– Да и я не советовал бы. Но я не прокурор, – недовольно поправил его Северцев, – а следователь прокуратуры. Старший следователь по особо важным делам.

– Какая разница? – недоумённо отозвался Бобров.

– Большая. Очень большая. Я ищейка. Моя задача – найти преступника и собрать доказательства его вины. Но меру и вид наказания я не определяю. Как раз этим и занимаются прокуроры и судьи. Ликбез окончен?

– Всё, всё! Сдаюсь! – Бобров спешно поднял вверх обе руки. – Я с уважением отношусь к твоему выбору, то есть к выбору профессии и не вижу смысла обсуждать это. В конце – концов, каждый сам решает свою судьбу, вернее сказать, пожинает плоды своего выбора. Некоторые из этих плодов мы совсем недавно с тобой наблюдали. В общем, давай без обид.

– Даже не подумаю, – фыркнул Северцев. – И насчёт выбора, и насчёт судьбы, и насчёт плодов. Особенно, насчёт плодов. Ты прав, Бобров, но знаешь, когда человек долго работает в одной сфере, то он становится профессионалом, ну вот как у меня, например. А у каждой профессии есть свои особенности или как сейчас говорят, заморочки. Знаешь, какая особенность в нашей профессии? Не надо, не отгадывай, это не загадка. Когда в тебя очень часто стреляют, куда-то исчезает чувство страха, оно у меня полностью отрафированно. Смерть на нашей работе, Бобров, это очень естественно. И ты хорошо определил это. Плоды! Это как неизбежный профессиональный риск. Я не боюсь смерти, но поверь мне – это не бахвальство. Я просто, страшно сказать, привык к ней, я привык к её постоянному присутствию, к тому, что она постоянно крутится где-то рядом. Иногда я её почти ощущаю, я даже знаю, как она выглядит, как она пахнет. Но на меня это действует как адреналин, как наркотик…

Мы постоянно кого-то хороним на службе, кого-то из коллег…оперов, следователей, постовых, участковых…и мы к этому привыкли, к смерти привыкли. Это стало неизбежным, как развод караула в армии и даже не знаю, что в этом больше – хорошего или плохого. Но ведь врач-хирург, который лет двадцать режет людей, наверняка теряет чувство сострадания. Разве это не так? Это ведь тоже плоды его деятельности..

Двадцать два года я работаю в органах, армия, училище, оперативная работа, сыск, прокуратура…я прошёл почти всё. И нельзя сказать, что я обделён вниманием государства. Но что я могу вспомнить о своей жизни, обо всех этих прошедших годах. Что?! Всё, что связано с самыми низменными и грязными человеческими пороками, грабежи, убийства, насилие, потом опять насилие, грабежи, убийства. Это ведь тоже плоды моего выбора. Поверь, я не жалуюсь и причин раскаиваться в своём выборе, у меня нет. Это не так, далеко не так, но иногда всё-таки хочется самому пустить пулю или в какого – нибудь подонка, или в лоб себе! Так всё это надоедает! Конца не видно, понимаешь, не видно, его просто нет! Любая работа предполагает хоть какие-то результаты, но только не у нас. Наоборот, с каждым днём этой мрази всё больше и больше, она становится всё изощрённее. Но даже это не является безнадёжным, с этим можно бороться и довольно успешно. Пугает совсем другое. Деньги, преступность и власть начинают объединяться. Предательство начинают называть просто – бизнесом.

Ты помнишь наш вчерашний ужин? Ведь и номер моего служебного телефона, и место моего нахождения – это оперативная информация. Я всегда заранее сообщаю, где я буду. И если бандиты с такой лёгкостью оперируют этими данными, то я уже не знаю, что будет дальше. И подрыв автомобиля, и нападение с применением огнестрельного оружия на сотрудника правоохранительных органов – это подготовленные операции, для их осуществления нужно время и самое главное – нужна информация о передвижении объекта. Какой смысл бороться с преступностью, если сдают свои, с кем бороться, когда вокруг тебя все преступники?! Кому верить?

