***

Ремус пошел проводить Эшли до ее комнаты. Он решил во что бы то ни стало во всем ей признаться прямо сейчас. Хотя, возможно, это было и не самым лучшим решением — Эшли вовсю зевала и даже говорила без привычного воодушевления.

— Какие же тут огромные комнаты, — произнесла она, когда они зашли внутрь. — У меня дома пол этажа такого размера! А тут всего лишь гостевая спальня.

Ремус что-то ответил невпопад, полностью поглощенный своими мыслями. Он словно в тумане наблюдал, как она скидывает обувь и забирается с ногами на кровать, продолжая что-то говорить. Очнулся он, только когда она потянулась к нему за поцелуем.

— Эшли, — Ремус оторвался от нее и уверенно посмотрел в глаза, — я должен тебе кое-что сказать. Это… это очень важно…

— Я тебя слушаю, — улыбнувшись, сказала она.

— Хорошо, — произнес Ремус, прокашлявшись. Вся уверенность таяла на глазах. Он прикрыл глаза на мгновение, собирая в кулак последнюю волю, стараясь убедить себя в том, что чем быстрее он расскажет, тем быстрее все закончится. — Хорошо.

Ремус уже не чувствовал ног, и был уверен, не сиди он сейчас, упал бы на пол. Голова кружилась от волнения, словно он выпил пару бутылок огневиски. Он смотрел в ее светлые глаза, не видя ничего вокруг от переживания, и чувствовал, как немеет язык во рту, не в силах повернуться.

— Эшли, я болен… — выдавил он, собирая остатки смелости и не опуская взгляд. Эшли слегка нахмурила брови, и, прежде чем она раскрыла рот, Ремус произнес: — Ликантропией. Я болен ликантропией.

Она слегка приоткрыла рот, ничего не говоря, и округлила глаза, в которых отчетливо читалось неверие.

— Я… пойму тебя, если ты не захочешь больше видеть меня, — с трудом произнес он. — Пойму, если будешь зла на меня. Я это заслужил. Я должен был сразу тебе во всем признаться.

Эшли продолжала на него молча смотреть. Она, кажется, даже не дышала.

— Это неправда, — едва слышно произнесла она.

— К сожалению, правда, — сказал Ремус, с беспокойством на нее посмотрев. — Меня укусил оборотень, когда мне было четыре…

— Ты не можешь быть… болен, — уже громче сказала она. У Эшли на щеках появлялся нездоровый румянец, как и ненормальный блеск в глазах. — Зачем ты так говоришь? Это какая-то шутка?

Она, очевидно, ждала, что сейчас из-за штор выпрыгнут остальные, и под крики и смех, признаются, что ее разыграли.

— Это не шутка, Эшли, — произнес он. Ремус ожидал от нее любой реакции, но никак ни того, что она не поверит. — Каждое полнолуние я превращаюсь в волка.

Ремус видел, как она задержала дыхание, как ее глаза стали влажные. Она все еще смотрела на него с испугом, отказываясь верить.

— Я не могу контролировать себя, отдавать отчет своим действиям. В этот момент я опасен для себя и для окружающих, — продолжал говорить он, глядя в ее глаза. — И это неизлечимо.

Эшли ему ничего не отвечала. Но Ремус и так слишком явно ощущал страх и ужас, исходящий от нее.

— Прости, что я не рассказал тебе об этом сразу, — вновь повторил он. — Вначале я пытался… держаться от тебя подальше, но не смог. Я себя не оправдываю. Я не должен был так поступать. Не должен был пользоваться твоим доверием и подвергать тебя опасности.

Ее молчание начинало давить на него. Он предпочел бы слушать ее возмущение, или даже слезы, но только не молчание. Ему требовался хоть какой-то ответ от нее, но она продолжала смотреть на него расширенными от ужаса глазами, и ничего не говорила.

— Надеюсь, ты сможешь меня простить, — сказал Ремус, накрывая ее ладонь своей, и почувствовав, как она дернулась, но руку не убрала. Ремус убрал ее сам, ощущая, как сжимается сердце.

Она все также молчала. А ему больше нечего было сказать, он поднялся и направился на выход из комнаты. Обернувшись напоследок, он увидел, что она неподвижно сидела, прикрыв глаза и зажав рот рукой.

