Она стояла на пороге дома, выходящему на улицу, и говорила каждому, кто проходил мимо «Моя дочь не получила золотую медаль только потому, что мы немцы!»

От войны у меня осталась любовь к сладкому. Мама в детстве очень любила сахар, и однажды съела весь запас сахара у своей тетки, та пошла жаловаться бабушке, но в этот день отменили талоны, и неминуемой бури удалось избежать. Мама запомнила этот случай на всю жизнь. Еще я люблю помидоры, потому что незадолго до родов мама с отцом поехали на юг и там она впервые распробовала настоящий вкус помидоров, выращенных в открытом грунте.

Мой дед был танкистом. Это был глубоко контуженный войной человек, он дважды заживо горел в танке. Он заикался и страдал эпилептическими припадками. Как и многие фронтовики он сильно пил, но бабушка держала его страсть в узде. Маме он приходился отчимом. Настоящий мой дед пропал без вести вскоре после возращения с фронта. Странная история – мама всю жизнь ждала, что он объявится. Она была одержима идеей его найти. Я же долгое время думал, что деда Вася и есть мой настоящий дед. После безвременной кончины моей бабушки в пятьдесят четыре года, он совсем опустился. Возможно он бы прожил более долгую жизнь, но ему не повезло с зятем. Младшая сестра мамы вышла замуж за мента, и тот буквально сжил его со свету. Зять нес службу в вытрезвителе и не слишком церемонился с алкоголиками. Когда в седьмом классе мы проездом с Украины на Сахалин останавливались в доме моей бабушки, дед почти не ночевал дома. Никто его ни о чем не спрашивал: где он спит, и что он ест. Большую часть времени он проводил на ночных дежурствах сторожем на мясокомбинате. Мясокомбинат для советских людей всегда был символом воровства. Однажды дед надел милицейскую форму зятя и поехал в магазин, куда отгрузили колбасу, чтобы выяснить, куда она пропадает с прилавков. Вряд ли кто-то мог принять всерьез его за милиционера, но администрация была в замешательства. К счастью, кто-то из знакомых опознал деда и позвонил Юрке. Зять приехал и насильно посадил его в мотоцикл. Дед называл Юрку фашистом и жаловался маме на издевательства. Юрка лишь посмеивался, дочь отмахивалась, мама не вмешивалась. Дед умер в деревне под Красноярском за тысячу километров от дома, куда он поехал свататься к какой-то старушке. Когда он умер, ему было всего пятьдесят четыре года, мне он казался глубоким стариком. Типичная на самом деле история. Я помню ветеранов, побирающихся по вокзалам и поездам. Искалеченные, пьющие, лишенные конечностей, они тогда были никому не нужны. Это сейчас их называют героями и ходят с плакатами на марши Бессмертного полка. Память лукава. Люди жестоки. Сладкие грезы видят они.

Мне уже пятьдесят пять – я пережил своего деда, своего отца, своего прадеда. Мне все равно, мне нечего стыдиться. Я довольно бесстыжий старик, зарабатывающий на своем бесстыдстве. Пока я на этом не слишком разбогател, но надеюсь, что недалек тот день, когда людям начнут платить за правду, потому что ложь так дешево стоит, но ею невозможно никого ни накормить, ни напоить. Я не знаю зачем вообще она существует. Она как мейкап, маскирующий морщины. Все хотят выглядеть красиво, но у каждого свое представление о красоте. Кто-то находит идеи Ганди прекрасными, но он был беззубым стариком, этот Ганди.

Женщины не выдерживают сравнения – они ломаются, им вовсе не хочется походить ни на кого, а тем более конкурировать за мужское внимание – они хотят быть единственными, уникальными.

