– Мама! – Павлик схватил Леру за руку. – Вера Станиславовна нажаловалась? Обещай, что не будешь ругать Кристинку. Я схожу с ней на пересдачу.
– Разве я ругаю за оценки? – ответила очнувшаяся Лера. – Идем уже.
Лера помогла Кристине встать со скамейки и, держа за руку, повела прихрамывающую дочь по улице.
Павлик всю недолгую дорогу от музыкальной школы до дома прыгал и хвастался, что по всем предметам ему пятерки поставили. А Кристина шла молча. Глаза дочки были красными, но она не плакала.
Лера опустилась на корточки, ласково погладила дочку по голове и еле слышно сказала:
– Если трудно, так и скажи. Летом заберем документы.
– Трудно, – произнесла Кристина.
В почтовом ящике вместо газет и счетов обнаружились две молочные шоколадки. Их оставляли детям соседи. Пожилой Линдеман говорил по–русски с ужасным акцентом, а его высоченная жена с грубыми чертами лица только улыбалась, склоняя набок голову, если с ней здоровались.
Когда эти люди поселились у них в доме, Лера не помнила. Впервые она заметила их во дворе поздним вечером, когда возвращалась из музыкальной школы, злая и расстроенная, что не получилось списать у Максима. Ее поразил высокий красный велосипед с большим треугольным сидением и красиво выгнутым рулем, который катил к подъезду тогда еще молодой Линдеман. В то время он был брюнетом, на руках не было старческих пятен, и на улицу он выходил в добротных брюках темно–коричневого цвета, в светлой рубашке и в начищенных до блеска ботинках.
Мама из-за занятости в больнице так и не познакомилась с соседями. Но Лере было интересно. Она засматривалась на казавшуюся неприступной дверь, которая была не такой, как у всех остальных. Металлическая с бронзовым отливом, с тремя замками, с позолоченным номером «двадцать три», с изогнутой латунной ручкой и маленьким, почти незаметным, глазком.
Соседи сплетничали о Линдемане и его замкнутой жене. Не здороваются, молчаливые, непонятно, где работают и чем занимаются. И шторы на окнах всегда задернуты, так как есть что скрывать. За все годы Лера и парой слов не перекинулась с соседом и его женой. Просто проходила мимо. Линдеман всегда широко улыбался навстречу, если замечал Леру во дворе, но Лера опускала глаза.
Впервые она попала к нему в квартиру, когда пришла забирать застрявшего там Павлика. Оказалось, Линдеман работает преподавателем английского языка в гимназии, а его жена запекает в духовке вкуснейшие ребрышки и выращивает цветы. У них в гостиной Лера увидела фиалки, пышные кусты розовой герани, две тяжелые кадки с фикусами, разросшееся пальмовое дерево и ползущую по стене комнатную лиану…
– Мам, – позвал ее Павлик. – Шоколадки? От дяди Густава?
– Да, малыш, – ответила Лера и снова задумалась.
Павлик вынул из почтового ящика обе шоколадки и отдал их Кристине.
Лера мельком посмотрела через давно немытое окно во двор. Там мелькнули две фигуры. Показалось, те самые, в кепке и с телефоном, что сидели на скамейке под липами у музыкальной школы. Лера схватила Павлика за руку и сжала его ладонь так крепко, что сын вскрикнул.
– Мам, да что с тобой! Ты странная…
– Странная иностранная, – передразнила с набитым ртом Кристина. Лера сморщилась. Мордочка у дочери была измазана шоколадом.
– Дай сюда, – сказала ей Лера и забрала у Кристины лакомство. – После ужина.
– Мам, так что произошло? – не унимался Павлик.
– Все хорошо, малыш, – Лера улыбнулась и впустила детей в квартиру.
В прихожей свет не горел. Но мама с работы уже вернулась. Лера слышала голос ведущего, доносившийся из телевизора, и зрительский хохот. Мама тоже смеялась. И Лера любила ее смех. Мама веселилась редко. Всегда ходила сосредоточенная, вечно о чем–то думала, ей постоянно звонили с работы и просили помочь. И она отвечала всем. Ходила по комнате с телефоном и, поливая цветы, консультировала медсестру или пациента. И с Павликом и c Кристиной мама тоже помогала, сидела с ними, если Лера просила, спешно менялась дежурством в больнице, а утром читала жалобу от пациента, который не увидел ее на приеме. Днем ранее она обещала ему быть на работе и обещание не выполнила.
