Прекратили дело врачей и выпустили несправедливо обвиненных. Прекратили мегрельское дело. Расстреляли Берию и его шайку. Люди начали возвращаться.

Я верю – твои родители тоже вернутся. Не век тебе куковать круглым сиротой. Твоя мать сразу после войны узнала, что оба ее брата погибли на фронте, а родители не пережили оккупацию. Так что в Минске у тебя никого не осталось, и твои вернутся сюда, к тебе.

Верь Родине. Верь партии. Люди ошибаются, но партия – это много людей, прекрасных людей, и они всегда, в конце концов, исправляют ошибки.

Ты должен учиться. Ты можешь хорошо учиться, просто мало стараешься. Чем больше будет умных образованных людей – тем меньше будет ошибок. И ты увидишь, что солнце коммунизма не за горами.

Она еще много чего рассказывала – и про мою семью, и про борьбу за Советскую власть. И про будущее, которое "не придет само, если не примем мер". Она была совершенно убежденным человеком, и я просто не мог не верить ей. И коммунизму.

При этом она ни разу не произнесла имени Сталина – хотя на сборах и "линейках" это имя звучало постоянно и везде еще висели его портреты.

Я, действительно, приналег на учебу. По языкам я и так был отличник, по другим предметам пришлось попыхтеть, но память мне бабушка Марьям в свое время развила отличную, так что я, в основном, на ней выезжал. И когда половину ребят послали в ремеслуху, я остался в обычной школе.

А портреты и славословия Сталину как-то исчезли.

Помню, разбирали мы на уроке "Тараса Бульбу". Я задал вопрос по поводу "люльки", из-за которой он попал в руки ляхов, не поступил ли он как ребенок из-за любимой игрушки. Все в классе заорали: "Да он же герой!" – но Алмаст Ишхановна промолчала, а потом тихо сказала: "Да, как ребенок". Я был поражен: это же противоречило учебнику!

Да, тогда я был счастлив. У нас даже был любительский театр. Особенно мне понравилось играть Молчалина, у меня хорошо получилось, публика аплодировала. Софью играла красавица-айсорка Джуна, а Чацкого – красавчик Артем. В жизни получилось по желанию зрителей, позднее Джуна с Артемом вместе поступили в пединститут.

Эх, красивая она была, Джуна…

А еще я не поладил с Чернышевским. Пришло время проходить "Что делать?", взял я его в библиотеке, прочел страниц пять – и пошел к Алмаст Ишхановне:

– Извините, но это… По-моему, совершенно нечитабельно.

– Что ты имеешь в виду?

– Не знаю. Сам текст. То есть, просто откровенно плохо написано. Чисто литературно плохо.

Алмаст Ишхановна немного подумала, потом сказала:

– Я знаю, ты быстро читаешь. Давай договоримся – ты будешь читать по сто страниц в день. Не больше. Это ты, надеюсь, осилишь?

– Осилю.

Мы ошиблись. В том издании было пятьсот двадцать страниц – на пять дней. Четыре дня прошли нормально. Но на пятый день…

Иногда после ужина мы задерживались в столовой, и кто-нибудь что-нибудь декламировал. В то вечер декламировала сама Алмаст Ишхановна, лермонтовского "Демона".

И вот, после Лермонтова в исполнении Алмаст Ишхановны я прочел пару строчек Чернышевского и понял: ша. Больше я это читать не могу. О чем и сказал ей на следующий день. Она послала мне свой взгляд и сказала:

– Ладно. Только прочти четвертый сон Веры Павловны.

Я прочел.

На Новый 1960-й год (я уже был в выпускном) у нас был неожиданный почетный гость – младший брат Алмаст Ишхановны профессор Авакьянц из Тбилисского университета.

Гарун Ишханович был профессором мехмата. Но больше всего он любил рассказывать про вычислительную технику, про "умные" машины, про новую, только что пущенную в ход ЭВМ "Сетунь". Хоть мы и были тогда зациклены на "спутниках", но слушали, раскрыв рот. Потом его занесло, он начал сыпать терминами, ребята помаленьку расползлись – но я остался.

