– Ева, – скучая, ответствовал я.

– Нет! – хищно оскалился Ляпин. – Ее звали София. Точнее, София-Ахамот, иначе говоря – грешная София. Именно она Мать этого мира, и нет никого выше ее.

Я впервые посмотрел на Ляпина с интересом – мне это начинало нравиться.

– Хм, – сказал я.

– Вот именно, – многозначительно кивнул Ляпин. – Теперь смотри: гностики все время искали возможность достучаться до Софии, чтобы получить от нее искупительные знания, и, как показала практика, единственным эффективным средством было соитие в абсолютной темноте…

– То есть банальный секс?

– Именно, что не банальный. Это был долгий и изнурительный ритуал, во время которого гностик неделями сидел в абсолютной темноте, постепенно сходя с ума от информационного голода, и когда ему начинали слышаться голоса и видеться сияющие тени, к нему приводили юную девственницу, хорошо подготовленную идеологически и доведенную до аналогичной кондиции не менее интересными средствами. Их тела соединялись, и на юную деву снисходила София-Ахамот, дабы вновь испытать сладость мига творения.

– Хм, – сказал я еще раз.

– Это чудесное мероприятие и называлось темными мессами, – подвел итог Ляпин. – Ну, а тебе будет интересно узнать, что в наш стремительный век нужной кондиции можно достичь гораздо быстрее. Был бы гностик.

– И что, есть?

– А как же! – прищурился Ляпин. – Ты не представляешь, как сейчас популярны подобные практики. Но, сам понимаешь, это не афишируется на каждом углу. Так что, если заинтересуешься, могу составить протекцию.

– Нет, спасибо! – рассмеялся я. – В такие игры я не играю.

– Это только кажется, – улыбнулся Ляпин. – Ну, что ж, тогда нам время расставаться. Всего хорошего – я сделал все, что мог.

– Премного благодарен! – поклонился я. – Тронут, и притом весьма.

Ляпин только скривился в холодной улыбке и, сделав на прощание ручкой, свернул за дом, мимо которого мы проходили.

Я пожал плечами и двинулся дальше.

Отоспавшись к полудню и уже изрядно придя в себя, я обнаружил, что единственное, о чем я думаю, – это о гностиках и нисходящей к ним Ахамот. Даже ночные сатурналии с Софи отошли на второй план.

Пришлось отправиться в библиотеку и обложиться книгами.

Как оказалось, меня ждало пиршество ума и аллегорий. София-Ахамот, а точнее, София и одноименная ей дочь ее Ахамот, проходили фигурантами космогонических протоколов Валентина-Гностика, дошедших до нас трудами известного епископа Иренея из Лиона. Потрясающе красивое и поэтичное повествование, пропитанное тонким экзистенциальным эротизмом:

"На недосягаемой и невыразимой высоте существует совершенный и предвечносущий Эон, который зовется Первоначалом, Праотцом и Бездонным. Он необъятен и невидим, вечен и нерожден, и пребывает в тишине и покое несчетное количество веков. Его Мысль, которую они называют также Даром и Тишиной, существует вместе с ним.

Когда Бездонный задумал произвести из себя начала всего, он поместил в Тишину, которая была с ним, семя всего, что было им задумано. Восприняв это семя, Тишина зачала и родила Ум, во всем подобный и равный его породившим, который один только в силах охватить величие своего Отца. Этот Ум называется Единородным, Отцом и Началом всего. Его жена Истина была произведена вместе с ним".

Далее следует подробное описание того, как порожденные Тишиной эоны начинают размножаться делением, эманируя из себя все новые и новые парные сущности. София была последним, тридцатым, эоном, завершившим акт творения первоначал. Так появилась Плерома, то есть, как легко догадаться, – Полнота.

И все было бы замечательно, если бы Ум, единственный знавший Отца и наслаждавшийся созерцанием его величия, не возжелал поведать об этом остальным эонам. Его, правда, тут же остановила Тишина, но импульс был уже послан, и смутное чувство неудовлетворенности проросло в эонах, как сорная трава.

