Компания была в самом разгаре. Появление Боброва с Разумовским было встречено бурными овациями. Не привыкший к застольям, Сева быстро захмелел и уже через каких-либо полчаса распевал со всеми весёлые застольные песенки, смеялся над пошлыми анекдотами, лихо отплясывал. Воспользовавшись паузой, он выскочил на балкон и с удовольствием глотнул огромную порцию ночного воздуха. Он расстегнул почти до последней пуговицы рубашку и с наслаждением подставил своё разгорячённое тело под свежий, прохладный ветерок. Вино вскружило ему голову. Далеко впереди, до невообразимой дали горизонта, в тёмно-сиреневой дымке плыла Москва. Огромная жёлтая луна лениво распласталась над спящим городом, а многочисленные звёзды своим мерцанием словно спорили с рубиновым отблеском соперниц на башнях Кремля. Так хотелось жить!

Сева даже не заметил, как на балкон вышла и Наталья Прокофьева.

– Ну что, Бобров,– она вплотную подошла к нему, – ведь я сегодня именинница. Ты будешь поздравлять меня?

Она стояла так близко, у него всё горело внутри, он почти почувствовал её своей кожей и жар вырывался наружу. Она же обвила ему шею двумя руками и, пригнув к себе, впилась в него губами. От неожиданности он потерял равновесие и неловко зашатался. Наталья засмеялась.

– Разве я тебе не нравлюсь?

Она говорила вкрадчиво, тихо, почти шёпотом, так, как – будто по песку ползёт змея.

– Я…я не знаю, – он почти шатался, то ли от вина, то ли от неё, то ли и от того и от другого вместе.

– Не знаешь? – её самолюбие было уязвлено, она не смогла скрыть этого. Но почти сразу опомнилась и, списав его нерешительность на неожиданность ситуации, уже мягче сказала:

– А ты мне нравишься, Бобров.

Этой минуты ему хватило, чтобы придти в себя. Он опомнился и уже уверенным голосом заговорил с ней.

– А почему ты зовёшь меня по фамилии? – неожиданно спросил он.– Я же не называю тебя – Прокофьева. Это что, последствия учебно-организационного процесса или ты не знаешь, как зовут меня?

– Знаю. Тебя зовут Всеволод. Сева.

– Вот так и называй. Знаешь, Наталья, я, пожалуй, пойду. Уже поздно, а нам с Игорем до общаги добираться на край земли. Боюсь, что он без меня заблудится. Спасибо за прекрасно проведённый вечер.

Он медленно и нерешительно обошёл весь большой балкон по периметру, не снимая руки с перил ограждения, подошёл к дверям в комнату и прислушался. В квартире стояла неимоверная тишина, не было слышно ни голосов гостей, ни звука музыки. Куда девалась вся честная компания!? Он толкнул дверь рукой и опешил. Ему показалось, что он в другой квартире. Он повернул голову назад и вопросительно посмотрел на неё.

– Твой Разумовский давно ушёл. Со своей новой подружкой. Не хотел лишать тебя романтических мечтаний на балконе. А ты романтик, простоял на балконе почти час.

– Час!?

– Ну да, мне показалось, что ты решил спрятаться от всех. Все ушли и тебе некуда спешить. Папа тоже уехал. Скоро утро и ты можешь остаться. Ты хочешь остаться?

