с интеллектом посредственным,
однажды поверивший,
что нужно все перепробовать.
И это не саморазрушение даже,
а просто фаза с опасными выборами,
что же, я в игре! –
смысл оставаться паинькой до закрытия,
когда можно кого-то выебать,
даже на расстоянии.
Говорил так много, что наконец выговорился.
И это успех для мальчика из церковного хора,
хоть едва ли могу себя в нем представить,
даже для смеха.
Впрочем, все возможно,
и даже сельская дискотека.
Так, дойдя до конца забора,
упираешься в замок на воротах
то ли рая, то ли погоста
Все просто -
сегодня третье февраля 2018 года,
и я еще дома,
в Америке то есть.
«Музыка вечна!» – кто-то сказал,
и это неплохо сказано,
ведь всякая музыка по-своему похоронная.
и я не вечен, хотя, казалось бы,
сделан старательно,
практически без замечаний,
меня переполняет гордость,
я вам того же желаю:
живите, пожалуйста.
Редкий день, когда меня переполняет гордость. Беспричинная, дистиллированная, чистая и белая, как порошок для дорожки в никуда. Гордость и любовь. Без примеси крошек и голубей. Без помета и соринки в глазу. Тихая, светлая, как любовь к родине. Как майское утро в детском саду. Как волшебство, как вдохновение, как укол обезболивающего, как вдох и выдох голубоватого дыма отцовской папиросы, как его армейские сапоги, как вранье, которым я вас угощают. Отец не курил, в армии служить не хотел, и даже бросил чернильницу в полковника медицинской службы, не желавшего его освидетельствовать на непригодность к жизни по уставу. Это я любил сапоги и армейскую форму, это мои фантазии кружатся вокруг темы оружия и войны. Выходит, что чистая и белая только ложь, а правда она черна, как пятна на мундире. Как же не хочется терять это ощущение полета, этого упоения чувствами, этого опьянения чистой и бескорыстной любовью к себе, гордости даже. Почему гордости – ума не приложу. Так, без повода. Потому что повод не нужен. Дурак думкой богат. Повод не нужен. Редкий день, я и говорю. Но то, что он редок, не отменяет факта. Есть такой феномен, случается. Может раз в году, может еще реже. Может кто-то каждый день тешится, но со мной впервые такое. Вы вот себя часто любите? И что питает эту любовь, какие мысли, чувства, обстоятельства? Что предшествует? Бывает так, чтобы совсем без причины? С утра пораньше на немытую голову? Свалилось, так сказать, сошла на вас благодать? Не шучу нисколько. Если бы хоть раз я пережил это чувство после причастия, то провел бы всю свою жизнь у алтаря. Память коротка, я потому и записываю, а не для того, чтобы позлить, или чтобы мне завидовали. Чему завидовать? Делюсь, не жалко. Смешно. Пример слабоумия в чистом виде, которое в принципе не транслируется на окружающих. Почему? Люди избегают сумасшедших, чужие аффекты подозрительны, люди бояться заразиться. Но поют же пьяные хором, читают стихи, ходят на концерты классической музыки, посещают рок-концерты. Это не стыдно, это общественно одобряемая практика, хотя, порой, выходят от туда еще более опустошенными, чем вошли. Может потому и не стыдно. Если не кайфанул, то не в чем себя упрекнуть. Нам не в чем себя упрекнуть, друзья, мы больше не кайфуем. Хорошо, говорю от себя: я не кайфую. Я валяюсь на дне, чаще всего. На дне своих чувств и эмоций. Такой я человек – мне не повезло, но не сегодня. Сегодня особый день, пусть он таким мне и запомнится. Все счастливчики, все молодцы, я сегодня с вами, мне не стыдно, но я не валяюсь как пьяный, и у меня не заплетаются мысли и язык. В голове кристальная ясность, эдакая ровная экспозиция света, не вспышка, но что-то близкое по яркости, наверное, я так видел в детстве, но забыл. Время не прерывается, длится, длится, никуда не уходит, пребывает со мной, я его не удерживаю, храню внимание, не теряю его.