"И теперь уже и другие Эоны, хотя и не выражая этого явно, желали увидеть того, кто является истоком их семени и услышать о корне всех вещей.

Тогда самая последняя и юная из эонов, София, воспылав страстью, устремилась вверх, а отнюдь не в объятия к своему супругу. Она полагала, что ею двигала любовь, но в действительности – дерзость, поскольку она не имела той общности с Отцом, которую имел Ум. Однако она со всей страстью устремилась к Отцу, желая объять его величие. Задача была ей явно не по силам, поскольку нельзя достичь невозможного, но она все равно продолжала бороться, страстно стремясь в беспредельность Бездны к непостижимому Отцу".

Однако нерушимый принцип Полноты остановил ее с помощью силы, называемой Пределом, и выбросил за границы Плеромы.

Там, "стремясь совершить невозможное и объять необъятное, София породила некую бесформенную сущность, какую только и может породить одна женская природа. Осознав это, она сначала очень огорчилась, проклиная свое несовершенство, затем испугалась, что ее жалкое творение может умереть. Потом, в полном отчаянии, она стала искать средства и способы, чтобы скрыть то, что она произвела. Наконец, обезумевшая от страсти, она снова рванулась назад к Отцу, полностью растратив свои силы в этих метаниях. Она умоляла Отца о помощи, и другие эоны, особенно Ум, присоединились к ее мольбе".

Для восстановления нарушенной Полноты, Глубина исторгла Христа и Духа Святого, которые вернули Софию на отведенное ей в совершенном мире место. Но неразумное чадо Софии, Ахамот, было задержано Пределом. Христос, из жалости, лишь вложил в нее некое подобие, отдаленный образ Полноты, чтобы изгнанница могла утешиться предвосхищением вечной жизни в Глубине. Но Ахамот воспылала любовью к Христу, и поэтому не находила себе места. "Она испытывала печаль, поскольку не могла ничего понять; страх, что жизнь покинет ее так же, как и свет, оставивший ее в одиночестве; и сомнения, вспоминая все, что было. Ее поглотил мрак неведения, но в отличие от матери, Софии, она не изменилась благодаря своим страстям, но, напротив, в ней возникло некое новое стремление – стремление вернуться к тому, кто дал ей жизнь". В результате этого стремления и появился материальный мир: скорбь ее стала твердью, слезы ее пролились водой, грустная улыбка при воспоминании о любимом стала физическим светом, из страха возникли чудовища, а томящаяся в бездействии мысль породила Демиурга, который упорядочил и подчинил себе несовершенный мир.

Демиург создал людей, руководствуясь образом Христа, который хранила в своем сердце влюбленная Ахамот. Людская плоть – отвратительная материя, в которую Демиург вложил душу, а Ахамот – в тайне от него – дух, навсегда связав себя со своим страдающим творением, чем нарушила гармонию Полноты. Гностики – это люди познавшие истину о низменном мире существования, только они способны волей своего духа вернуть частицы света Ахамот в Полноту, и когда этот процесс завершится, мир снова придет к изначальной гармонии…

В этот патетический момент на меня совершенно неожиданно свалился Федор, мой главный визави в интеллектуальных спорах. Я был настолько погружен в горние сферы, что уже потерял связь с реальностью, как вдруг он нарисовался на соседнем стуле и зашептал, нехорошо сверкая глазами:

– Я нашел ответ на твой вопрос!

– На какой вопрос? – вздрогнул я, не сразу сообразив, о чем это он.

– Сейчас я отвечу тебе, басурманин, что такое альтруизм! – Федю просто распирало от боевого азарта и желания растоптать меня и смешать с чем попало.

– Врешь, – отмахнулся я, предчувствуя недоброе.

В последний раз мы с ним сильно поспорили на эту тему. Моя позиция выражалась сентенцией "человек – это звучит гордо, но эгоист – это звучит честно", однако Федя считал, что человек лишь тогда человек, когда он с большой буквы. А иначе, люди – лишь видовое название млекопитающих, больных разумом. И эгоизм – основной симптом этой болезни, результат патологического самосознания без самопознания, трусливая реакция животной природы на саму природу разума.