I
Из актового зала доносились приглушенные звуки электрогитары и теряющиеся в этом неясном потоке музыки барабанные дроби. Лера поднималась по ступенькам и шла на певучий голос мужа, как завороженная. О чем пел Максим, какой смысл вкладывал в текст, долетавший пока в виде отдаленного эха и не различимых на слух отголосков, разобрать не получалось.
На верхней площадке Лера вдруг остановилась. Она увидела свой черный шарфик из шифоновой ткани, с приметной, растрепавшейся за годы вышивкой «LERA». Шарфом, давним подарком Максима, кто–то завязал глаза… мраморному бюсту. Одним движением, резко и без раздумий, Лера сорвала повязку. Картонная коробка с недавно испеченным, теплым яблочным пирогом выскользнула из пальцев и шмякнулась на пол. В этот момент Лере было не до пирога. Она замерла возле бюста, не в силах отвести от него взгляд.
Эти волосы, немного кучерявые, эти накачанные, мускулистые плечи, эти губы, вытянутые трубочкой. Нос – с такой изумительной, волнующей воображение горбинкой. Эту горбинку замечали на фотографиях кумира абсолютно все, горбинке поклонялись и мечтали о такой же, потому что он имел ее, родился с ней. Паркер Джонс, или несравненный Пак. Рок-звезда. Мировая знаменитость.
«Parker Johns, май 2008», – значилось на самодельной табличке, приклеенной скотчем к подставке бюста.
Под пристальным взглядом мраморного Пака Лера подобрала измявшуюся коробку с пирогом. В коридоре, ведущем к актовому залу, звуки репетиции уже не были приглушенными. Электрогитара то раскатывалась в реве и стонала, то заливалась в триолях и жалила, как будто иголкой. И голос Максима не казался отдалённым эхом. Четкие отрывистые слова постепенно, от куплета к куплету, обретали смысл. На припеве Максим крутанул ручку регулятора резко вниз, а следом прибавил побольше тона, и исходящий от его гитары звук обрел сочность и теплоту.
…., – пел Максим. Это была новая песня, обращение к сыну Павлику, такому талантливому, уязвимому, любимому.
….
….
….
У стены, где висели все значимые альбомы, когда–то записанные в студии при ДК, Лера вдруг поняла, что идти дальше она не в силах. Позади, там, где лестница – глаза. Не карие, как на фотографиях Пака, не белые мраморные. Призрачные.
Призрак Паркера Джонса мерещился Лере повсюду. Когда она возвращалась домой в плотной завесе темноты, невидимая тень скользила по стенам кирпичных домов. Тень не пугала ее, и не преследовала. Скорее хотела убедиться, что Лера благополучно вошла в подъезд, поднялась на лифте на седьмой этаж и сунула ключ в замочную скважину. Если Леру пытался кто-то обидеть, невидимый защитник тихо возникал за спиной. Призрачный Паркер Джонс подбадривал, когда ей было трудно. Вот и сейчас мраморный бюст пытался сказать – все хорошо.
Все яснее звучала песня Максима, от которой вот–вот и потекут самые настоящие слезы. Лера вздохнула, расправила плечи и решительно вошла в актовый зал, где ничто не изменилось с прошлого четверга. Пластиковое окно распахнуто настежь. Пыльная лепнина тянется по неровно выкрашенным стенам. Хрустальные люстры под потолком, в которых не горит ни одна лампочка, поблескивают словно кучи льда.
На репетициях Лера обычно занимала крайнее кресло в первом ряду, но сегодня присесть не решилась. Кто–то из зрителей порезал дерматиновую обивку, и на сидении зияла огромная дыра.
Он… Задел своей песней. Теперь мешает сосредоточиться и думать. Пришла с великолепной новостью, а он все испортил.
Он. Максим. Высокий, худой, с тремя яркими прыщиками на четко очерченном подбородке. Как будто ослеп у своей микрофонной стойки и глаза открывать не желал, не хотел замечать ее, Леру.
– Черт! – выругался он внезапно. Его коричневый ботинок запутался в мотке проводов, и он с трудом освободился, стряхнув пыльные петли.
Лера пошатала откидное сидение, чтобы скрипом привлечь к себе внимание. И хлопнула в ладоши. Из мятой коробки с пирогом шел чудесный запах ванили. Но Максим, как будто Леры и не было вовсе, ушел подальше от микрофонной стойки. Яркий луч софита ударил ему в лицо. Глаз Максим так и не открыл.