И мама никогда не злилась. Никогда. Лера не помнила ее злой. У нее, наверное, была самая добрая и понимающая на свете мама, пусть и островатая на язык. Привычку говорить всем правду в лицо Лера плохой не считала.
Жаль, ей такой не стать. Но и врать она не умеет. Павлик вот сразу почувствовал, что с ней что–то не так. Но Лера не была готова говорить с сыном об Олеге и Паке. Она бережно и молчаливо хранила внутри себя свой собственный мир, где царил со своей музыкой Паркер Джонс, где все еще жила первая любовь к Олегу и где поселилась привязанность к Максиму. Ничего, кроме признательности, Лера к мужу не чувствовала. Мама приняла его сразу, но упрекать из–за отсутствия постоянной работы с трудовой книжкой так и не перестала. Музыкант – не профессия. Певец на эстраде – да. И признание, и талант, и публика, и достаток. Гитарист с непонятным, непопулярным музыкальным материалом, маму не впечатлял. Она не могла понять, что такое важное и существенное пытается донести до людей Максим, когда до него уже все сказано.
Маме хотелось радости, особенно после разбора жалобы пациента, который просто вымещал злость на весь мир. Маме хотелось магии и иллюзии. И все это ей дарили телевизионные ток–шоу.
Пока Лера помогала снимать Кристине ботинки и куртку, она думала, что ей нормальной матерью никогда не стать. Особенно теперь, когда Олег обещал привнести в ее жизнь много новых проблем.
Тем временем Павлик успел забежать в гостиную и даже рассказать бабушке о драке со Смирновым.
– Молодец! – похвалила Павлика мама и потрепала его по русой голове.
Павлик гордо выпрямился, а Лера повесила куртку Кристины на вешалку и вошла в комнату. Плоская плазма на стене показывала ток-шоу. Ведущий с неприлично гладким лицом расхаживал по студии, демонстрируя зрителям белые зубы. Мама сидела на диване, прикрыв уставшие за день ноги пледом. Телефон лежал рядом, на подлокотнике. Каждые две минуты мама проверяла сообщения во врачебном чате.
Кристина скромно стояла у двери. Лера поняла, что дочка ждет, когда она вернет ей сладкое.
– Ба, я выступать на конкурс поеду, – похвастался сын.
– Павлик, не мешай бабушке, – строго сказала Лера и положила обе шоколадки от Линдемана на верхнюю полку стеллажа. Не достать, даже с табуретки. – Идем на кухню.
– Что за конкурс, Павлуша? – заинтересовалась мама, приглушив звук. – Ты уже готовишься?
– Да! – воскликнул Павлик с энтузиазмом. А мама притянула его к себе и обняла.
На экране ведущий напряг смуглый лоб. Между бровями образовалась характерная складка. В студии с яркими декорациями повисло напряжение. Крупным планом показывали искаженное гримасой лицо главной героини, ухмылку эксперта и уставшие физиономии приглашённых зрителей в первых рядах, которые как по команде закивали и захлопали. Ведущий подсел к героине на белый диван и что–то спросил у нее. Снова аплодисменты.
Мама, обнимая Павлика, поверх его макушки смотрела на экран. Рука ее лежала на пульте.
– Ну все, Павлуша, иди, – мама отстранилась от Павлика, повернулась и Лера увидела ее лицо. Отечное, измученное после рабочего дня. Под глазами залегли серые тени, а губы были бледны.
– Я могу забирать Павлика с дополнительных занятий, если нужно, – предложила она. – И отводить.
– Посмотрим, – быстро сказала Лера и повела детей на кухню.
– А Макс домой не приходил. И не звонил, – послышался из гостиной обеспокоенный мамин голос. Но Лера закрыла дверь и ей не ответила.
Не пришел Максим и после ужина. Дети спали, а Лера сидела в затемненной спальне и по привычке ждала, когда муж телефонным звонком подаст сигнал и можно будет подходить к окну. Обычно он появлялся на дорожке между деревьями в девятом часу. Останавливался возле детской площадки и высматривал ее. Лера махала ему рукой, а он махал в ответ и только потом заходил в подъезд.
