– Хорошо, папа. Троек у него нет. По профильным предметам – пятёрки.

– Отлично. Устроим ему направление в министерство, здесь в Москве, пусть поработает пару лет, потом…

– Нет, папа, нет, – очень быстро и решительно перебила отца Наталья, – насколько мне известно, ты планируешь организовать мне стажировку во Францию?

– Да, мы же говорили об этом. Я тебе обещал, ты хорошо училась, и я выполню своё обещание. Сразу же после окончания учёбы, ты поедешь во Францию, на двухгодичную стажировку в торговом представительстве. Я уже всё уладил. Ждём только, когда ты закончишь учёбу и получишь диплом. Ты довольна, надеюсь?

– Конечно, папа, – искренне ответила она. – Но, как же быть с Севой?

– А что с твоим Севой? У вас это всё…серьёзно? – догадался спросить он.

– Да, папа, мне кажется, что серьёзно.

– Кажется? Ну, раз у вас это серьёзно, тогда вам ничего не стоит подождать год, другой, если вы любите друг друга. Разве это может повлиять на ваши отношения?

– Это совсем не то, папа. Мы, конечно, любим друг друга, но нам нужно уехать вместе. Понимаешь, я не хочу скрывать от тебя, но у Севы…как бы это выразиться, в общем, у него есть моральные обязательства перед одной девушкой. Это было у них давно, ещё до меня и если он со мной не уедет, то я боюсь, что я его потеряю.

Прокофьев молчал. Потом встал и зашагал по комнате.

– Значит, у вас не очень крепкие отношения. Ты не думаешь, что это немного не этично, может быть, он просто хочет сбежать от неё? От той девушки.

– Нет, папа, это не так. Я проверяла. И это надо скорее не ему, а мне. И никому больше. Поверь, что в этой истории нет ничего более того, что я тебе рассказала. Он тебя не разочарует, сделай что-нибудь для него, он парень грамотный и с языком у него всё в порядке. Я сама его натаскивала последний год. Биография у него хорошая, он из провинции, отец его погиб на госслужбе, мать – простая санитарка в больнице …

– Ладно, успокойся. Я тебе верю и сделаю что-нибудь. Мы потом подумаем об этом. Ведь у нас есть ещё время?

– Да. Спасибо, папа. И ещё, я хочу попросить тебя никогда и ни при каких обстоятельствах не рассказывать ему об этом нашем разговоре. Это очень важно.

– Конечно. Ты могла бы об этом не говорить. Я тебе обещаю.

Наталья Прокофьева знала, что Боброва командировали в Гаврский порт и что оттуда он прямиком прибудет в Париж, в торговое представительство СССР. Об этом рассказал ей по телефону отец. Он не говорил о подробностях, просто рассказал ей, что всё решил счастливый случай. Она чувствовала, что предстоящая встреча волнует её и тут она догадалась, что просто любит Боброва и соскучилась без него.

Она увидела его ещё из окна. Видела, как он медленно подошёл к парадному входу и что-то говорил полицейскому. Минут через пять раздался нерешительный стук в дверь. Наталья не отошла от окна и не стала поворачиваться, стоя спиной к двери, сказала:

– Войдите. – Она спиной чувствовала его растерянность и удивление. Повернулась и, улыбаясь, продолжила. – Ну, здравствуй, Сева. Вот мы и встретились.

Он молчал, этого он никак не мог предположить. Казалось, он старался вспомнить все эти стремительные события последних дней. Он думал, что они больше не увидят друг друга, что он далеко от неё. И вот сейчас, вновь увидев Наталью Прокофьеву, ему вдруг стало смешно. Какой же он дурак, господи! Это же самая обыкновенная ловушка, которую ему подстроили отец и дочь Прокофьевы только ради того, чтобы он, как и раньше, развлекал её. Его самолюбие было уязвлено. Значит все эти разговоры о его способностях, трудолюбии, о перспективах роста – всё это оказалось никчёмным, ерундой. Просто один могущественный человек, одним росчерком пера решил его судьбу. А он – то думал. У него с Натальей до этого был принципиальный разговор, и ему казалось тогда, что всё они решили к удовольствию обеих сторон. И она знает о предстоящем событии в Покровке…

– Сколько же мы не виделись, Сева? Больше, чем полгода, а? Эй, парень, очнись! Ты что, не рад мне? – его растерянность смутила её, но она старалась не показать этого.

– Зачем ты это сделала? Наталья? Ты же обещала. Мы же договорились, что больше не увидимся. Господи, да какой же я идиот! Я чуть было не поверил в свою исключительность, а всё оказалось таким банальным. Неужели всё это было просто подстроено? Так? Я даже не мог предположить, что такой человек, как Прокофьев, может опуститься до такой низости. Ты знала о моей встрече с ним в Москве, в отделе кадров министерства. Знала?

