– Нехорошие новости, – согласился доктор – но неужели он так вот, взял и избил? Зверски, просто так, во время перемены?

– Да, представь себе! Вот так! Сафонов гулял во дворе, готовился к уроку во время большой перемены, а Бобров подошёл к нему и избил. Да, зверски избил. Ты, я вижу, даже сейчас собираешься его защищать?

– Защищать? Кого? Боброва? С какой стати, успокойся и не приписывай мне функций миротворца. Просто я думаю, что молодёжь сама могла бы решать свои проблемы.

– Она и решает, таким вот методом, при полном попустительстве педагогов. Завтра в ход пойдут ножи, кастеты, пистолеты,…что там ещё у них бывает?

– Да, с тобой трудно не согласиться. А причём тут Леонид Аркадьевич, я лично сомневаюсь в наличии у него педагогических способностей. Да и в попечительском совете он не один, если мне не изменяет память там ещё девять человек и один из членов этого совета сидит, кстати, прямо перед тобой. И такие вопросы, такие серьёзные вопросы, как мне известно, решаются всем составом попечительского совета.

– Я тебя не понимаю!? – Александра Николаевна не скрывала своего возмущения позицией супруга.– Этот Бобров настоящий бандит, я тебе давно это говорила. Помнишь, когда его только пересадили к Маше год тому назад. Забыл? Ты меня отговаривал идти к Юлии Петровне. Теперь видишь, чем всё это кончилось.

– Немедленно прекрати! Мне не нравится это слово. Нельзя называть пятнадцатилетнего парня бандитом, тем более, не имея никаких оснований. Насколько я понимаю, собрание и собирают для того, чтобы разобраться. Если бы Бобров зверски, как ты говоришь, избил бы сыночка Леонида Аркадьевича, то, наверное, он сейчас бы дожидался не решения общего школьного собрания, а сидел бы в милиции и давал показания следователю из отдела для несовершеннолетних.

– Ты всегда его защищал! Ты, твоя дочь и твоя Юлия Петровна! Вот вы и доигрались! И я не удивлюсь, если его попрут из школы, а через некоторое время он окажется там, где и должен быть. В детской исправительной колонии! Там кулаками не размашешься!

– Хорошо, успокойся. Спорить с тобой я не намерен. Меня только интересует, что в этой истории связано с Машей? Так…ну раз она не выходит из комнаты, а ты так раздражена, значит, мальчишки подрались из-за неё. Я тебя поздравляю, Шура. Наша дочь стала взрослой.

– Ты необычайно проницателен, наконец-то и ты это заметил. Она закрылась у себя в комнате и льёт слёзы по этому хулигану

– Может быть, я поговорю с ней, как ты думаешь? Может быть, ей нужна моя помощь? Просто, боюсь показаться навязчивым.

– Не знаю, Шурик. Со мной говорить она не захотела, – раздражительно бросила ему Александра Николаевна. – Попробуй, может быть с тобой захочет. Впрочем, с тобой поговорить, она, конечно, захочет.

– Смотря, о чём ты хотела с ней говорить и как. Ладно, успокойся. Я сейчас, Шура.

Он поднялся к комнате дочери, тихо постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, медленно приоткрыл её. В комнате было темно.

– Маша? Ты не спишь? – спросил он.

– Нет, папа, – тихо ответила дочь.

– Тогда я войду?

– Конечно. Я сейчас встану.– Она легко вскочила с дивана и включила свет.– Прости, папа, я немного задремала.

– А почему ты такая грустная? Ты ничего мне не расскажешь? Я люблю тебя и всегда готов помочь. Ну, давай выкладывай, что там у вас случилось.

Маша не выдержала, села на стул, тихо заплакала и сквозь слёзы сказала:

– Из-за меня…из-за меня, Севу Боброва выгонят со школы…

– Ну, ну…не плачь, вытри слёзы и рассказывай. Ещё не вечер.

– Бобров! Бобров! – Сева давно уже слышал, как надрывался бежавший за ним его сокурсник Игорь Разумовский. Но он даже не подавал виду, что слышит.

– Бобров! Ты что, оглох?! – Разумовский обогнал его и выскочил навстречу.– Ты что, не слышишь, как я надрываюсь!? Пожалел бы меня, что ли. Ноги отваливаются.

