– Перестань! – я тоже засмеялся. – Борхес тут ни при чем. Там и без него есть над чем подумать.

– Не над чем там думать! Иуда предатель, и этим все сказано! Самый гнусный человек, вот и все дела.

– Подожди, как ты можешь так говорить? – опешил я. – Ты ведь судишь, не разобравшись. Разве не сам Христос послал его на предательство?

– Конечно, нет! Христос никого не посылал, он просто знал, что Иуда это сделает. Не в смысле – предвидел, а в смысле – зрел в сердце. Ты пойми, человек: Иисус – он очень добрый, он давал Иуде шанс одуматься, остановиться, но тот был слишком черен душой, вот и закончил предательством.

– Но послушай! – не унимался я. – Ведь в Евангелие существует эта знаменитая фраза: "и с куском хлеба вошел в него сатана". Как ты это объяснишь? Смотри, что получается: Христос подает Иуде хлеб, и с этим хлебом в Иуду входит сатана! Разве это не странно?

– Нет, конечно! – опять рассмеялась Софи. – Что же здесь странного?

– Ты что, не видишь? – изумился я такой непонятливости. – Вот у нас причина: кусок хлеба из рук Иисуса. Вот следствие: сатана с этим куском входит в Иуду. Вывод: сатана вошел в Иуду с дозволения, если не по указанию, самого Иисуса. То есть Иуда просто жертва, и на его месте мог бы оказаться кто угодно!

Софи посмотрела на меня с сожалением:

– Вот сразу видно, что ты совсем не разбираешься в подобных вещах. Ты мыслишь как физик – равномерно и прямолинейно. Как прочитал, так и понял. А подумать?

– А что тут думать? – насупился я.

– Ну какой ты глупенький! Ты сначала разберись, что на самом деле там происходило, а потом уже делай выводы. Вот я лично как думаю? Иуда был апостолом, значит, Христос видел в нем больше хорошего, чем плохого. Но плохое, конечно, было, и в душе у Иуды все время шла битва добра со злом. Иисус верил, что может помочь Иуде стать чище, поэтому и принял к себе. Только темная часть души Иуды в конце концов взяла вверх, и он замыслил предательство…

– Ты про хлеб объясни, – нетерпеливо потребовал я.

– Я и объясняю, – улыбнулась Софи. – Тут же все так просто! Когда Иисус подал ему хлеб, он этим предложил Иуде сделать окончательный выбор: с ним он или против. Если бы Иуда отказался от хлеба, это бы означало, что он открыто отвергает Иисуса, и это было бы, так сказать, по-честному. Но Иуда взял хлеб, и совершил свой самый страшный грех: решился обмануть доверившегося. Вот почему сатана смог войти в него: на Иуде больше не было благодати Христовой. Теперь понятно? Сатана вошел не по указанию Христа, а потому, что Христос от Иуды отвернулся. А так-то сатана с Иудой всегда рядом был.

Кажется, с минуту я сидел с зависшей на полпути чашкой и смотрел в улыбающиеся Софины глаза.

– Ну, и чего ты молчишь? – спросила Софи.

– А что тут сказать? – я поставил чашку на стол и тяжело вздохнул. – Ты разрушила мою необыкновенной красоты теорию. Спасибо тебе за это.

– Всегда пожалуйста! – рассмеялась Софи. – А что у тебя за теория?

Я не стал объяснять. Теперь это не имело никакого смысла.

А теория была действительно красивой…

4.

Естественно, после такого фиаско мы с Федей впали в ступор. Чтобы мы ни делали, новых идей у нас больше не было. Как языком слизнуло.

Нас охватила глубокая метафизическая тоска. По крайней мере, меня.

И тут на горизонте опять появился Ляпин.

Я столкнулся с ним почти на том же самом месте, правда, на этот раз, время было вполне адекватное.

– Судя по отсутствующему взгляду, – заметил Ляпин, – ты близок к разгадке теоремы Ферма.

– Не совсем, – вздохнув, отозвался я.

– Не поделишься, в чем загвоздка?

– Не поделюсь.

– Разумная скрытность, одобряю. Но, все же, зря. Я мог бы помочь.

– В этом как раз и вся соль, – опять вздохнул я. – Хочется все понять самому.

– Это правильно, – одобрил Ляпин. – В таком случае, могу предложить помощь иного порядка. Помнишь, я упоминал о том, что гностики искали ответы в темноте?

