ТЕМНОТА

1.

Все началось с того, что я переспал с Софи.

Совершенно дурацкое имя, как из французской комедии для сопливых подростков, но тут ничего не поделаешь – она терпеть не могла, когда ее звали как-то иначе: Софья, София – ее трясло от этих звуков. Мне, в свою очередь, было все равно: хочется – пусть будет Софи.

Как было принято в те интересные годы, мы познакомились в университетской библиотеке. Я смертельно скучал в длинной очереди к престарелой флегме, выдававшей дефицитные книги всем особо жаждущим знаний, и от нечего делать то и дело запускал нос в персиковое облако фимиама, исходившее от золотистых локонов стоявшей впереди меня институтки в желтой рубашке и джинсах-клеш, в чем был пару раз едва не уличен – мадмуазель, обернувшись, сверкнула на меня большими глазами, но я в ответ был старательно безразличен и демонстративно чист помыслами, потому конфликт так и не разгорелся.

Наконец, подошел ее черед загадывать желания пред лице старой колдуньи, и тут это юное создание ни мало не стесняясь потребовало все что ни есть из Бодрийяра заодно с непредсказуемым в такой комбинации Рорти. Старушка в ответ на минуту зависла с открытым ртом, потом с трудом нашлась и без пояснений немилосердно послала мадмуазель в расчудесные страны, где книги буржуазных суперстаров пылятся на полках. Мадмуазель страшно расстроилась и едва не расплакалась, но мое сердце дрогнуло, и я не сдержался:

– Простите, что вмешиваюсь, – сказал я, кашлянув для солидности в кулак. – Если очень нужно – могу предложить кое-что из личных резервов. Хотите?

Мадмуазель утерлась желтым рукавом и страстно кивнула.

Мы улыбнулись друг другу улыбками посвященных и устремились прочь из душных объятий книгохранилища, прочь из этих давящих стен, на воздух, через весь город, через осенний парк – ко мне за книгами.

Между нами неистово заискрило электричеством.

Мы болтали без остановки, мы смеялись до слез, и я ни на секунду не задумался схватить ли ее за руку, когда мы бежали через гудящую дорогу – так что в тот же день вечером, прощаясь, со стопкой книг под мышкой, она робко поцеловала меня теплыми мягкими губами и шепнула многообещающее «до завтра».

Спасибо, старина Жан, в этот раз ты меня не подвел!

Все закрутилось, завертелось, и уже через месяц Софи позвала меня к себе.

В тот день звезды сложились так, что патронажная родственница Софи, приютившая двоюродное чадо на время получения высшего образования, самоустранилась в столицу на пару дней по гомеопатической надобности, и вышеозначенное чадо поспешило воспользоваться освобожденной от гнета тирании жилплощадью на всю катушку. Софи позвонила мне и в милых эвфемизмах воззвала разделить с ней ложе. Я, понятно, не смог устоять перед соблазном и не замедлил явиться.

Однако, остынь, читатель! Я не стану посвящать тебя в детали той страстной ночи, поскольку это никак не относится к делу, за исключением финального итога: домой под утро я отправился совершенно пьяный от счастья. Сладкий туман дрожал перед глазами, мысли путались и разбегались, поэтому нет ничего удивительного в том, что я со всего размаха влетел в чью-то спину.

– Извините, задумался! – поспешил оправдаться я.

– Ерунда, – великодушно простили мне. – Космос общий для всех, так что никаких претензий.

Передо мной обнаружился высокий мужчина в сером пальто и с замотанной шерстяным шарфом шеей. Типичный вольный художник в предрассветных сумерках.

– И по какому поводу такая славная расфокусировка? – поинтересовался он.

Я пожал плечами – не объяснять же первому встречному причины утренних экзальтаций?

– Понимаю, – взгляд у вольного художника подернулся, и он выразительно пошевелил в воздухе пальцами: – Маленькие ночные радости?

– Ну, что-то вроде того.

– А теперь не спится от невыносимой легкости? – вольному художнику явно хотелось поговорить.

– Не спится, – я кивнул, не вдаваясь в подробности.

– Вполне извинительно. Детерминанта выяснена и не вызывает нареканий, – вольный художник широко улыбнулся. – Кстати, Ляпин, – представился он.

