А ром, правда несколько позже, мне довелось всё-таки попробовать ещё в детском возрасте, лет в тринадцать, да ещё какой! Ямайский!
Я был дома один, чем я занимался, не помню, я всегда чем-нибудь занимался. Так вот, мне понадобилась стеклянная банка. Пустые банки в нашем доме хранилась в шкафчике в прихожей, я туда и полез. Через строй пустой стеклопосуды я заметил у стеночки что-то завёрнутое в газету, естественно, достал. Оказалось, что это нечто тяжёленькое. Я это положил на пол и аккуратно развернул. Под газетой был продолговатый красивый ящичек из неизвестного мне розоватового дерева с чёрными надписями на английском языке, выделялись два слова ̶ Rum. Jamaica. Ящик был вскрыт, в нём лежала бутылка с тёмной жидкостью, жидкости было много, но бутылка была не полной, винтовая пробка была сорвана. На бледно-голубой этикетке была нарисована женщина – индианка в юбке из пальмовых листьев, на женщине больше ничего не было, кроме перьев на голове, в руке она держала копьё. Женщина завораживала, это было, пожалуй, первое изображение почти обнажённой женщины, увиденное мной. Моющиеся тётеньки в женской бане в городе Старица не считаются, в пять лет я ещё не понимал разницу между одетой и раздетой женщиной. Но эта, пусть в листьях вокруг талии, а может быть, потому что в листьях! была чертовски привлекательна. Налюбовавшись копьеноской, я обратил внимание на цыфирки внизу этикетки – "70" с маленьким ноликом. Я уже знал, что так обозначается крепость напитка и что водка имеет "40", хороший портвейн "18", а "кислятина" – сухое вино – до "14"-ти. Я довольно рано стал проявлять интерес к алкогольным напиткам, но ко времени описываемых событий этот интерес ещё не носил эмпирической составляющей. Я, что вполне естественно, решил попробовать заморский напиток, благо бутылка была початая. Отвинтив крышечку, я был поражён запахом, вышедшим из бутылки; ничто ни до, ни, пожалуй, после так меня не изумляло, я имею в виду своё обоняние. Ничего вкуснее я не вдыхал. Зачем-то покрутив жидкость в бутылке, наверное, я видел это в каком-нибудь фильме, я сделал приличный глоток и … Слёзы потекли сразу, внутри меня зажёгся огонь и побежал в живот, вдохнуть я не мог, первая мысль была: папа налил в бутылку какой-то кислоты, поэтому и спрятал, вторая мысль: вот до чего доводит любознательность, третья, после того как ром упал в желудок и там закрепился: что скажут родители, когда увидят пьяного ребёнка, от которого пахнет Ямайский ромом, четвёртая: а может быть, папа спрятал бутылку не от меня, а от мамы, тогда я подведу и его! Одно я знал твёрдо ̶ после принятия алкоголя надо закусывать. Убрав на прежнее место ящичек с ромом, я побежал на кухню разогревать щи. Во второй раз за день, поскольку, придя из школы, я уже съел одну тарелку. Всё обошлось, родители меня не "застукали". Позже, примерно в течение двух недель, когда я снова оставался один дома, я наведывался в кладовочку, доставал заветный ящичек, любовался индианкой, отмечал, что уровень рома равномерно понижается и достиг уже половины ёмкости, и ставил всё на место. Разумеется, глотков ни больших, ни маленьких я больше не делал, хотя, каюсь, нюхал. Через день после последней инспекции, придя из школы, я обнаружил заграничную бутылку в верхнем отделении буфета, стоящего на кухне ̶ заморский напиток из контрабандного стал по непонятной причине легализованным, папа даже дал мне его понюхать, к крайнему неудовольствию мамы.
Вообще-то я хотел рассказать про искусство, про вокальное в частности, но как всегда алкоголь, даже его простое упоминание без наливания и употребления, мешает, и так ̶ всю жизнь. Моей жизни, ещё смею надеяться, нет, но примеров, оказавших своё пагубное влияние на чужие судьбы, могу привести множество.