Нас реорганизовали в школу-интернат. И если раньше дети были, в основном, сироты, то теперь к нам все больше привозили детей из, так сказать, неблагополучных семей.

Это было страшно. Они походили на маленьких зверьков. Таких, что могут укусить, если их погладить.

А мы, старшеклассники, регулярно у них дежурили.

Получил я аттестат с серебряной медалью – из-за четверки по химии. Детдом выдал мне отличную характеристику, Алмаст Ишхановна написала письмо брату, и я отправился в Тбилисский университет.

А родители так и не вернулись. Отец был "реабилитирован посмертно", а про мать мы тогда ничего не смогли узнать.

Я принял их на кухне. Оказалось, ночью дверь я оставил незапертой. Я выразил тихое, но твердое негодование – вторжение в квартиру без моего разрешения. Впрочем, разрешение было дано мною постфактум.

Говорил и распоряжался, в основном, Бен-Моше, но и Маман внимательно слушал и записывал. Оба с удовольствием угостились и кофе, и печеньем. Видно было, что ночь они не спали, но готовы, если надо, не спать и следующую ночь.

– Так чем я могу быть вам полезен? – осведомился я несколько замедленным голосом.

– Ну, для автогонок вы сейчас вряд ли годитесь, но кое-что вы можете нам разъяснить. Для начала – имя, фамилия? (стандартный бланк допроса уже лежал на столе)

– Я ничего за собой не знаю и не являюсь свидетелем чего-либо.

– Это нам прекрасно известно, но форма есть форма. Итак?

– Владимир Вальдман.

– Имя отца?

– Реувен.

(В России его звали "Рувим", но "Реувен" правильнее.)

– Номер удостоверения личности?

– Вот оно само, запишите.

– Это ваша собственная квартира?

– Нет, съемная.

– Женаты?

– Нет.

– Дети?

– Нет.

– С кем проживаете?

– Живу один, – я вздохнул.

– Жаль.

– И мне жаль.

– Год рождения?

– Пятое октября тысяча девятьсот сорок шестого года.

– Под знаком Весов. Место рождения?

– Советский Союз.

– Точнее?

– Красноярский край, Туранск.

– Это еще что за дыра? Ладно, самообразованием займемся позже. Год прибытия в Израиль?

– Третье сентября тысяча девятьсот семьдесят третьего года.

– Так это вы вчера за десять лет в Израиле пили? А почему в одиночку?

– Так были приятели, потом разошлись. А я все продолжал.

– Бывает. Образование?

– Первая степень по компьютерам, окончил Технион в семьдесят девятом, сейчас там же доделываю вторую.

– Знание языков?

– Русский, английский, иврит.

– В каком объеме?

– Все – свободно.

– Военная служба?

– Служил, как водится, "шлав бет"3, потом резервистские сборы, в прошлом году участвовал в Ливанской войне. Водитель бронетранспортера.

– Место работы?

– "Позитрон Софтверс".

– Должность?

– Заместитель начальника группы исследований и разработок.

– Ваши отношения с Шимоном Брайнштейном?

Ого! Сразу быка за рога!

– Это мой начальник группы. Но что случилось?

– Вопросы задаю я. Итак?

– Я сказал – мой начальник.

– А во внеслужебное время?

– Дружеские.

– Что вы можете сказать о его привычках?

– Что он натворил?

– Что вы можете сказать о его привычках?

– Мы вместе занимаемся карате. По субботам – водный спорт, ходим под парусом. У него хорошая крейсерская яхта, у меня швертбот.

– Вы много времени проводите вместе?

– Изрядно.

– Семья, друзья, знакомые?

– В Америке у него старый отец, какие-то тетки и кузины. В Израиле у него никого нет. Холост, как и я. Приятелей много, настоящих друзей – в районе нуля.

– Подруга?

– Вы хотите сказать – подруги. Он их меняет, как перчатки.