Я тоже представился.

– Рад познакомиться. Пройдемся? – Ляпин сделал приглашающий жест.

– В смысле?

– В смысле, нам по пути. Ну, посуди сам: утро, город спит, и лишь двум джентльменам настолько нечего делать, что они столкнулись на абсолютно пустой улице. В этом есть какое-то предопределение, не находишь?

– Нет.

– Вот и прекрасно: уверен, нам есть о чем поговорить. Например, могу с ходу предложить замечательную суфийскую притчу, словно специально для тебя. Изложить?

Я зачем-то вежливо кивнул.

– Не пожалеешь, – одобрил Ляпин, потирая руки как хирург перед операцией. – Значит, смотри, история такая: некий отшельник всю жизнь прожил в пустыне, в одном и том же месте, сидел под сенью высохшего дерева и почти не двигался, считая, что Бог везде, поэтому нет смысла куда-то идти. Но однажды ему что-то стукнуло в голову, он встал и пошел, наступая на собственную тень, пока, спустя много дней, не вышел на край скалистого утеса. Взглянув вниз, он увидел море.

Ляпин приостановился и выразительно посмотрел себе под ноги, потом снова устремился вперед.

– Можешь себе представить: отшельник никогда прежде не видел столько воды, поэтому он решил, что сам Бог явился ему во всем своем величии. Отшельник падает на колени и начинает исступленно отбивать поклоны. И вдруг море уходит – ну, отлив и все такое. Отшельник спускается вниз и видит то, что осталось берегу – раковины, кораллы, блестящие камушки. Ему очевидно, что это награда за усердную молитву. Рассудок у него мутнеет, он бросается собирать все что только можно, и тут замечает тридактну. Знаешь, что это?

– Какая-то морская тварь? – припомнил я.

– Именно, – кивнул Ляпин со значением. – Огромный моллюск, который раскрывает створки раковины, а когда между ними что-то попадает, смыкает их с невероятной силой. Так вот, наш малограмотный герой увидел тридактну, ее нежную плоть, бесстыдно выставленную на обозрение, и ему по какой-то абсурдной логике представилось, что это женское лоно. Ну, в некотором смысле очень похоже. Короче, отшельник решает, что Бог даровал ему не только богатство, но и счастье слияния с женщиной, и, недолго думая, ложится на раковину. Створки тут же смыкаются!

Я непроизвольно передернул плечами, представив последствия.

– Нет, – усмехнулся Ляпин, уловив мою нехитрую мысль, – ничего страшного не случилось, потому что жезл у отшельника был крепче стали. Вот только он утонул, когда вернулось море. Не смог вырваться. Такие дела.

– Ну, да, – хмыкнул я. – И что с того?

– В принципе, ничего особенного, – пожал плечами Ляпин. – Я, собственно, все это к тому, что есть повод задуматься.

– Так это же прекрасно! Хуже, когда повода нет.

– Именно! – рассмеялся Ляпин. – Но мне казалось, я задал не то чтобы вдохновляющее направление для мыслей, разве не так?

– Даже не знаю, – отмахнулся я. – Мне кажется, я уж как-нибудь смогу отличить женщину от тридактны.

– Уверен?

– Более чем.

– Вот и замечательно, – Ляпин не стал скрывать разочарования. – И тем не менее, я не могу отказать себе в удовольствии сообщить тебе парадоксальную вещь: женщины бывают разными.

– Серьезно?

– Абсолютно. И с разными женщинами можно получить совершенно разный по сути опыт. Ты когда-нибудь слышал о темных мессах?

– Вот про сатанизм мне совсем не интересно, – поморщился я.

– При чем тут сатанизм? – Ляпин покачал головой. – Темные мессы – это ритуал гностиков, вполне законченных христиан. У них, конечно, были догматические разногласия с апостольским христианством, но концептуально они исходили из общей парадигмы и верили в одного и того же Христа. Но не в этом дело. Дело как раз в том, что многие гностики, в отличие от ортодоксов, уделяли особое внимание женскому вопросу, так как считали, что вся эта увлекательная история про сотворение мира и грехопадение начинается с женщины, которую звали как?