Это как движение на машине по хорошей трассе на спидконтроле. Можно расслабиться и отдохнуть. Если сидящий на пассажирском сидении человек дремлет – это верный признак того, что он тебе доверяет. Я не предлагаю никому отдохнуть со мной, и не торгую безопасностью. Было бы безумием предположить, что кто-то согласится, но кто-то всегда соглашается. Кто-то везёт, а кто-то соглашается. Сейчас веду я, вы соглашаетесь со мной или нет – ваш выбор. Я не самый лучший водитель, у меня вовсе не безупречный драйврекорд, однажды я побывал в аварии, в которой чудом никто не пострадал. Это было даже красиво: машина, которую я подбил, летела на скорости больше ста километров в час. Я видел, как она с трудом затормозила у бордюра, совершив прыжок от одного края дороги к другому, но водителю удалось удержаться в рамках дорожного полотна и не улететь в кювет. Долгое время из машины никто не выходил, я сидел и ждал не шелохнувшись, переживая эмоциональный ступор за рулем Тойоты, у которой от столкновения перекосило стойку на капоте, но Марк 2 прошел скользом, и я даже не почувствовал удара. Теперь Марк остывал на обочине и из него что-то выливалось.
Все мы участники движения: за рулем, на пассажирском сидении или даже просто попивая кофе в придорожном кафе. Доверие слишком дорого обходится, но мы вынуждены идти на риск. Мы боимся пьяных, боимся безумных, боимся уставших и засыпающих за рулем. У каждого свои фобии. Я боюсь громкой музыки в салоне – водитель подвержен всякому влиянию из вне, а музыка задает ритм движению. В детстве я затыкал уши и визжал от страха, когда слышал застольное пение взрослых. Это многое во мне объясняет. Говорят, это признак аутизма, но я не верю. Я просто не люблю музыки и не понимаю ее. Я считаю ее вредной и противоестественной. Сколько раз я портил отношения с коллегами, вынуждая их убавить громкость своих приемников. Если они просто на меня злились за это, то я их по настоящему ненавидел. Это они пытали меня словно узника из тюрьмы в Гуантанамо западной поп-музыкой. Лучше терпеть недовольство собой, чем испытывать ненависть. Я доверяю словам, даже лживым. Все сказанное имеет смысл. Речь меня возбуждает. Речь несёт не только информацию, но и живую человеческую энергию. Даже через время, даже если человек давно умер. Это тайна, которую невозможно разгадать. Возможно это и есть мой алтарь. В жизни так много таинственного, что меня никогда не тянуло к сверхъестественному. Это неточная цитата одного автора, имя которого я забыл.
У меня было довольно милитаризированное детство. Если раньше я не видел в этом ничего необычного, то теперь я понимаю, что война в тех районах Украины, где я жил в начале семидесятых, оставила довольно глубокий, местами еще свежий след. Дети находили в полях пробитие снарядами немецкие каски, фрагменты оружия, снаряды. Однажды дети нашли гранату, похожую на бутылку с откручивавшимся горлышком и бегали с ней, пока кто-то из взрослых не отобрал у мальчишек игрушку. Я хорошо помню то чувство, которое подмывало меня дернуть за кольцо и бросить гранату за сарай, как я видел это в фильмах про войну, которые шли по телевизору с утра до вечера. Про войну писали и в детских книжках, мы играли в войну, у нас всегда под рукой был арсенал игрушечного оружия, мы были в любую минуту суток готовы вступить в бой с врагами.
Это чувство воинственности исподволь превращало мальчиков в мужчин, даже если они не слишком к этому стремились. Мы знали минимальный набор фраз на немецком на случай внезапного захвата в плен «языка». Думаю, что при необходимости, мы могли бы вполне квалифицированно провести допрос, применяя в том числе и пытки.
Мое детство не назовешь скучным. Порой мне хочется оказаться в этой ватаге бедно одетых мальчишек среди которых кого только ни было: русские, украинцы, евреи. Жила в наших бараках даже семья немцев, которые вовсе не походили на придурков из фильмов про войну, к ним ни при каких условиях нельзя было применить слово фашисты – так они были скромны, выдержанны, вежливы, заботливые по отношению к друг другу. Держались они просто, но с достоинством. Я лишь однажды видел хозяйку в слезах – когда ее старшая дочь не получила на выпускном экзамене по русскому языку пятерку.