– Успокойся, Бобров, какая муха тебя укусила. Мой отец тут не причём и не стоит его оскорблять. Это просто случайность, совпадение, не более того.

– Конечно! Он даже не сказал мне, что ты здесь. Он даже не мог вспомнить, как меня зовут…там, в отделе кадров министерства.

– Ладно, – обиженно прервала его Наталья, – мне надоело выслушивать твои причитания. В конце – концов, ты даже не замечаешь, что оскорбляешь меня. А в свою исключительность ты, действительно, поверил. Мой отец, видите ли, не отчитался перед Бобровым о том, что его дочь здесь. Ты хоть понимаешь, что ты говоришь!? Где ты и где мой отец!

Наталья, конечно, была шокирована его поведением. Он даже не обрадовался этой встрече. От растерянности она начала суетливо перебирать бумажки на столе. Оба некоторое время молчали. Потом, она вдруг резко остановилась, потом пристально глядя на него, чуть ли не по слогам, произнесла:

– И у меня есть предел терпения, Бобров. Ты даже не улыбнулся при встрече, ты даже внешне не обрадовался, хоть чуточку, хоть понарошку. Мы знакомы с тобой почти три года, я просто стараюсь помочь тебе, своему другу и что я слышу в ответ!? Сплошь одни моральные причитания…да, мы расстались, предположим, ну и что? Я за тебя замуж не иду, Бобров! Я просто помогла тебе! Ты почему-то не причитал, когда получил распределение, почему? А? Любой, другой человек целовал бы мне ноги за то, что я сделала для него, а ты? У тебя даже не хватает элементарной благодарности, ты даже не можешь просто мне сказать спасибо. Оглянись вокруг! Ты в Париже! Шесть лет тому назад ты учился в какой-то дремучей школе, в уездном городишке, а всего неделю назад ты ещё строил коммунизм на какой-то продовольственной базе в Подмосковье. Ты просто жлоб, Бобров, неблагодарный и бессовестный жлоб! Да, я просила отца за тебя. А ты этого не хотел? Не хотел распределения в министерство внешнеэкономических связей, не хотел командировки во Францию? Счастливая случайность, Бобров, это закономерность. Ты мучаешь себя, тебе кажется, что попрана твоя гениальная индивидуальность, а всё гораздо проще. И если тебе всё это не нравится, то у тебя есть выбор! Ты можешь вернуться обратно. Хочешь, я и в этом тебе помогу, без отца, сама.

Она лихорадочными движениями порылась в папках, вытащила оттуда чистый лист бумаги и положила перед ним.

– Пиши, Бобров, заявление на имя торгового атташе. Пиши на русском языке, что ты выполнил предписанные командировкой служебные обязанности и просишь вернуть тебя на родину, в Союз. Слово «Родину» напиши с большой буквы. Можешь приписать, что хочешь вернуться по политическим или даже по моральным мотивам, что не можешь жить без леса, без полянки…можешь даже приписать, что у тебя в деревне скоро состоится свадьба и гармонист заждался. Они твоё заявление, Бобров, окантуют в золотую рамку, положат под стекло и будут показывать всем пионерам на свете. Потому что, со времён наполеоновских войн с Россией это – первый случай. Но когда ты будешь очень старый, не вздумай об этой истории рассказывать своим внукам. Я боюсь, что они тебя возненавидят. Все знают, что такие места устраиваются только по дикому блату. Да здесь все, начиная с посла, по блату! Бобров, а может быть, ты – дурак? Начитался Достоевского? Или нет,…я поняла, ты – идеологический романтик! Здравствуйте, товарищ Чернышевский! Добро пожаловать! А хочешь, я тебе скажу, кто ты на самом деле! Хочешь? Слушай внимательно, больше тебе это никто не скажет. Ты – карьерист, Бобров! Это внешне ты стараешься сохранить лицо порядочного человека, а разве ты не знал, что получил единственное место на факультете на распределительной комиссии? Не знал? Знал! Да ты обставил сынков министров, банкиров, племянников секретарей ЦК! Ты не хочешь обманывать свою Машу, а пользуешься мной, Бобров! Маше ты пишешь письма о любви, а мне читаешь моральный кодекс строителя коммунизма. Что ж ты ей не читаешь лекций? Что ж ты не пишешь заявление? Вернёшься к своим пьяным мужичкам, к толстым бабкам в телогрейках, поработаешь на какой-нибудь овощной базе товароведом. А лет через десять тебя назначат директором, и знаешь, как тебя будут называть? Константиныч! Потом тебя, Константиныч, посадят. Знаешь за что? За то, что ты кому-то отпустил мешок картошки без накладной. Процесс будет открытый, но тебя возьмут на поруки и, в конце – концов, ты исправишься. Тебя даже повесят, может быть, на доску почёта…вот такие дела, Константиныч! Ну, как тебе такая перспектива? Молчишь?