– Есть. Мы… я хочу сказать, Дмитрий Владимирович, на Пятой Советской почти всё разрушено. Отследили всё, что смогли. Ваша дочь, похоже, была в здании польского консульства. Оно не уцелело.

Он не мёрз от холодного ночного ветра, наверное, даже наоборот. Антон расстегнул ворот бушлата, выходя из машины, так, чтобы ледяные порывы касались горячей кожи. Может, хоть это остудит её. И его мозги.

– Эй. Эй, слышишь? ― Назар настойчиво тронул его за плечо, и Антон обернулся. Глаза Назара, тёмные, большие, смотрели тяжело и настойчиво. ― Всё в порядке, Тон. Мы найдём её.

– Да, ― как-то бестолково ответил он, опуская ладонь на руку Назара. ― Да, мы…

Ему так хотелось сказать «спасибо». Просто до бесконечности. Но язык леденел.

– Я понял, ― тяжело усмехнулся Макс. ― Тони.

Улица превратилась в дымящееся крошево, практически всё было оцеплено ментами и бригадами по расчистке. Как здесь вообще можно было что-то понять или откопать?

Соловьёва где-то там ― эта мысль впервые ударила его так, что едва не подкосились ноги. Антон, конечно, знал, но Соловьёва была чем-то далёким и абстрактным, тем, что просто нужно вытащить за подмышки, сдать папаше, доложить в штаб. И забыть. Можно и дальше острить, кривиться и разговаривать сколько угодно.

А теперь она где-то здесь.

Сержант, который довёз их, показал полицейскому корочку, и их пропустили. В нос Антону тут же ударил резкий запах взрывчатки и покрошенного бетона. Такое ни с чем не спутаешь. Это и есть консульство.

Перед ним была огромная чёрная груда обломков. Обгоревшие плиты, какие-то деревяшки, резкий, тошнотный запах пластмассы, крики рабочих. Сержант судорожно, не глядя набирал что-то на мобильном телефоне. Антон обернулся: рядом с иконкой ― цифра (16).

– Сомнительная перспектива, ― еле слышно сказал Назар за спиной. Антон качнул головой.

До неё не дозвониться. Не добраться.

Нет, нет.

Она жива. Уж такие тупицы, как Соловьёва, такие назойливые нелепые идиотки всегда остаются живы, это ужасный, вечный ― и Господи, пожалуйста, хоть бы он работал ― закон природы.

Не здесь ей умирать.

Антон сглотнул, оглядывая разрушенное здание ещё раз.

– Даже снаружи всё более чем нехорошо, ― сказал жилистый пожилой мужчина в ярко-оранжевой жилетке. ― Я начальник смены. Уже обо всём знаю, там мог остаться и ещё кто-то. Искали с собакой, нашли двоих в разных местах. Копаем уже три часа, но разобрать тяжело.

Антон бросил взгляд на наручные часы. Час ноль шесть. Значит, Соловьёва там ― если она ещё там ― уже около пяти часов. Чёрт. Чёрт.

Выхватил телефон у сержанта и, не спрашивая, перелез через вторую оградительную ленту.

Нажал на иконку. «Извините, абонент временно…» Сброс. Вызов. Сброс. Вызов.

И ― на этот раз правда как удар:

Здесь вообще невозможно выжить.

– Успокойся, Тон…

«Успокойся, Тон»?!

Вы, блять, серьёзно?!

Он сжал кулаки. И зубы. Несколько шагов к самым обломкам, не слушая криков за спиной. Что-что?

Опасно? Правда?! А ей ничего?

Он вообще не думал, что придётся прощаться… со всем этим. С этим идиотизмом. С ней. Нет.

Сброс. Вызов. Сброс. Вызов. Сбр…

– О Господи, пожалуйста, пожалуйста… ― неслышное, захлёбывающееся, затихающее.

Он едва не задохнулся.

– Соловьёва? ― на выдохе прошептал он. Дыхание ― прерывистое и поверхностное.

– Тон? ― рядом тут же возник Макс, но Антон только махнул рукой, прижав к уху трубку.

Тишина. Дыхание ― чужое… Слишком, слишком тихое…

– Говори, Соловьёва, не молчи, ну же!!! ― рявкнул он. Внутри ― ярость, гремящая, гремучая. На секунду замолчал. Она дышала в трубку оглушающе громко. Она здесь. Она жива.

Соловьёва шумно вздохнула, будто очнувшись, и вдруг заговорила, задыхаясь, как от быстрого бега:

– Это… вы?.. Скажите им, чтобы остановились, чтобы… Чтобы не копали!.. Этот шум… Я чувствую, как здесь дрожит воздух, и всё трясётся, я чувствую, и она сейчас взорвётся…

– Стой, тихо, тихо… ― прервал он её, пытаясь собраться с мыслями и заставить своё сердце стучать ровно. Нужно выудить из затухающей, сбивчивой речи отдельные слова…

– Что случилось? Что взорвётся?