Вся организованная преступность пользуется поддержкой высокопоставленных чиновников, элитой отечественной науки и культуры, духовенства. Мы просто боремся с ветряными мельницами, ведь всё как на ладони, особенно в небольших городах. Иногда кажется, что и ума большого не надо, иди и бери. Все всё знают, все! И тут включается так называемая юриспруденция, откормленные адвокаты из Москвы, которые сами являются частью криминала, с пеной на губах начинают рассуждать о презумпциях. Поймаешь курьера с чемоданом героина и не знаешь, радоваться или нет. Что будет в конце, может так случится, что докажут, что это твой чемодан. А курьер не дурак, он обучен. Поставит чемодан перед нашим носом и смеётся – не моё! Снимет перчатки и говорит, с неба упало! Докажите! И вот начинаешь доказывать. Опера превращаются в кинооператоров, режиссёров и даже актёров, километры плёнки надо перевести, снять целый фильм, чтобы доказать очевидное. Мелочь ловим, изоляторы переполнены, а отчёты контролируют их руководители или покровители. Я даже не знаю, как это назвать? То, что в молодости казалось борьбой за светлые идеалы, превратилось сейчас в какую-то безнадежную рутину.

– Ты слишком не переживай, Сергей, – заявил о себе молчавший доселе Бобров и сочувственно продолжил, – вероятно, это биологический процесс, даже немного объективный, что ли. Я думаю, что ты здесь бессилен, мы все бессильны. Деньги, полковник, и не такое могут. Со временем всё, что казалось светлыми идеалами, как ты это назвал, оказывается обыкновенным, даже несколько обыденным. Привычка, неизменность происходящего вокруг, затупляет чувства и человек привыкает, к грязи тоже, к сожалению. И не всегда хватает сил, душевных сил бороться с тем, чему не видно конца и поверь, что это происходит не только у вас. Отсюда и конформизм – самое модное течение сейчас в Европе, да и во всём мире. Мы же ничего изменить не можем – зачем же с этим бороться. И это становится просто строкой в бюджете. Или как религия. Все знают, что бога нет, а вслух предпочитают не говорить об этом, поют псалмы, держат свечки, целуют иконы. Чего здесь больше никто не знает. Сплошной цинизм!

Страшно, конечно, когда преступность тоже становится привычкой, но ещё страшнее, когда привычкой становится борьба с ней. Это как ковыряние в собственном носу. Все знают, что это неприлично на людях, но кто отказывается от удовольствия поковыряться в одиночестве. Кстати, всё это касается и чувства страха, о котором ты говорил, что оно у тебя отрафировалось. Я не думаю, что это хорошо. Ты же не думаешь только о себе? А Аня? Разве её судьба не волнует тебя? Разве это не стимул для жизни? А что будет с ней, если в следующий раз они не промахнутся? Ты разве не думал об этом? Ведь они, Северцев, совсем не боятся тебя. Посмотри, что творится вокруг, даже если это из ряда вон выходящий случай. За один вечер они взорвали твою машину и расстреляли тебя самого. Тебя! Старшего следователя прокуратуры по особо важным делам! Полковника! Разве это ни о чём не говорит? Как минимум – о безнаказанности и неограниченном количестве готовых на всё шестёрок. И ещё о бессмысленности вашей, прости меня, мышиной возни. Создаётся впечатление, что вы просто не очень мирно, но сосуществуете. Государство и преступность. Аппарату, несомненно, выгодно некоторое наличие преступности, если ей это не угрожает, конечно. И я уже не говорю об организованной преступности, та, вообще вытекает из аппарата управления государством и время от времени пользуется его поддержкой. Да и мы с тобой переливаем из пустого в порожнее, давай лучше позавтракаем…

Вдруг Северцев насторожился и рукой сделал Боброву знак замолчать. Он встал из-за стола, тихо подошёл к окну и жестом подозвал Боброва.

– Смотри, Сева, ты ничего не замечаешь?

– Нет,– неуверенно ответил Бобров, – а что я должен был заметить?

– Плохой из тебя следопыт, как бы они не взорвали и твою тачку.

– Брось, с чего ты взял? Тебе показалось, она стоит на месте, мы бы услышали…

– Посмотри внимательно вокруг своей машины, следов как на выставочном салоне. А когда мы приехали, поляна была гладкая, как теннисный стол и нас с тобой только двое. Ты что, думаешь, здесь «Мерседес» не видели.