– Нет, я не оглох. Именно поэтому я бы не рекомендовал тебе орать на весь институт. Ну, говори, ясный сокол, что случилось? Ты чуть было не взлетел от такого разбега.

Сева остановился, посмотрел на часы, давая понять другу, что опаздывает.

– Ладно, Бобров, спишем твою невежливость на крестьянское происхождение. Ты куда собрался? На тренировку?

– Ты невероятно догадлив, – Сева тряхнул спортивной сумкой. – А куда ещё с этим.

– Ладно, не дуйся – лопнешь. А у меня сюрприз. Ты часам к восьми освободишься?

– Предположим, я освобожусь к половине восьмого. Если повезёт, конечно.

– Да хватит тебе, предположим, не рекомендовал бы. Уймись, Бобров и будь проще. А то я сам обижусь и перестану тебя уговаривать, потом будешь локти кусать.

– Слушай, Игорь, ты бы без предисловий. Я действительно тороплюсь на тренировку.

– У меня к тебе потрясающее предложение по поводу сегодняшнего вечера. Меня сегодня пригласили на вечеринку. С едой, выпивкой, танцами и прочими кусочками счастья.

– Примите мои поздравления и прочая и прочая, только, причём тут я?! Я бы тебя в жизни никуда не пригласил! Ты толком можешь объяснить, Разумовский?

– Начинаю немного объяснять для особо тупых. Ты Наталью Прокофьеву знаешь?

– Она, что ли, тебя пригласила? – недоверчиво усмехнулся Бобров. – С какой стати? Тебя? Никогда бы не поверил. Она же живёт на небесах, а ты где? В конуре.

– В конуре с тобой вместе. Но шутки в сторону. Меня пригласили на её день рождения, понимаешь. И по очень большому секрету, который я никогда никому не раскрою, мне дали понять, что только потому, что мы с тобой, Бобров, большие друзья. И предупредили, что без тебя я там могу не появляться, так сказать, не утруждать себя. Ты понял, Бобров? Как замысловато действуют наши девчонки, целый шпионский сериал.

– Ничего не понял. Они могли бы просто пригласить меня без тебя. Так было бы проще. Зачем им так усложнять ситуацию. Я бы пошёл без тебя с удовольствием.

– Скотина же ты, Бобров, а ещё комсомолец, спортсмен, а о друзьях не думаешь. Выручай, будь человеком, Сева. Сейчас всё зависит от тебя, мне кажется, что Прокофьева на тебя глаз положила. Моя судьба в твоих руках, задумайся об этом, друг.

– Ну, а тебе-то что от этого?! – продолжал издеваться над другом Бобров. – Ты что там будешь делать? Глаз – то на меня положили, а не на тебя.

– Как что?! – возмутился Разумовский. – А дружба, солидарность с голодающими студентами? А пожрать по-человечески разных разностей, а выпить без ограничения, не наша общага всё-таки. Разве можно только о себе думать? Ну и жлоб же ты, Бобров! Я был о тебе лучшего мнения, где же твоё плечо друга, о котором песни поют.

Наталья Прокофьева была самой видной девушкой на факультете, да и во всём институте. Её броская красота мало кого могла оставить равнодушной. Она была невероятно красивой, изысканно красивой. В её утончённом, аристократическом облике чувствовалась порода. Странное ощущение теплоты появлялось при виде этой девушки. Она была среднего роста, огромная охапка роскошных разбросанных в сторону смолянисто-чёрных волос чётко гармонировали с белизной её бархатной кожи, а удачно посаженные зелёные глаза делали её похожей на хищницу.

Славой и положением своего отца – известного организатора науки, члена-корреспондента Академии Наук, бывшего ректора их института, видного правительственного эксперта в системе внешнеэкономических отношений она принципиально не пользовалась, старалась быть независимой. Она была умна и чертовски деловита. Весь актив студенческого движения держался только благодаря её неустанной деятельности. Все мероприятия, которые она организовывала, приносили успех и положительные результаты. Любое же дело, в котором она не участвовала, было заранее обречено на провал. Она была феминисткой, ярой защитницей прав женщин, спортивна, легка на подъём, без комплексов. Среди студентов она пользовалась абсолютным авторитетом, профессорско-преподавательский состав относился к ней с подчёркнутым уважением. Она всюду успевала, всегда была в центре внимания и в постоянном окружении друзей и поклонников. Наталье Прокофьевой исполнилось девятнадцать лет, она училась на третьем курсе экономического факультета.