На вечер отдыха в виде танцев народов мира мы с папой пошли вдвоём, мама и тётя отказались от участия в этом шабаше, сославшись на неотложные домашние дела. Папа волновался страшно, когда он сел на предоставленный ему персонально табурет в дансинг-избе, он был бледен и мокр от нервного пота. Решив начать своё выступление, как положено, с торжественной части, маэстро врубил первые пару аккордов из нетленного венгерского танца венгерского же композитора Монти. Вступление удалось, но, к сожалению, продолжения не последовало, папа забыл взять ноты "нетленки", понадеявшись на свою память, а она, сволочь, его подвела. Как потом выяснилось, этот эффект провалов в сволочной памяти в стрессовых ситуациях папа по наследству передал потомству, мне то есть. В тот памятный вечер я ещё об этом не знал, и мне было страшно обидно за папу: почти сутки он терзал заграничный аккордеон, тренируясь в нажимании клавиш правой рукой, а по кнопочкам – левой, и вроде бы всё неплохо получалось, а тут то ли слишком торжественная обстановка зала, то ли молчаливое ожидание уважаемой публикой вожделенных танцев, то ли папа заранее не изучил свой гороскоп на сегодняшний вечер, но после четырёх безуспешных попыток всё ж таки сбацать свой чардаш, папа впал в ступор. Раздвинув подвижную часть инструмента на максимальный размер, маэстро сидел с сомкнутым ртом, устремив невидящий взгляд на дальнюю стенку избы, на которой висел большой красивый плакат, призывающий повысить удои молока в два с половиной раза, и не знал, как достойно закончить своё выступление. Тётки – организаторши гастролей заезжего "столичного" музыканта, поняв душевное и эмоциональное состояние артиста, подскочили к моему папе с двух сторон, и обе одновременно в оба папиных уха начали что-то горячо ему говорить и даже петь, приплясывая. Они оказались неплохими психонаставниками, через минуту их тренинга лицо папы порозовело, он даже улыбнулся и … заиграл. Что конкретно он исполнял в тот музыкально-танцевальный вечер, я не помню, я лишь зафиксировал, что мелодий было две, каждую папа исполнял минут по пятнадцать, в конце каждой срываясь даже на импровизации, затем начинал следующую, и так – по кругу. Зал стонал от восторга, плясали все! Я сидел на лавке в уголке танцпола и с восторгом и ужасом наблюдал за высокоамплитудным колыханием половых досок несчастного деревенского клуба; слава богу, доски выдержали, мой папа тоже. После полуторачасового марафона измождённого аккордеониста провожали домой всей деревней. Ложась спать тем вечером, я решил, что играть на аккордеоне я не буду никогда. С того вечера у меня появилась аллергия ко всем клавишным инструментам, я буду играть только на щипково-струнных! В крайнем случае, на ударных, ну и, на худой конец, возможно, на духовых.
А в Ленинград с волжских просторов я всё-таки привёз музыкальный сувенир – песню, распеваемую тогда местной волжской молодёжью. В ней были такие слова:
"Я иду по Уругваю,
Ночь хоть выколи глаза,
Слышны крики попугая
И гориллы голоса".
Там были и другие слова, в художественной форме описывающие непростую жизнь уругвайских трудящихся, но, к сожалению, после весёлых каникул по дороге домой на поезде, ведомым настоящим паровозом, из которого исходил ядрёный дым, остальные куплеты этой задорной песни забылись мной безвозвратно.
Совсем недавно я узнал, что автором этой композиции, разумеется, с другими словами, был знаменитый Кол Портер, а пел он совсем не о замечательной латиноамериканской стране, а о Париже:
"Я люблю тебя, Париж, и зимой и летом…"
Осенью я снова пошёл в свой детский сад в старшую группу, а следующим летом, сразу после переезда на дачу в Сиверской, я подбежал к стеклянной перегородке, отделяющей комнату теперь моей старшей группы от средней, и обнаружил, что и эти бледно-розовые занавески опять висят по ту сторону стёкол ̶ в комнате средней группы… Ещё одна тайна в моей многотрудной жизни осталась неразгаданной: я так и не узнал, что же происходило в том занавешенном среднегрупповом мире. Зато я понял, я это сам вычислил, кто был тем самым слоном с тонким хоботом ̶ наша нянечка Наташка, а хоботом – ручка её швабры, которой она мыла пол.
