- Давайте, стреляйте.
И повернулся к Рогозиной:
- Галина Николаевна, голубушка, поскорее.
***
Не было обезболивающих, не было снотворного, не было успокоительного. В который раз она вспоминала ФЭС, где всё это – вещи ежедневного оборота, не переводившиеся, не дефицитные – было доступно и, оказывается, так мало, так не по-настоящему востребовано.
- Али звёзды воевал? Али волны всё гонял?..
Он был некрасивый, нездоровый, весь какой-то недетский и молчаливый. Плакал и молчал, на все вопросы плакал и молчал.
Утро ещё не светлело, когда он исчез. Рогозина опустилась у пустой кушетки в засохших пятнышках крови и подумала, как хочется в Москву. Именно сейчас, именно назад. Господи, как хочется в Москву…
Подошла ещё одна тень, прислонилась рядом.
- Какие у вас усталые глаза…
- Как же его всё-таки зовут?
-Сашка. Сашкой его зовут.
«Не гонял я волн морских, звёзд не трогал золотых…»
***
Так уж вышло, лучше всего Галя запоминала людей с пронзительно-голубыми глазами. Она убеждалась в этом не раз, особенно в годы работы в ФЭС, когда каждый день приходилось знакомиться и контактировать с невероятным количеством людей. Широкая река лиц текла, обтекала её, но неизменно рядом оставались образы голубоглазых.
Особенно отчётливо Рогозина помнила двоих. Первую учительницу музыки, низенькую, сухонькую, улыбчивую и, как говорил отец, «истинно интеллигентную». Ещё он говорил про неё – с добрым смешком – «Маленькая собака до старости щенок», намекая на рост. Каждый раз, вспоминая, Рогозина усмехалась: интересно, переросла она свою В.Д. в два раза или только в полтора?
Со вторым человеком она познакомилась в лагере. Это была старуха, неизвестно как туда попавшая, как и Сашка, как и все остальные. Иссохшая и обезумевшая. Время сделало её совершенно бесцветной, сияли только глаза –бессмысленно-чужеродно. Каждый день она бродила под пыльными стенами, глядела в них, что-то бормотала. Однажды упала и так и не поднялась. Это произошло на глазах Рогозиной, на минуту вынырнувшей из духоты госпиталя. Полковник бросилась к ней и, пока тащила к палатке, разобрала фразу:
- Дениска… Дениска не хочет это…
Старуху усадили на стул, напоили водой.
- Крайнее истощение. Ей нужно поесть.
Но она не ела – отталкивала ложку, плевала в тарелку.
- Дениска…
- Как вас зовут?
- Дениска не хочет…
- Что за Дениска, чёрт возьми? – раздражённо спросил Илья, отойдя к стоящей в стороне Рогозиной. – Как будто у нас есть время возиться ещё и с ней…
В его голосе не было злости, только досадливое усталое равнодушие. А вот Галина Николаевна испугалась этих голубых сумасшедших глаз…
- Кто это – Денис? – спросил Игнат Ильхамович, тяжело опускаясь на корточки перед старухой. – Ваш сын?
- Да, да! – оживилась та. – Сынок! Он не хочет кашу…
- Где он?
- Он – там… - протянула старуха, указывая на щель входа. – Он – далеко… У нас – связь, - понизив голос, прошептала она. – И Дениска не хочет кашу…
- Связь?
- Я ем – значит, это ест он. Дениска никогда не любил каши…
- Хорошая моя… - Обращение резануло ухо. Перед глазами Рогозиной мгновенно встала знакомая из той жизни – невропатолог. «Мой хороший»… Случайная встреча, улица… Сквер… Антонова на скамейке, такая же голубоглазая…
- Хорошая моя, - повторил Игнат, беря старуху за руку. – Ваш сын на войне, ему нужны силы, вы должны есть за вас обоих… Вы ведь не хотите, чтобы Денис голодал?
- Нет! – с ужасом, с присвистом зашептала она. – Нет!
- Тогда поешьте! Ну? – он снова протянул ей ложку, ласково поглаживая по сморщенной жилистой руке. – Покушайте, моя хорошая…
Рогозина смотрела, как Илья Ильхамович, грузный, седой, кормит безумную женщину, годящуюся ему в матери. Внезапно она поняла: старухе кажется, что он и есть её сын.
