-Что это?

Видя, что полковник молчит, майор шагает вперёд (за машину теперь опасаться незачем), отодвигая её от солдат.

- Вам лучше знать. Вы сами только что положили это в багажник.

- Ну… - с усмешкой, чуть более живой, чем прежде, произносит первый. – Ну! – Уже громче, будто распаляясь, разогреваясь от крика. – Ну, разверни!

Передаёт в руки майору свёрток в тёмной тряпице. Тяжёлый, сухой и холодный. В тёмном багажнике он бы нагрелся. Полковник слабо, предупреждающе взмахивает рукой: «Не трогай!» - но он прекрасно понимает, что если не оставит своих отпечатков сам, его заставят. Или её.

В свертке оказываются патроны, похожие на золотистые тюбики с губной помадой.

- Гля! У него патроны! Он хотел ехать сюда с патронами!

Из будки блокпоста выходят ещё двое. Разворачивают майора, толкая в спину, ставят у машины лицом к тёмному пустому багажнику. Он идёт, слегка подволакивая ноги. Самый первый, южанин, наставляет на него автомат.

Вновь пришедший, обтерев ладонь о штаны, хватает полковника за запястье и тянет за собой. Но она вырывает руку и осторожно подходит к южанину. Щёлкает затвор. Она касается его локтя, думая, что её впервые не трогает исходящий от человека запах алкоголя.

- Он – водитель. – Полковник оборачивается к солдатам. Те смеются.- Он только водитель. Не убивайте его.

- Тише, тише. – Южанин говорит медленно, трезво и почти с сочувствием. – Отойдите. Мы ничего ему не сделаем. Отойдите. Не бойтесь, мы ничего не сделаем. Встаньте сюда. Холодно? Принести чаю?

Ей в руку суют горячий стаканчик.

- Пей! – тоном приказа.

Она пьёт и поверх пластиковой каймы видит, как куда-то ведут майора. Дёргается. Стакан выскальзывает из пальцев, ноги обдаёт жёлтыми брызгами.

- Идите, идите, - бросает южанин солдатам.

- А она?

- А она остаётся со мной пить чай! – Смеётся. – Отдай телефон.

Полковник вынимает мобильник из кармана джинсов, отдаёт. В загорелых громадных ладонях он кажется птенцом. Эти же загорелые ладони хватают её за руку и уводят с дороги на мягкую чёрную землю.

- Зачем ты врала мне? Я ведь тебе поверил. Ты сказала, у вас задание. Ты не сказала, что у вас патроны.

- У нас нет патронов. Они ваши.

- Хочешь ещё чай? Куртку принести?

За спиной – тяжёлые торопливые шаги. Их догоняет один из парней в камуфляже, протягивает ей паспорта и удостоверения. Южанин поднимает брови.

- А я тебе поверил…

- Уезжайте.

- Где мой напарник?

- А я тебе поверил… Ты сказала – он только водитель. Ни одному слову верить нельзя. Ме-енты.

- Вы свободны. Езжайте.

- Где мой напарник?!!

Он отбирает одно удостоверение. Бросает под ноги, топчет. Сплёвывает.

- Будут лишние вопросы – передумаем. Иди.

Полковник возвращается к машине, не оглядываясь, сгребает с земли разбросанные вещи, как попало скидывает в багажник. В темноте салона замечает неподвижного, натянутого, словно неживого водителя.

На прощание южанин ещё раз обдаёт её запахами пота и алкоголя и машет рукой.

А через десяток метров их тормозят, полковника вытаскивают из машины и велят майору уезжать одному. Он выскакивает из салона.

- Коля! – повелительно кричит она. Голос хриплый, на грани срыва.

- Передумали, - скалится южанин, тряся мятым удостоверением. – Нам хирурги нужны! А ты едь, едь, нам незачем мясо.

- Коля, уезжай, - теперь тихо повторяет полковник. – Уезжай, пожалуйста.

Это было на полдороге домой. Им оставалось дожать трое суток.

***

Она попала в приграничный лагерь. Кроме неё там уже было двое полевых хирургов, таких же случайных, почти пленных, ничего не знавших.