Ремус зашел к себе, закрыв дверь и прислонившись к ней спиной. Это было не так ужасно, как он представлял, но его все равно напрягла ее реакция, ему нужен был хоть какой-то ответ от нее. Хотя он и так прекрасно знал ответ — все кончено. Он всегда это знал в глубине души, всегда знал, что ни одна девушка не согласится на отношения с оборотнем. И все равно в сердце всегда была надежда, которая не давала ему покоя.

Он упал на кровать. Глаза жгло от подступающих слез, горло сдавило, не давая вздохнуть. В очередной раз он проклинал свою судьбу. Ремус ненавидел свою жизнь, ненавидел свои ежемесячные страдания, от которых никуда не сбежать, ненавидел свою болезнь.

Как бы ему хотелось быть обычным человеком. Радоваться простым вещам, а не отмечать в календаре очередное полнолуние и отсчитывать дни до него.

— Ремус…

Дверь слегка приоткрылась и в проходе появилась Эшли.

Ремус тут же сел на кровати, проморгавшись, и надеясь, что глаза не успели покраснеть от сдерживаемых слез.

— Можно? — неуверенно спросила она, все еще стоя в дверях.

Не в силах и слово произнести, он кивнул.

— Прости, что… повела себя, как дурочка, — нервно усмехнувшись, сказала она, подходя к нему и останавливаясь возле кровати.

— Что?..

— Просто… если честно, такое я не ожидала услышать. Поэтому и растерялась, — ее губы вновь дрогнули в нервной улыбке. Она часто моргала и не сводила взгляда с него, не выпуская свою косу из рук. — А ведь я должна была поддержать тебя…

— Ты ничего не должна, Эшли, — перебил Ремус. — Твоя реакция вполне нормальная.

— Нет! — она расширила глаза, садясь рядом с ним, и взяв его руку в свои. — Не нормальная! Ты мне очень нравишься, Ремус, и я хочу, чтобы… Мне действительно жаль, что ты не рассказал мне об этом раньше. Но я вполне понимаю, почему ты этого не сделал. И я не хочу, чтобы ты себя винил. Ты в этом не виноват… и я хочу, чтобы ты знал, я все равно буду с тобой, несмотря ни на что.

У него все внутренности сжимались, слушая ее сбивчивую речь. Правду говорят, что у пуффендуйцев самое доброе сердце и чистая душа. У Эшли так точно.

— Эшли, я не хочу, чтобы ты сейчас давала ответ, — произнес Ремус, стараясь не обращать внимание на разгоравшуюся надежду. — Это тяжело принять. Поэтому, пожалуйста, просто подумай… хотя бы до конца каникул. И знай, что я тебя полностью пойму, если ты захочешь прервать наше… общение.

Ремус понимал, что она сейчас, вероятно, говорит в состоянии аффекта. Или просто потому, что ей совесть не позволит бросить его, узнав всю правду. Поэтому он и хотел дать ей время все спокойно обдумать и не торопиться с решением.

— Глупости! — выпалила она, еще крепче сжимая его руку. — Я давно знаю, что хочу быть с тобой. И ничто это не изменит.

Сглотнув ком, стоящий в горле, Ремус произнес:

— Пойми, Эшли. Я — оборотень. Ты прекрасно знаешь, как к таким относятся в обществе. Меня ждет непростое будущее, я вряд ли смогу найти нормальную работу, я никогда не смогу завести семью.

Как бы ему не было тяжело, он хотел сразу во всем ей признаться, сразу дать ей понять, что ее ждет, если она решит остаться с ним.

— Я с этим уже смирился, — соврал он, опустив глаза на мгновение. — И я не хотел бы, чтобы и ты…

— Пожалуйста, Ремус, не решай за меня, — Эшли придвинулась к нему еще ближе. — Все это…ликантропия… ужасно несправедливо, — сказала она со слезами на глазах. — Ведь ты меньше всех этого заслуживаешь. То есть… конечно же, такого никто не заслуживает. Но ты в особенности.

Она замолчала, подбирая слова.

— Мне все равно на твою болезнь. В смысле, не все равно! Я имею в виду, мне не важно… все эти трудности… это такие пустяки. Главное ведь совсем другое.

Она ему ласково улыбнулась и провела рукой по его волосам.

— Мне гораздо важнее, что ты добрый и искренний. Верный и бескорыстный. Что ты смелый, — она улыбнулась еще шире. — И знаешь обо всем на свете! Мне важно то, что я с тобой чувствую себя такой счастливой, — у нее вновь в глазах заблестели слезы. — Так что, пожалуйста, Ремус, не лишай меня этого.