После этого случая Бобров долго не видел Наталью Прокофьеву, почти два месяца. Сославшись на недомогание, он редко встречался и с Марией. Ему было стыдно. Сначала ему казалось, что он совершил непоправимую ошибку, изменил любимой девушке. Он более всего боялся, что Мария каким-то образом узнает об этом и его пугали последствия. Но время шло. Мария ничего не узнала и потихоньку повседневная жизнь несколько умерила мучавшие его угрызения совести. В его рассуждениях, в его душевных внутренних переживаниях появились даже оправдательные доводы. Конечно, ведь он был совсем неопытным, он никогда не ухаживал за другими девушками и эта неожиданная компания, вино,…в чём он виноват? В самом деле, не ночевать же на улице? Его же пригласили на день рождения, разве можно было не пойти? Ну, так получилось,…пьян был…и вообще.…А всё остальное, самое главное, не считается. Никто и не узнает, ничего и не было! Конечно, он лукавил. Та, неожиданная близость с Натальей взволновала его. Ведь она была красивой, умной, соблазнительной. Любой мужчина был бы счастлив в обществе с ней, не говоря уже о большем. Сева был смущён от того, что она выбрала именно его. Почему его? Он списывал всё на случайность, компания, вино…ведь вино бьёт в голову не только парням,…наверное. Ведь они даже не были знакомы до этого! Конечно, он был сдержан и провинциален в своих суждениях, он никогда не одобрил бы такую свободу действий ни одной женщины. Он пообещал Наталье позвонить ей уже на следующий день. Она сама вписала свой номер телефона в его маленькую записную книжку, могла бы не записывать. Номер показался занятным. Он шёл по арифметической нарастающей. 234-56-78. И его, конечно, не стоило большого труда запомнить. Но он не позвонил, но не потому, что вёл какую-то замысловатую игру, а просто потому, что даже не знал, о чём он будет говорить с ней, и поэтому старался избегать её. И главное, конечно, его отношения с Марией подверглись серьёзному испытанию. Появление Натальи Прокофьевой в его жизни не могли серьёзно повлиять на них, хотя и думать о том, что всё прошло так бесследно, не приходилось. Они были абсолютно разными, Мария и Наталья. Они были словно из разных, противоположных миров.

До этого случая ему никогда не приходилось сравнивать Марию с кем-либо, он даже не мог предположить, что ему придётся это делать когда-то. Отношения с Марией казались ему незыблемыми, прочными, не подлежащими даже малейшему сомнению. Но первое же, совершенно случайное знакомство с другой девушкой показали ему, что это не так. Он так легко изменил ей, что ему было совестно даже перед самим собой.

Он не позвонил Наталье Прокофьевой и всячески избегал её. Так прошла неделя, другая. И она не делала попыток найти его, и он почти с облегчением предположил и подытожил, что всё это обычная, случайная история, разбавленная лёгким вином и ночной романтикой. Может быть, эту историю надо просто забыть и всё? Но так ему только казалось, всеми силами он старался сохранить своё привычное состояние, но у него не получалось. Её образ не давал ему покоя, он мучился и не находил себе места.

Перед первомайскими праздниками в общежитие нагрянула комиссия. Как и обычно, проверяли чистоту, порядок, паспортный режим. Такое всегда бывает перед праздниками. Общежитие стало похожим на самый настоящий пчелиный улей. Прятали «нелегалов», которых было в избытке, освобождали комнаты от пустых бутылок, незарегистрированных раскладушек, дополнительных электро и радиоприборов. В комиссию входили работники ректората, деканата, члены студенческого комитета и комендатуры жилищного фонда. Неприятностей с комиссией не желал никто, это могло отразиться на стипендии, а учитывая конец учебного года и на уровне отметок за успеваемость. Комната, в которой жил Бобров, была на хорошем счету. Тем не менее, ребята почти целый час драили всё вокруг и приход комиссии они встретили в соответствующей экипировке, с тряпками и вениками в руках.

Первой вошла комендант – большая и толстая женщина неопределённого возраста в какой-то непонятной полувоенной форме со странными знаками различия и блокнотом в руках. Она обвела всех вокруг начальствующим взглядом и выдала басом:

– А-а-а…голубчики, зашевелились. Комната номер 121, – торжественно объявила она, пропуская вперёд членов комиссии – так, посмотрим, кто здесь живёт. Бобров, Разумовский, Севастьянов.

Но Сева уже обомлел. Последней в комнату, вместе с членами комиссии, вошла Наталья Прокофьева. Он не мог свести с неё глаз и стоял как заколдованный. Он не мог понять, что она здесь делает.

– Ты чего, Бобров? – тихо сказала она ему, заметив его состояние. – Я член комиссии. Член комиссии от студенческого комитета. А что, нельзя?

– Почему…можно, но просто я подумал, что ты…– он попытался ответить.

– Что я? – не дала ему договорить Наталья. – Ты просто подумал, что я пришла к тебе? В гости? Вместе с этой комиссией? Ну, ты даёшь, Бобров.