Конфорки и правда не работали. Почти все. Но кипятить инструменты было необходимо, они обжигала пальцы, проверяя, греется ли спираль. От этого кожа стягивалась ребристыми коричневыми пятнышками – как ранними пигментными пятнами. Но прошла неделя, месяц, полтора, и эти пятна почти перестали выделяться на фоне вынужденного загара. Больше времени понадобилось, чтобы побледнели другие – от схваченных сквозь тонкие рукава ручек стерилизаторов и тиглей. Не было чистых полотенец, ваты, почти не было электричества. Не было даже перчаток – их, одноразовые, приходилось кипятить и надевать на обратную сторону…

А безымянные раненые прибывали – после сортировки, громадными партиями, стонущие, мертвенно бледные и как один молчащие, откуда они и кто.

Такие же случайные, почти пленные, ничего не знавшие и растерянные. Но она знала, она-то знала, что было истоком её пути сюда…

========== Часть 3 ==========

Тридцать лет прошло, всё о том же гудеть проводам…

***

Галя сидела в тёмной комнате, на незаправленной, разворошенной кровати. Снятое бельё кучей лежало под ногами. Она комкала его, вяло, зло. Если бы рядом была посуда, или хотя бы какая-то чашка, - расколотила бы, не задумываясь. Внутри билась мысль: крушить, хлопать, греметь! Ненавидеть!

За окном издевался снег.

- Галя. – Приоткрылась дверь, в полоске света появилось лицо отца. – Галь… Зачем ты это наговорила?

- Не знаю, - ответила она. С подбородка на груду белья соскользнула крупная капля. За ней ещё две. – Не знаю.

- Я не хочу, чтобы ты всю жизнь считала, что это я отправил тебя в…

- А кто? Не ты? – взвилась она, мгновенно выныривая из опустошающего равнодушия. – Не ты говорил мне об этом с самого детства? Детства - которого у меня и не было? Ты всю жизнь таскал меня по охотам, лагерям, палаткам! Твои вечные командировки – почему я всегда должна была ездить с тобой?!

- Это другое. Галя, я никогда не требовал от тебя быть лучшей!

- Не требовал! Никогда! А что это значило – в лучшую школу, к лучшей учительнице? Всю жизнь? Ты не помнишь, как однажды вернулся с собрания и сказал – недовольно, удивлённо, помнишь, папа? – сказал: «тебя не назвали в числе лучших»! Что это?!

- Галя, мы вместе выбирали университет! Это был твой выбор! Я предлагал тебе…

- Подумай, что бы ты говорил, как бы ты смотрел на меня, если бы я не пошла твоей дорогой! Подумайте только, дочь военного, судьи, - и учится в педагогическом! Срам!

- Галина!

- Да, да, да! – кричала она, отчаянно смаргивая слёзы. – Да! А я, может быть, была бы в сто раз счастливее! Это ты, ты, твоё отношение ко всему…

- Галочка… Галочка, солнышко моё, я говорил тебе ещё год назад: всё можно поменять! Ты сама не захотела!

Галя вздрогнула от его изменившегося тона. Она привыкла – нет, не привыкла, а просто знала – железные интонации отца. Но эти тихие слова, «Галочка», - тоном виноватого…

- Тогда объясни мне, зачем ты рассказываешь о том, что кто-то добился того, а кто-то стал тем-то? Чего ты хочешь от меня? Что ещё я должна сделать из этого вечного дурацкого списка «должна-должна-должна-должна»? Вывернуться наизнанку?! Ты, ты, ты! Всё ты! – захлёбывалась она.

Злые обвинения сами рвались изо рта, Рогозина продолжала кричать что-то, адресуя отцу. Только спустя несколько минут она поняла, что дверь закрылась, в комнате снова темно. Всхлипывая, роняя ругательства, она нацепила свитер и брюки, выскочила в прихожую, стянула с вешалки куртку.

- Галя, ты же понимаешь, что не права, - донёсся из кухни его голос. – Ты же понимаешь, что не права сейчас. Зачем?

- Чёёрт! – выкрикнула она, швыряя куртку на пол. – Ненавижу, ненавижу всё это!

- Ненавижу тебя, - твердила она позже, наполняя водой ведро, встряхивая тряпкой, яростно шлёпая ею по мокрому полу. – Ненавижу тебя! Иногда!

- Могла бы, могла бы учиться в другом месте, и было бы в сто раз лучше!- Нож громыхал о разделочную доску, кубики варёной свеклы крошились в кастрюлю, несправедливая, безумная буря внутри не думала утихать.

- Нельзя готовить в таком состоянии. Оставь, Галя. Иди погуляй.

- Погуляй! – истерический смех. – Не хочу, не хочу больше слушать твоих советов! Если бы ты посоветовал мне, как нужно правильно жить, я бы тебя послушала! Советуй, если такой умный! Ну! Ты же судья!!!