Учебный год подходил к концу, тёплый майский день выгнал всех школьников в большую перемену на школьный двор. Малыши гонялись друг за другом по всему двору, старшеклассники оживлённо обсуждали приближающиеся экзамены.

Сева Бобров стоял в окружении своих одноклассников, безразлично слушая школьные сплетни. Он даже не заметил, как к нему подошла Боголюбова.

– Бобров, можно тебя на минуту, – позвала она его и сама отошла в сторону. Он пошёл за ней следом и, пройдя несколько шагов, они остановились.

– Тебе чего, Боголюбова? Ты что, не могла в классе спросить?

Она не ответила на это и смущённо спросила:

– Послушай, Бобров, ты говорил Аркадию Сафонову, что тебе наплевать на меня? – она смотрела прямо ему в глаза. – Только честно, Бобров. Говорил или нет?

– Нет, – спокойно отреагировал он. – Так я не говорил.

– Но ведь ты говорил ему, что я тебе безразлична, говорил? – допытывалась она.

– Говорил,– честно признался он и поспешно добавил, – но это было совсем не так, Мария. Вернее, я так не говорил. Это было совсем по-другому.

– Но ведь ты говорил ему, ему и его дружкам, что я для тебя пустое место? – чуть не плача, не унималась она.– Говорил?

– Я говорил совсем не то, всё было не так, всё было по-другому.

– Ты просто его испугался, Бобров! Ты – трус! – бросила она ему в лицо. – Никто не давал тебе право оскорблять меня!

– Я его не испугался, выслушай меня, и я всё тебе объясню. Я не оскорблял тебя.

Но было уже поздно. Она уже бежала со двора, а весь школьный двор замер, наблюдая за ними, явно ожидая дальнейшего развития ситуации.

Бобров стоял посередине двора в смущении, он просто не знал, что делать. Не заслуженные обвинения оскорбили его, он не был трусом, и все знали об этом. Он покраснел, ему вдруг стало жарко, и он почувствовал, что его бросило в пот. И тут он услышал смех и очень знакомый голос. Он повернулся и увидел Сафонова в окружении весёлой компании, они явно обсуждали только что происшедшее и не собирались скрывать это. Тот дружелюбно издали помахал ему рукой, как ни в чём ни бывало.

Кровь ударила в голову, ещё до конца ничего не осознавая и ни на минуту не задумываясь, Бобров пошёл прямо к нему. Подойдя вплотную, он громко и чётко произнёс:

– Ты подонок, Сафонов, – и сильным ударом кулака в челюсть свалил его наземь. Это было так неожиданно, что Сафонов даже не попытался защищаться. Он попробовал встать, но удар был слишком силён и он остался лежать на земле, прикрыв голову руками.

– Бобров! – раздался железный голос директора. Бобров повернулся и увидел его фигуру. Да, Боброву не повезло, директор всё видел сам. – Немедленно ко мне, Бобров! Всем разойтись! Всем разойтись по классам!

Последствием этого могло быть только одно – исключение из школы. В этом Сева Бобров был уверен.

Так и случилось. Всеволода Боброва отстранили от занятий в школе вплоть до решения педагогического совета, комитета комсомола и совета школьных старост. Однако разбор этого поступка и решение по нему должно было приниматься на общем собрании. Так объяснил директор школы матери Боброва, вызванной в этот же день в школу.

Что происходило в школе без него, Сева знал, друзья не оставляли его в неведении. Школу раздирали споры и противоречия, она буквально раскололась на две почти равные части. Многие учителя и старшеклассники встали на сторону Боброва, особенно усердствовали преподаватель физической культуры, он же тренер волейбольной сборной и Юлия Петровна – классный руководитель. Некоторая часть комитета комсомола и совета школьных старост поддержали его, не было единства и в педсовете, который никак не мог принять предварительного решения и поэтому всё время откладывался. Педагогический совет школы находился под полным влиянием директора, а школа и её директор были в долгу перед отцом Сафонова. Директор домостроительного комбината был председателем попечительского совета школы и, конечно, он не мог не знать об этом происшествии.