Она молчала ещё несколько секунд, и Антон готов был поклясться: он слышит стук её сердца.

– Бомба.

– Что?

– Здесь бомба, и она не разорвалась, ― Антон почти не слышал её голос. Угадывал.

– Прекратите копать! Немедленно!!! ― заорал он, прижав трубку к плечу. Не нужно, чтобы она слышала. ― Остановитесь, здесь всё к чертям взлетит на воздух!

К ним подбежал начальник смены. Взглянул деловито. Антон не знал, что он там увидел в его выражении лица, но старик побледнел, мгновенно махнул рукой рабочим, и непрерывный гул затих.

– Там неразорвавшаяся бомба. Ты уверена, Соловьёва? ― он снова прижал телефон к уху. ― Послушай меня, там темно, может, ты ошибаешься? Ты можешь сказать точно, что видишь, что на ней написано? Как она выглядит? Может быть, это вообще не бомба?

– Это она, ― снова неслышно выдохнула Соловьёва, не ответив ни на один вопрос.

– Хорошо, ― он едва протолкнул это слово через свои связки.

Я верю тебе. Всему, что ты скажешь.

– Подожди, Соловьёва. Сейчас. Подожди.

Снова быстро приложил трубку к плечу.

– Это бомба. Неразорвавшаяся бомба.

– Нужно объявить эвакуацию, ― качнул головой Назар.

– Вызывать сапёров и продолжать без какой-либо техники. Мы нескоро доберёмся до неё. Вы же понимаете меня? Я не знаю, герметично ли то место, где она находится, и я не знаю, сколько там воздуха, ― рабочий сдвинул брови.

Секунда, чтобы понять.

– Объявляйте, ― он сжал челюсти.

– И дайте нам помочь, ― кивнул Назар.

Где-то заорал рупор, полицейские начали всерьёз оцеплять территорию, прогоняя столпившихся зевак. Кретины. Нашли, на что смотреть.

Он пошёл за Максом к тому месту, где по предположениям этих чёртовых рабочих должна была быть Соловьёва. Снова приложил телефон к уху.

– Давай, просто слушай меня, хорошо? Просто слушай мой голос.

– Что будет с бомбой? ― затравленно прошептала она. ― Бомба… Как они будут… Они всё равно найдут меня?

– Конечно. Конечно, найдём. А теперь послушай меня очень внимательно. Там есть хоть какой-то свет? ― он зажал телефон ухом, натягивая перчатки, поданные Назаром.

– Я ничего не вижу, здесь темно, очень холодно… ― снова начала задыхаться она. Не плакала… Лучше бы плакала.

– Стой. Нет, ― сказал он слишком резко, вздохнул и продолжил спокойней: ― Я понимаю, что тебе страшно, ты не хочешь ни о чём думать, ты хочешь только выбраться…

– Да, ― она дышала в трубку, и ему казалось, что он слышит признаки приближающейся пневмонии.

– Тогда посвети мобильником вокруг, посмотри, что там, сколько вокруг тебя места. Ты можешь встать?

В телефоне раздались какие-то шорохи, и Соловьёва снова, будто с усилием, заговорила:

– Я… здесь темно, я не могу точно понять… Я… наверное, могу. Здесь немного места, но… Она здесь. Нет, слишком страшно… ― в её голосе слышался ужас. Кристаллизованный ужас.

Она.

– Послушай меня. Бомба не взорвётся от твоего движения. Чтобы она рванула, её нужно хорошенько пнуть, и я сомневаюсь, что ты это можешь сделать. Просто не трогай её, попробуй встать, хорошо? ― выдохнул он, примеряясь к обломку бетонной плиты с торчащей арматурой, цепляя его поудобнее и оттаскивая в сторону, в общую кучу.

– Ладно, ― отчаянно выдохнула она. ― Ладно, я… я сейчас. Ты только не уходи.

И он не смог выдавить из себя что-то вроде «не ты, а вы» или ещё какое-нибудь колкое замечание. Потому что у него сводило скулы. Потому что он так боялся. Потому что чёрт его знает, сколько ещё таких бетонных обломков здесь и сколько ещё воздуха у Соловьёвой.

– Я не знаю, не понимаю, кажется, не могу встать, у меня болит нога, но если встать на колени, то я дотягиваюсь рукой до чего-то. Мне страшно, это сейчас упадёт… ― она сорвалась на шёпот.