Теперь о грустном, даже постыдном… В моей жизни были моменты, события, собственные действия или хуже ̶ бездействия, о которых я бы желал забыть… не забывается. Мне было девять лет, я был в составе участников праздничного концерта во Дворце Культуры имени Ф.Э.Дзержинского. Праздник был по случаю… не помню, то ли седьмого ноября, то ли, исходя из места празднования, дня милиции. Что именно я должен был петь, я тоже не помню, скорее всего "солдата в шинели с чужого плеча". Это должно было быть моим первым выступлением на "большой" сцене. До этого я "гастролировал" по школам и детским садам, преимущественно своего родного Василеостровского района, и летом, конечно, по пионерским лагерям. Я даже привык к стандартным "ракушкам", установленным в каждом из них, с их прогнившими досками на сцене, к публике, состоящей из малышни и суетливых мамаш, приезжавшими в "родительские" дни, к допотопным микрофонам, а чаще ̶ к их отсутствию. Но в тот день я должен был выступать на НАСТОЯЩЕЙ сцене, с тяжёлым бурым занавесом, с прожекторами, направленными на одного меня, со зрителями в мундирах с погонами и в плечистых пиджаках, их спутниц в красивых вечерних платьях ̶ перед "настоящей" публикой. Кто ещё принимал участие в том концерте и что вообще происходило на сцене, я тоже не помню, вероятно, что-то происходило, поскольку из зала были слышны аплодисменты после каждого выступления, но для меня это периодическое хлопанье в ладоши означало только одно ̶ приближение того страшного мига, когда на сцену должен ступить я… Который сидел в кулисах на ящике с песком под красным щитом с баграми, топорами и конусными вёдрами и трясся. Такого интенсивного колебания собственного организма, такой "трясучки" я больше в своей жизни не испытывал, даже когда позднее я валялся при отравлении копчёной рыбой с температурой сорок в славном городе Тракай, даже когда меня пригласила на мой первый танец в жизни девочка Надя из соседнего восьмого "Б", даже после моего первого похмелья на следующий день после первой свадьбы моего друга Серёжи Пономарёва. Я понимал, что с таким "тремоло" петь я не смогу, в конце концов это поняла и тётка – организаторша того злосчастного для меня концерта, которая подходила каждую минуту ко мне, интересуясь моим здоровьем. Оно ̶ здоровье – было плохим… его вообще не было. Поинтересовавшись им в последний раз, за номер до моего выхода тётка вычеркнула меня, в буквальном смысле, из списка выступающих. Вот это простое движение карандашом несколько раз "вперёд – назад" по моей фамилии я запомнил. Навсегда. Меня сразу перестало "колотить", я испытал облегчение и больше ничего.
Дождавшись окончания концерта, я пошёл в автобус, который развозил участвовавших в концерте по домам. Я ехал вместе с другими "настоящими" артистами, выступления которых я, подонок, не видел и не слышал, будучи погружён в свой животный страх… А могло быть совсем по-другому… кто знает, кем бы я мог быть потом, найдись кто-то, кто мне бы объяснил, девятилетнему глупому мальчику, что толку от моего сидения на пожарном ящике нет, а надо взять себя в руки, выйти лёгкой походкой с гордо поднятой головой, как делал я это сотни раз, и спеть этим милиционерам и их жёнам свою любимую песню про солдата и берёзки. Я тихо ревел и понимал, что просто не имею права даже сидеть с ними рядом, настоящими великолепными артистами, меня вычеркнули карандашиком из этого волшебного, ни на что не похожего артистического мира, я сам себя вычеркнул из жизни. Я ехал в автобусе, уткнувшись лицом в стекло, и плакал. Большего стыда в своей жизни я не испытывал. Не знаю, повлиял ли этот случай на дальнейшую мою судьбу, наверное… но горечь того поражения я ощущаю и по сегодняшний день. Куда шёл тот солдат в чужой шинели?
PS. А сцену Дворца Культуры имени товарища Ф.Э.Дзержинского я всё-таки покорил, позднее. В 1971-ом году наш вокально-инструментальный ансамбль при военно-патриотическом клубе "Каравелла" на конкурсе патриотической песни занял второе место, и нас даже транслировали по радио. Я пел первым голосом и исполнял сольную партию на электрогитаре. Привет Эдмундычу!