А вот и Славик, лучший друг Максима. Он извлекал из старенькой электрогитары вариации только что прозвучавшей темы и смотрел в пустой зал, будто бы он весь был забит публикой. Настоящий цвет его глаз определить невозможно, но Лера помнила, что глаза у Славика красивые, а когда он говорит о чем–то с воодушевлением – еще и очень выразительные. Вот Славик понимает влечение Леры к Паку и к его музыке.
– О, Лерка, привет! – Славик наконец заметил Леру, а нос его учуял запах пирога.
Едва Славик произнес имя жены, Максим вздрогнул, открыл глаза и сделал рукой короткую отмашку. Первой утихла барабанная дробь, после замолк глухой бас, умер сочный звук электрогитары. Потом он увидел Лерку. Она стояла у первого ряда зрительских кресел, показывая всем свою кривую коробку. Через плечо у Леры тряпичная сумка, а из нее торчит свернутый в трубочку глянцевый журнал. Пришла в своем лучшем цветастом платье. Стоит и смотрит на него как–то странно. Обиженно и скривив губы.
– Лерка, добрый тебе денек! – снова поздоровался Славик, явившийся сегодня на репетицию в черной кепке с козырьком, как у соло–гитариста Пака.
Везде этот Пак! Максим без дрожи не мог думать об этом человеке. Даже на гитару Славик наклеил эмблему в виде трилистника, как у «VictoryGA» в текущем туре. И в глаза линзы вставил, лишь бы они имели желтоватый, как у Пака, цвет.
– О, яблочками и корицей пахнет! – Славик забрал у Леры коробку и поспешно открыл. Барабанщик потер пухлые ладони в предвкушении сладкой паузы, а басист взял с подоконника бутылку с водой и начал жадно глотать.
Лера молчала и все так же смотрела на него, Максима. А Славик резал расквашенный пирог на мятые ломти.
– Видела бюст? Папаня купил в Лондоне, – похвастался он. – Мрамор. Истину говорю.
Лера кивнула.
– Узнала? – Максим поставил гитару в стойку. – Я ж глаза Паку завязал.
– И что? – спросила Лера.
– А ничего. Зачем пожаловала? Ты же по четвергам забегаешь? Мы не пишемся сегодня, только репетируем…
– Знаю, – Лера вынула из сумки журнал и зачитала набранное крупным шрифтом: – Паркер Джонс приедет в сентябре Москву.
– Серьезно?
Максим подошел к Лере и открыл отмеченную загнутым уголком страницы статью. Пробежал взглядом по строчкам.
– Все верно, фанатки дождались звездного появления и теперь по всей стране массово ликуют. В России этого короля все еще почитают? Жаль…
Журнал полетел из рук Максима в пустую корзину для бумаг. Но Лера среагировала быстро, вытащила журнал и разгладила нужные страницы.
– Я иду на этот концерт. Билеты поступят в продажу после полудня.
– Нет, – Максим покачал головой. – Я против.
Лера смотрела на него в упор.
– Да пойми, это пошло! – воскликнул Максим и снова взял гитару, лишь бы занять руки и не стоять под осуждающим Леркиным взглядом по стойке «смирно».
Барабанщик тем временем дожевал, припрятал второй кусочек пирога и пригладил ладонью длинные светлые волосы. Славик подал Лере стул, чтобы она могла сидеть на сцене, мучить и слепить, подобно софиту с балкона. Максим прикрыл глаза рукой и отвернулся к окну. Нет, не помогало. Лера сверлила дырку в его затылке и молча требовала объяснений. Да, он врал ей десять лет! Они оба врали друг другу все время, пока жили вместе.
– Я пойду на Пака, – медленно проговорила Лера. – И Маринка тоже пойдет.
– Глупо, – возмутился Максим. – Ваш обожаемый Пак – пустота, иллюзия! Зачем он вам сейчас? Варшавского концерта было недостаточно?
– Я все равно пойду, – продолжала твердить Лера.
– Фонограмму послушать? – усмехнулся Максим.
Он мельком заглянул в коробку с остатками пирога. Там его дожидался кривой увесистый ломоть, измазанный сахарной пудрой. О том, чтобы набить живот сладким, даже думать не хотелось. Приторный пирог и приторный Пак вызывали дурноту.