В маленькой квартире Бобровых царило напряжённое ожидание. Сева весь день валялся на диване, перелистывая страницы книги. Мать не осуждала его, не надоедала, она видела, как переживает случившееся её сын и старалась не усугублять обстановку. Она не предпринимала никаких действий, она просто ждала, как развернутся дальнейшие события. Она несколько раз попыталась завести разговор с сыном о его будущем, но не знала, как это сделать. Конечно, она его очень жалела, потому что в том, что он будет исключён, они оба уже не сомневались. Если бы конфликт Боброва был бы с кем-нибудь другим, то ещё можно было бы на что-нибудь рассчитывать, на какое-то снисхождение дирекции. Но Сафонова ему не простят. И если в первый день отстранения от занятий ещё теплилась какая-то надежда, то после двух-трёх дней активной деятельности администрации школы стало ясно – Боброва исключат! Это был показательный случай.

Вечером в дверь квартиры Бобровых позвонили. Сева был в комнате и слышал тихий голос матери. Она с кем-то говорила.

– Это к тебе, Сева, – позвала она его погромче, – со школы, с твоего класса.

– Я иду, мама…сейчас…– он встал с дивана и медленно пошёл к дверям.

В маленькой и тесной прихожей стояла Мария Боголюбова.

– Боголюбова? Тебе чего надо? – не совсем вежливо спросил Сева.

– Нам надо поговорить, Бобров, – явно смущаясь, переводя взгляд с него на стоящую рядом Алину Михайловну, еле-еле выдавила она из себя.

– О чём? – словно не понимая, и внешне безразлично отозвался он.

– Я чувствую себя виноватой. Я имею в виду то утро, в тот день…

– Брось, Боголюбова, ты тут не причём. Ладно, – он посторонился, – проходи в дом, что в дверях стоять. Мама, познакомься. Это Маша Боголюбова, мы с ней сидим за одной партой…

– А где Маша? – спросил вечером доктор Боголюбов, удивлённый отсутствием дочери. – Странно, что её здесь нет. Ты её куда-нибудь отсылала?

Его супруга выдержала паузу, словно желая насладиться торжественностью выдачи важной информации. Молчала она почти минуту, а потом раздражённо ответила мужу:

– Никуда я её не отсылала. Она у себя в комнате. Как пришла со школы, так и сидит взаперти. У них в школе настоящая драма, мне Настя Сафонова всё рассказала. Она только что ушла. Да и по телефону звонят, рассказывают. В кино можно не ходить.

– Да? Ну и что же там случилось?

Доктор поудобнее расположился перед телевизором и развернул вечернюю газету.

– Куда там Шекспиру, не школа, а чёрт знает что…– его поведение раздражало её, она не выдержала и злобно бросила, – но тебе это не интересно, скорее всего. Тебя, вообще, ещё что-нибудь интересует, кроме твоих больных и телевизионных новостей!?

Она недовольно замолчала. Но доктор, прекрасно разбираясь в оттенках её характера, не настаивал на продолжении, делая вид, что его интересует только происходящее на экране телевизора. Он привык не спорить, а ждать. Так случилось и на этот раз. Помолчав с минуту, Александра Николаевна начала рассказывать:

– Ты всё всегда узнаёшь в последнюю очередь. Завтра в школе общее собрание. Педсовет, отдел народного образования, попечительский совет…кто там ещё есть, развели демократию. Этого парня, Боброва, будут исключать из школы за хулиганство.

– Боброва? – переспросил доктор.– Это, какого Боброва? Не того ли, который с Машей сидит?

– Наконец – то, вспомнил. Да, его. Который сидит рядом с нашей дочерью!

– За что? – это известие действительно заинтересовало доктора, потому что он сразу почувствовал, что здесь замешана его дочь.

– Он при всех, при всей школе, во время большой перемены,– словно смакуя каждое слово, рассказывала Александра Николаевна, – избил,…зверски избил Аркадия Сафонова. Сбил его с ног ударом кулака как заправский боксёр. Бедный мальчик, никакого спасения нет от хулиганов. На улице от них проходу нет, уже и в школе достали. В общем, Леонид Аркадьевич взбешён. И он, как председатель попечительского совета школы заявил, что ноги этого бандита больше в школе не будет. И если будет нужно, то он до самого министра образования дойдёт. Распустились до невозможности.