далеко во времени и высоко в горах; себя, еще совсем мальчишку. Ему не было и пяти лет, когда вместе со сверстниками, он вскакивал на громкий барабанный бой и мчался по извилистым улочкам села на торжественное шествие, которое возглавлял увешанный колокольчиками жрец. Это было задолго до того, как к ним пришел мула; задолго до того, как Всемогущий открыл им на все глаза…
Стайки мальчишек, поднимая клубы пыли, гнали перед собой жертвенных козлов. Они кричали, блеяли, подражая испуганным животным. Это был невообразимый шум. Старый жрец, обритый наголо старик, пригоршнями разбрасывал вокруг себя орешки. Наряженный в куклу, в длинной рубахе свободно опускающейся на штаны, восточных сапогах, бадахшанском халате, он выглядит забавно. Его пальцы были унизаны перстнями; руки и шея, усыпаны браслетами и ожерельями. С секирою в руке, он прыгал, дергался и трясся, как горный козел, нарочито набрасываясь на детей. Но они не боялись его. Рассыпавшаяся на мгновение стайка маленьких озорников, уже через секунду с былым усердием наседала на жреца…
Почувствовав озноб, Шариф Гхияз тяжело вздохнул. Поглаживая бороду, он думал о далеком, жившем только в его памяти, беззаботном времени, о котором он иногда грустил.
Господи! Давно ли это было? И для чего, Ты возвращаешь меня в то почти забытое и стертое годами, прошлое? Оно проносится через меня, воскрешая древние картинки. Доносит голоса ушедших.... И маленький резной божок, с квадратным подбородком до колен, вновь шепчет мне на ухо: «Чист! Будь чист!»
Пора собираться. – подумал Шариф Гхияз и встал. Растолкал спутников и после недолгой молитвы, сонный караван вновь тронулся в путь. Загруженные вьючные животные медленно поднимались вверх по узкой, разбитой дороге. На террасированных участках уже суетились дехкане. Внизу в разрывах облаков нес свои воды Кунар.
Он шел во главе обоза, седой старик с длинным, доставшимся ему от деда, посохом. Он чувствовал, животные и люди подустали, и было бы не плохо вернуться засветло домой. Солнце уже встало из за гор, и небо быстро обретало привычную голубизну.
Старик не любил суету долин. Он задыхался в чаде городов. Только здесь, наверху, он мог дышать полной грудью. Чистый, целебный воздух, разливаясь по телу, возвращал силы и скоро на его щеках рдел мягкий румянец.
Размеренно, как время, текли его мысли, возвращая к привычному укладу; понятному состоянию вещей. К любимой музыке – ревущим потокам Кунара; глубокой, мистической синеве неба; надежной кровле, спасавших от любых невзгод, гор. Что он без них? Уже давно он слился с ними, стал частью этих седовласых великанов. И скоро станет их душой. Лениво, но неотвратимо, полз по небосклону желтый диск. С не меньшей твердостью Шариф Гхияз вел на Камдеш свой караван. Уже давно оставив позади долины, дорога сузившись в тропинку резко ушла в горы. И легкий ветер разнося запахи родной округи, дразнил сознание – близок дом. Но на душе по-прежнему было неспокойно. Дар прорицания, которое он обрел еще в далеком детстве, ясно говорил – откуда-то с севера идет беда; наползает, как эта уродливая туча, на его страну.
В аул они вошли под вечер. Это был последний караван, который Шариф Гхияз привел в деревню перед долгой и суровой зимой. Скоро густые, затяжные снегопады закроют перевалы, и мир их обитания станет таким же недоступным и далеким, как сияющие в небе звезды.
Навстречу возвращавшимся караванам, обычно высыпала вся деревня. Но в этот раз все было непривычно тихо и это настораживало. В волнении озирался на селян, Шариф Гхияз шел по непривычно тихим улочкам, и каждый шаг, со все нарастающей тревогой отзывался в его сердце.
На площади, там где из скал, рос его дом, образовав круг, стояли люди. Такое, непривычно тихое скопление селян не предвещало ничего хорошего. Белый, как лунь Фарангис, отделился от толпы и сделал несколько шагов по направлению к нему. Фарангис, брат его отца, был одним из самых уважаемых людей племени. Никто точно не знал, сколько ему лет. И приходилось верить его утверждениям, что он ровесник гор.
– Недобрые вести ждут тебя. – не поднимал глаз, сказал он, нервно гладя длинную, седую бороду. – Мужайся! Все в воле Всевышнего…
Шариф Гхияз глубоко вдохнул; в горле запершило. Лишь на секунду самообладание покинуло его. Он повернулся к высившемуся вдали пику. Огромная темно лиловая туча медленно сползала на его высеченную из гранита, грудь.
– Кто? – холодно спросил он. Сжатые в кулак пальцы, остриями кинжалом впились в кожу. Он бросил вожжи, прошел мимо расступившихся родственников и остановился возле ворот…
–Твой внук, Ильяс! – сказал Фарангис. – Он возомнил, что может летать. Но крылья, которые он сделал в тайне ото всех, были неугодны Аллаху. Он разбился. Душа его отправилась на небеса.
– Это все из-за меня! – выскочила с криком из толпы его внучка Тахмина. – Это я во всем виновата… Я испугалась, – сбивчиво пытаясь, что-то объяснить, девочка упала на землю и вцепилась ему в ногу. – Его крыло прекрасно. Он стал бы облаком, но я ухватилась за него. Я помешала ему, стать птицей…