Мое поколение и поколение помладше даст новую генерацию стариков. Мужчины тоже хотят быть уникальными, единственными, они за уникальность готовы конкурировать, сражаться, побеждать, ломая сопернику рога. Заметил, что избегаю схваток, не готов к соперничеству, не люблю сравнений. Самолюбивые мужчины подобны женщинам: обижаются, уходят без объяснений, больше всего на свете они боятся предательства, измен, страданий, но это не заставит их вступить в поединок, потому что они требуют любви без условий, верят, что одним фактом своего существования доставляют людям блаженство. Самолюбивые старухи предмет насмешек, но самолюбивый старец это сравнительно новый, еще плохо описанный в отечественной литературе типаж. Прежде мужчины не жили так долго, но недалек тот час, когда вздорные моложавые старики в зауженных брючках и в приталенных пиджачках заполнят улицы городов. Что это будет? Как они будут мириться с существованием друг друга? Им придется туго. Надо будет выдумывать специальные маршруты, чтобы не пересекаться и заранее планировать провести собственную старость в богом забытых уголках. А что если это будет весело? Что если они научатся дружить и конструктивно выстраивать взаимную коммуникацию: вместе посещать концерты, кататься на велосипедах, ухаживать за бездомными животными?

Мне пятьдесят пять, моим потенциальным конкурентам столько же или немного меньше, и все они в прекрасном здравии. Они уже вызывают во мне раздражение фактом своего существования, что мне делать? Уничтожить физически не вариант, жизнь в глуши меня страшит, написать донос и упечь соперника за решетку тоже вряд ли удастся, вследствие потепления общественного климата. Плеваться желчью в расчёте отравить существование друг другу эстетически неприемлемо. В общем, проблема не имеющая решения. Может необходимо резко повысить призывной возраст, чтобы увеличить шансы уничтожить стариков на войне, если таковой суждено случиться. Мы реально представляем для мира проблему. Нас нужно приучать к взаимному существованию уже сейчас, принуждать к миру. Есть из одной миски, спать в одной постели, что еще? Ах, да, общие культурные переживания, вроде чтения стихов или хорового пения. Мои способности к сарказму недостаточны, чтобы я был в состоянии превратить свой текст в шутку. Я в нем застрял, как застрял в своем возрастном брюзжании. Я просто уже вижу это бесконечное мелькание ненавистных мне образов собственной старости. Примирение невозможно, во всяком случае для меня.

Мы совершенно не умеем стареть. У нас нет опыта. Мы привыкли всуе поминать гениев, умерших так рано, но мы давно их пережили, и продолжаем стареть в то время, как давно должны были отдать концы, как приличные люди. Еще недавно мы подростками хвастались друг перед другом, что слышали концерт Пинк Флойда «Стена». Я даже не слышал, не хвастался, а просто слушал, как хвастаются другие, я даже не понимал о чем идет речь. И вот мы уже почти старики, выглядим как старики, думаем как старики. Я был на концерте Роджера Уотерса в 2017 году – зал был набит стильными старикам. Просто следует успокоиться и вспомнить, что смиренные наследуют землю, а мне это не грозит. Они уже ее с энтузиазмом наследуют, так что она беспомощно постанывает в такт, и от этого навязчивого скрипа пружин мне с каждым днём становится все хуже. Мерзкое старичье с рок-н-рольными гитарами хуже всего. Их музыка, кумиры и пластинки вызывают во мне приступ тошноты. Нужно заранее забить себе место подальше от центральной аллеи, чтобы не видеть их оплывшие лица и высокие бабские голоса. У меня у самого бабский голос. Хорош, надо остановиться и придумать закон по которому можно было бы избавить мир от этой заразы. Если их не убьёт алкоголь, то я умру от разлива желчи. Лучшая новость все-таки смерть, а лучшее мероприятие это участие в похоронах. Наконец, я начал в этом разбираться. Жаль ушла традиция духовых оркестров, но можно ее воскресить. Это все, чем я могу себя утешить. Что ж, с меня довольно и этого. С возрастом становишься сговорчивей и не ждешь от мира слишком многого.

Когда ты начинаешь находить удовольствие в том, чтобы осквернять память усопших, ты созрел для могилы. Но разве можно назвать святотатством игру на духовых инструментах? Лишь изощренный ум способен уловить подвох. Я готов не для могилы, а для стендапа с могильной тишиной в зале вместо хохота.

Все у нас еще впереди, старичье. Придет время, и мы начнем все-таки обламывать друг другу рога. Закон джунглей бескомпромиссен и не знает исключений. Шутки все жёстче, а вечеринка только начинается. Шавасана.