– Нет, просто расхотелось.
– А, ты сытая, наверное,…ну так вот, – продолжил он, – на чём мы остановились? Шекспир…вызывает он меня…
– Кто вас вызывает, Алексей Иванович? – не удержалась она от иронии, – Шекспир?
– Ну, ты даёшь, Нечаева, – он заливался смехом, – какой Шекспир?! Шекспир давно уже умер, ну ты деревня, прости, ради бога. Заместитель меня вызывает, – смех не давал ему говорить, он не почувствовал иронии в её вопросе и наслаждался собою, – заместитель директора комбината по хозяйству, ну ты понимаешь, лопаты, уборка, порошок, стирка. Ему наш театр народный поручили, вместе с лопатами. Его зовут Соснин Сергей Сергеевич, его на комбинате все ласково так называют – «Эс-эс». И фамилия у него деревянная, и сам он как Буратино Карлович – чурка самая настоящая, ничем не прошибёшь, дурака. Вызывает он меня и говорит, чем вы, мол, товарищ Смирнов, занимаетесь. Целый год, мол, мы вас держим, условия создали, зарплату платим по рабочей сетке как сортировщику пятого разряда, а толку от вас никакого. Как говорю – никакого? А Шекспир? Я тогда уже готовил «Гамлета»…ну, не то чтобы готовил, но вообщем, планировал. А он мне? Не нужен нам никакой Шекспир, какой такой, говорит, Шекспир?! Понимаешь, это он мне говорит, Буратино проклятый. Нам, говорит, про нас нужно, про комбинат, про лес, про деревья, так он говорит мне, понимаешь? А ему – что!? Да пошёл ты со своим комбинатом знаешь куда, ну это я конечно, так, про себя. Нет, говорю я ему, пьес про ваш дурацкий комбинат, нет. А он весь так как-то странно покраснел, встал из-за стола и как закрутит цитату. Что?!
Смирнов ударил по столу изо всех сил, чуть не перевернув его.
– Что? – так, ради приличия поддержала разговор Лена.
– А тебя, говорит, взяли на комбинат, так вот и пиши про него. А я ему, что?! Я же – режис-с-с-сёр! Я вам – не драматург какой-нибудь, не писатель, так сказать, всякий – разный. А он тогда и говорит, а мы вас, товарищ Смирнов, возьмём и уволим, представляешь…бараны! Меня – народного режиссёра, как какого – то…сволочи!
– Ну и как? Пишите? – поспешила сбавить пыл Лена
– А что делать? Искусство, так сказать, требует жертв. Да и где я такую халяву найду, – разоткровенничал он, – пишу, конечно. Срок мне дали до ноябрьских праздников. Уже два месяца, как я пьесу пишу, на второй странице остановился. Вот ты когда утром пришла, вот тогда я эту пьесу и писал. Выходит, что ты помешала, отвлекла, так сказать. Но, ничего, представляю, что будет, когда поставлю, цирк! Про рабочего одного, который на сортировке работал…этим, как его, ну как я – сортировщиком. История жуткая получается, жена его бросила, друг предал,…сама увидишь. Всё там есть, и комбинат, и лес, и коллектив, и даже он сам, этот Буратино эсэсовский со своими лопатами. Шекспир ему не нравится, ух, скотина!
– Так вы же не успеете, Алексей Иванович, до ноябрьских. Они уже на носу.
– Да ну их, всё равно выгонят, рано или поздно. А кто тебе сказал, что я писатель? А, Нечаева? Уж ты-то должна меня знать…Ты это,– он вдруг перешёл на шёпот, оглядываясь по сторонам, а глаза его неожиданно заплыли пеленой, – ты не бойся, живи. Ну и что! Ну и что, что убила? Все друг дружку убивают. С кем не бывает, сколько хочешь – столько и живи. Я бы этого Буратино сам бы задушил, вместе с его папой Карлом, сволочи. Шекспир им не нравится,– его закачало из стороны в сторону, – хорошее вино, напрасно ты не выпила,…не уважаешь ты меня, не уважаешь. Но я так, я же простой парень, я не обижаюсь, Нечаева и ты меня не бойся. Об меня можно и ноги вытереть, если что. А я и не обижусь. А ведь я тебя любил тогда, да, любил…тогда в школе, помнишь? Вот смех был, голыми бегали по актовому залу…да, хорошее время было. И директора твоего я помню, человек неплохой был. Он мне, сволочь, тогда все почки отбил. Я хотел на него в суд подать, уже адвоката нанял…да, не веришь? А я тебя вспоминал всё это время, понимаешь? Я тебя…и сейчас люблю, я и приехать хотел тогда, в Озерное…напрасно ты, кстати говоря, не выпила, градус не большой, зато цена у винишка приемлемая, так сказать – божья благодать,…но это я так, Нечаева, к слову…
Его пьяное лицо окончательно перекосилось, он всё время пытался то улыбнуться, то обнять её. И уже ничего нельзя было понять из его пьяных сбивчивых фраз и полуфраз о Шекспире, о Буратино, о любви, о деревообрабатывающем комбинате. Он постоянно размахивал руками, крутил головой, делал виноватую мимику и всё время пытался что-то объяснить ей. Потом, взобравшись на невысокий табурет и приняв позу Маяковского, он стал читать ей наизусть отрывки из пьес Шекспира, вернее пытался читать и она ему не мешала. Ей уже было наплевать на него. Поковырявшись немного в сковородке, она его нетерпеливо и решительно перебила:
– Ну, всё, Алексей Иванович, а теперь вам пора спать. Вы уже мне надоели.