– Помню, – усмехнулся я. – Мне особенно понравилось про идеологически подготовленную девственницу.

– Ну, – рассмеялся Ляпин, – девственница – это только на высшем уровне посвящения, а для неофитов – годы упорных медитаций. Сначала в полном одиночестве, потом – совместные камлания, но, в том числе, и в приятном обществе. На людей темнота действует так, что сознание сильно съезжает за горизонт. Ничуть не хуже лизергиновой кислоты, но при этом абсолютно безвредно. Только нужно знать, где и как. Не хочешь попробовать?

– Прямо сейчас?

– А почему нет? Я знаю отличное место, а состояние у тебя вполне подходящее, могут случиться интересные вещи.

Состояние у меня, и правда, было не совсем обычным, наверное поэтому я и согласился.

Мы сели в автобус, идущий на другую сторону реки, и доехали до конечной. Здесь был жилой район работников речного порта, людей давно потерявших нормальную работу, веру в светлое завтра, усталых от безделья, и потому грязных, вонючих и недобрых.

– Приятный район, – сказал Ляпин, направляясь в сторону портовых территорий. – Реликтовый.

– Однозначно, – охотно согласился я, стараясь не отставать. – Не наткнуться бы на реликтовых обезьян.

– Боишься?

– Опасаюсь. Мы как-то плохо понимаем друг друга.

– Это да, все непонятное вызывает страх. Но, я надеюсь, темнота тебя хотя бы не пугает?

– Ну, сплю я без света.

– Уже не так мало, – хмыкнул Ляпин. – Сейчас будет запредельно темно.

– А куда мы идем?

– Увидишь, – отмахнулся Ляпин. – Тебе понравится. Абсолютная темнота, знаешь ли, явление редкое. Ее нужно выращивать, как черную орхидею: медленно, терпеливо и с благоговением. Но встречаются и дикие места. Нам как раз туда.

Мы миновали охранную зону, которую давно уже никто не охранял, и вышли на дальнюю окраину порта. Здесь вдоль берега залива стояли огромные покрытые ржавчиной баржи, забытые и никому не нужные. Некоторые были распилены и полуразобраны. Слева от них, по ту сторону заводи, высились не мене ржавые портовые краны и какие-то массивные конструкции, а справа лежали белые пески и разлагающиеся останки тяжелых тракторов, напоминающие скелеты гигантских рептилий. Этот мрачноватый пейзаж производил сильное впечатление, мне сразу вспомнились "мясорубка" и "комариная плешь", я даже сунул руку в карман: нет ли там случайно какой-нибудь гайки с примотанной тряпочкой.

Мы подошли к баржам, и Ляпин сделал приглашающий жест:

– Выбирай.

– Что выбирать? – не понял я.

– Баржу, – ответил Ляпин. – Там внутри – темнота. Настоящая, двадцатилетней выдержки.

Я посмотрел на лежащие передо мной огромные ржавые ковчеги. Они нависали над неподвижной водой, одинокие и безжизненные. Совершенно одинаковые.

Я пожал плечами:

– Не знаю, мне все равно.

– Тогда пойдем сюда, – сказал Ляпин, направляясь к ближайшей, лежащей большей частью на берегу, – будет проще забраться. Я, кстати, в этой еще ни разу не был.

Мы влезли на нос, используя некое подобие ступенек. Наверху, вдоль бортов, тянулись два ряда люков, некоторые были открыты, напоминая пасти уснувших в ржавом болоте металлических бегемотов.

– Надо найти где посуше, – сказал Ляпин. – А то замерзнем.

Он подошел к ближайшему люку, откинул со скрипом крышку и, достав из кармана действительно гайку (я даже не удивился), кинул в темный провал. Раздался всплеск.

– Не пойдет, – Ляпин перешел к следующему.

Наконец, очередная гайка с глухим стуком покатилась в глубине резервуара, и Ляпин сказал:

– Подходит. Спускайся.

Я заглянул в люк. Вниз вела вертикальная лестница, исчезавшая в глубине. Разглядеть, что там внутри, было совершенно невозможно. Мне стало как-то слегка не по себе.

– Чего ждешь – повторного приглашения? – Ляпин посмотрел на меня с нетерпением.

– Да как-то немного боязно, – признался я.

– Ради это мы сюда и пришли, – холодно отозвался Ляпин. – Страх открывает глаза, слышал наверно в детстве?