Полковник, шатаясь, быстро ушла прочь. Перед глазами плыло. Нет, она не смогла бы ни догадаться, что это за Денис, ни притвориться им. Нет, нет, нет, достаточно голубоглазых, хватит…
На следующий день старуха пропала.
========== Часть 6 ==========
За окнами было тихо, внутри тоже. А ей хотелось, чтобы всё скорее проснулось – люди, звуки, жизнь.
Земля, прикрытая первым снегом (он стаял уже к утру) напоминала поле, на котором спали изрешечённые солдаты. Рогозина помимо воли вспоминала фильтр стенка на стенку – когда у одной стенки оружия нет.
То тихое, что летело за окнами поезда, было похоже на «отфильтрованное».
Полковник едва давила желание разбудить Валю. Она уснула недавно, едва ли час назад, а Галя, наполненная недосыпом до краёв, - через край! – не могла даже задремать. И видано ли: целый вагон, шумный, пёстрый, разнокалиберный днём , теперь почти не шевелился, почти не вздыхал, ей казалось – почти не жил.
Поля, отфильтрованные поля. Скорее бы кончилась дорога.
Ещё два часа назад, когда они допивали чай, окрашенный не столько заваркой, сколько последними лучами, Антонова, выжато, успокоенно улыбаясь, шептала: «Ехать бы так и ехать… Ехать и ехать» - и Рогозина соглашалась.
А сейчас – скорее бы кончилась дорога.
Спит ли теперь её мальчик?.. Девочка – спит.
***
- Полковник Рогозина?
Она вздрогнула. Удивительно, как быстро успела отвыкнуть от своего звания. Слепо подняла голову, заозиралась.
- Полковник Рогозина! Кто здесь Рогозина?
- Я. – Наконец сообразила, откуда звучит голос. От входа. Человек в форме. Погоны лейтенанта.
- Со мной. – Отрубил, отвернулся и вышел.
Перекинулась взглядом с Игнатом и Ильёй. Оба глядели настороженно: у одного в глазах тяжесть трёх десятков, у другого – шести.
Рогозина стянула халат, утёрла со лба пот и вышла вслед за лейтенантом в вечернюю влажную свежесть.
Отойдя шагов на двадцать от госпитальных палаток, он остановился. Галина Николаевна не спеша подошла (не от неуважения: просто не было сил догонять), молча встала рядом.
- Военный трибунал постановил… - В свете мощного фонаря в железной клетке лейтенант оказался сорокалетним мужчиной. Не мальчишечкой, как ей показалось раньше. - …постановил казнить дезертира. Полковника. По правилам смертный приговор приводит в исполнение равный или высший по званию. Вы – полковник. Так?
- Так.
- Завтра утром расстреляете виновного.
Это был второй раз, когда она пожалела, что взяла с собой документы. Надо было оставить, потерять их ещё аэропорту, а лучше – раньше, спрятать где-нибудь, где о них бы никогда не заподозрили, например, в кабинете той самой невропатолога, которая «здравствуй, мой хороший»… Спрятать, скрыть, что она, Галина Николаевна Рогозина, - не только русская, не только хирург, но и «равный или высший по званию» - полковник. Эта троица, на которую она опиралась, следовала которой, по правилам которой жила, - теперь она рушила вдребезги всю её жизнь.
-Нет.
- Значит, вы тоже дезертир? Изменница?
- Почему о моем звании вспомнили только сейчас?
- Оно понадобилось. – Лейтенант не улыбался, не злился. Голос был тихий и ровный. – Оно понадобилось. Был бы среди докторов генерал – казнил бы генерал. Завтра утром.
Возвращаясь в госпиталь, Рогозина думала, что время бежать подкараулило её само. Либо бежать, либо…
Всю ночь за окном палатки ей чудился отец. Он снова рассказывал ей о том, какой существовал обычай: судья, выносящий смертный приговор, должен присутствовать при исполнении. Что ж, папа, сегодня я в похожей ситуации…
Что ж, папа, а помнишь нашу ссору тридцать лет назад? Помнишь? Я ведь хотела идти в педагогический. Там не заставляют убивать низших по званию.
- Галя! Галя!!!
Кто-то больно трясёт за плечо. Неужели она всё-таки уснула? Кто её будит? Илья? Он единственный здесь обращался к ней по имени. Игнат Ильхамович произносит только неизменное «Галина Николаевна»…
- Галя!
- Да, да, да, - в полубреду пробормотала полковник. – Да… Утро? Я не буду… Я не буду исполнять приказ!