– Да, да, поспать, поспать. А потом встану и продолжу пьесу писать. Надо успеть до ноябрьских праздников, надо успеть…
Он уже бесцеремонно, почти автоматически бухнул на диван при полном параде, подогнул ноги как маленький и послушный мальчик, положил сложенные ладошки под правую щёчку, ещё немного проворчал о чём-то своём, родном, о режиссёрском, пару раз тихо пукнул и моментально заснул.
Лена сняла с него туфли, осторожно пододвинула его к самой стене, а потом долго и печально разглядывала. Она даже не знала, зачем она это делает – это было такое противное занятие. Ещё пару лет тому назад это был совсем другой человек – студент, подающий надежды молодой режиссёр народного театра. Теперь это был законченный алкоголик. Она даже подумала, не уйти ли ей. Но куда? В огромном городе у неё никого не было, кроме Лёшки Смирнова. Он был, во всяком случае, безопасен и покладист. Так ей казалось, и она была уверена, что сможет контролировать его, и он будет ей послушен. Ничего другого не оставалось, как дожидаться утра.
Как ни странно, но спал Смирнов долго. Солнце давно встало, высохла роса, редкие уличные прохожие сменились почти дисциплинированной рабочей толпой. Со всех сторон гудели разного рода гудки, сирены, звонки…
Смирнов уже сидел на диване, обхватив голову руками, время от времени массируя свой затылок. Глаз он не поднимал, Лену он словно не замечал, шумно и тяжело он выпускал винные пары изо рта. Казалось, что он пытался вспомнить хронику вчерашнего дня.
– Всё было нормально, Нечаева? – осторожно спросил он.– Как дела-то?
– Да, нормально, – просто ответила она.
– Ты это, ты прости меня…я вчера как сапожник…
– Ничего, Алексей Иванович, бывает.
Он снова замолчал, видно было, что его что-то мучает, она даже подумала, что это угрызения совести, но тут он ударил кулаком по столу и в сердцах почти крикнул:
– Эх, надо было вчера три бутылки купить. Как же так, а…ты бы сбегала, а, Нечаева. Башка трещит, мочи нет терпеть. Я бы сам сходил, да мне не дадут, я вчера в долг брал. Эти сволочи в магазине в долг дают, а когда придёшь деньги возвращать, то обязательно пару лишних рубликов припишут.
– Конечно, Алексей Иванович. Только покажите, как туда добраться.
– Да чего там добираться, это совсем рядом, прямо за углом. Но это, как его,…а деньги у тебя есть? На что покупать-то будешь, а, Нечаева?
Он весь напрягся в ожидании ответа, неловко замотал головой и покраснел.
– Я отдам, Нечаева, ты не бойся. Как получу зарплату, так и отдам, честное слово.
– Хорошо, хорошо, Алексей Иванович, деньги у меня есть.
– Да что ты заладила, – радостно засуетился он. – Алексей Иванович, Алексей Иванович! Какой я тебе Алексей Иванович? Лёшка я для тебя, просто Лёшка.
Он так же весело рассказал ей как быстрее обернуться в магазин, а сам, пытаясь скоротать время, принялся убираться в доме.
Через пятнадцать минут он уже снова сидел за столом и снова размахивал руками, рассказывая о своих грандиозных планах.
– Это пока только сейчас так, немного надо потерпеть, скоро краевой конкурс народных театров, мы все поедем на Таймыр, в Дудинку. Слышала про такой город на севере, рядом с Норильском? Там и подзаработать можно на жизнь, ну, а если призёрами станем, то наш эсэсовский Буратино вообще озолотит. Это он так сказал, но я ему не верю. И вообще, я только и жду, когда мы туда поедем. Я в любом случае оттуда не вернусь. Это я так, только тебе по секрету. У меня там дружок есть, знакомец, он уже хлопочет на месте. Но это никому, ни-ни. И ты с нами поедешь, я всё устрою, ты же настоящая артистка, а потом и глядишь, и до Москвы доберёмся. А что?! Кого я хуже?! А тебя там, вообще, никто не найдёт никогда. Россия – она вон, какая большая, неужели честному человеку спрятаться негде будет? А?