рассказ Второй
НОЧНОЙ КЛУБ
Ночной клуб я посещал дважды, это были разные клубы. Общего между ними было… Ничего общего между ними не было, ни одного параметра. Разница по времени их посещений составляла, сейчас подсчитаю… пятьдесят один год.
Я был второгодником. Не тем, хрестоматийно-хулиганистым в фуражке набекрень, сидящим на последней парте в каждом классе, в котором он оставался на второй год; я был детсадовским второгодником ̶ в старшую группу детского сада мне пришлось ходить дважды. Дело в том, что я "октябрьский", родился я 13 октября 1953 года, и, поступая первый раз в старшую группу детского сада, я был уверен, что на следующий год пойду в школу, это было бы нормально ̶ я бы отучился полтора месяца шестилеткой, а потом бы уже семилетним первоклассником продолжал бы обучение на законных, закреплённых конституцией основаниях. Но летом канунного года моя мама испугалась. Потом она, конечно, подвела основания для отсрочки моей "службы" в "учебных войсках среднего всенародного образования", мол, ребёнок ещё недостаточно подготовлен для несения "бремени" начального школьного обучения, что маленького мальчика будут обижать великовозрастные семилетние бугаи, что… чем-то она ещё аргументировала мою задержку в развитии, не помню. После семейных дебатов и консультаций со специалистами дошкольного воспитания было решено, что мальчик походит в детский сад ещё годик ̶ здоровее будет. Я, конечно, поначалу расстроился ̶ мне очень хотелось пойти в школу, потом смирился. Так я стал второгодником, и в конце июня 1961-го года поздно вечером я шёл по пыльной дорожке с девушкой в ночной клуб. Я запомнил эту пыльную дорожку, потому что загребал своими сандалиями эту самую пыль, и мне было приятно это делать: пыль была тёплая и уютная, но одновременно я понимал, что сандалии пачкаются и завтра меня будут за это ругать. Но завтра меня никто не ругал ̶ утром сандалии были чистыми. Их помыла девушка, которая сейчас держала меня крепко за руку. Было тепло и светло – белые ночи. Перед этим, часа за два до описываемых событий, после ужина ко мне подошла моя любимая воспитательница Александра Васильевна и, отведя меня в сторонку, на ушко попросила меня, чтобы я после отбоя лёг в кровать не раздеваясь и чтобы я не спал, а ждал её, и мы с ней пойдём в кино, в клуб железнодорожников, где будут показывать новую картину "Девочка ищет отца".
Почему Александра Васильевна пошла на должностное преступление, пойдя ночью в кино с посторонним для себя мальчиком, не знаю. У моих родителей с ней были очень хорошие отношения, можно сказать, они дружили семьями, хотя своей семьи у Александры Васильевны не было. Только её мама, с которой она вместе и жила. Я помню, мы даже приезжали к ним в гости, когда я уже учился в школе. Сколько было лет моей воспитательнице, я не знаю, вероятно, не было ещё и тридцати, она точно была моложе моей мамы, а мама моя – старородящая, родила меня в возрасте тридцати двух лет. Красивой Александру назвать было нельзя, милой, пожалуй, да. Она была высокой, выше моего отца, крупной, но не толстой, с круглым, всегда улыбающимся лицом. И вот я шёл с ней, подпрыгивая от радости, держась за её большую руку в ночной клуб посёлка Сиверский смотреть кино про девочку, которая будет искать своего папу, и был очень горд этим приключением и не знал, за что мне выпала такая удача. Само кино я не помню, скорее всего я просто уснул в этом ночном клубе, и Александре Васильевне пришлось меня из этого увеселительного заведения нести в обратный путь на своих больших сильных руках. Судя по всем демографическим показателям таких одиноких молодых и не очень молодых женщин после войны было очень много, далеко не каждой из них удалось испытать семейное женское счастье, видимо, эта неудовлетворённость и побудила Александру Васильевну хотя бы на один вечер побыть "мамой" и сводить "сына" в кино; на утренник она его сводить не могла по понятным причинам, так хоть на ночной сеанс. Если мои предположения верны, то я чрезвычайно рад, что хоть на один вечер смог сделать её немножечко счастливой. Равно как и других женщин, с которыми меня сводила судьба позже при других обстоятельствах.
