Но это лицо гражданской войны, и здесь работает принцип: «Надо выжить… А для этого лучше убить…».

И не просто убить, а «раздавить гадину и ее гаденышей». Так думали все на Балканах – и по ту, и по другую сторону. Просто одни убивали с выстрела, другие – жгли в печах, скармливали зверью в зоопарках, разрывали тракторами, резали головы своим жертвам с особой жестокостью тупыми ножами и забивали людей молотками…

И далее Драган рассказывал:

– В сербском городе Купрес в начале войны с хорватами произошла страшная трагедия. Купрес – это небольшой городок с населением в десять-двенадцать тысяч человек. Так вот, в одну ночь в этом городе было убито около пятидесяти человек из первых лиц города, все они – православные христиане, сербы. Списки составляли заранее. В эту же ночь в Купресе были захвачены все стратегически важные объекты. Остальному же христианскому населению было сказано, чтобы оно просто оставило город… И люди вынуждены были уйти, иначе их просто бы вырезали вместе с детьми и стариками, чтобы занять их дома и земли.

Да, сербы, конечно, поняли все. Но даже и в этом случае людей пытались обмануть. Им говорили, со стороны экстремистов-мусульман, что они будут защищать сербское население от хорватов, однако к этому времени экстремисты с помощью западных кураторов организовали уже и хорошо вооружили свою армию. И со стороны хорватского войска сербам тоже говорили, что их, сербов, будет защищать хорватское войско. Но сербский народ не поверил ни тем, ни другим.

И Драган продолжил рассказывать о том, чему он был свидетелем сам лично:

– В одном из сербских городов уже приготовлены были хирургические инструменты и оборудование для изъятия органов у сербского населения, были приготовлены и контейнеры для их транспортировки. Об этом рассказал мне один врач-мусульманин, сосед, который должен был принять в этой варварской акции самое непосредственное участие. Вот такая была война с сербами – война за их органы.

Мы вели разговор в палате Илизаровского центра ортопедии и травматологии, где лечились сербы. Здесь же находился на реабилитации и Ратко. И он не выдержал накала разговора и вставил свою фразу.

– А как объяснить такое зверство… – голос его дрожал, – когда на глазах у нас подвесили пленного серба, как свинью, на крючки, на которых коптят свинские туши, цепляя их за лодыжки.

Разговор ненадолго прервался. Мы долго молчали, каждый думал свою думу. Солдаты – о том, что пережили в те страшные годы. Я – о том, предстоят ли такие же испытания нашей стране.

А гражданская война в Малой России уже стояла на пороге, и «грифы» с Балкан давно ждали новых костей, только уже донбасских героев.

– Какая это по-твоему была война и как разворачивались боевые действия? – Я уже не просто поддерживала разговор с югославским солдатом, а перешла по старой журналистской привычке на интервью.

– Самое главное на этой войне было выбрать правильную стратегию и занять стратегически важные объекты, чтобы держать все под контролем. В Боснии сербское войско удерживало шестьдесят шесть постов. С одной такой точки (например, в горах) можно было контролировать два-три города, и основные бои шли, конечно, за эти точки. А в 1995-м году в войну открыто вмешался Запад, то есть НАТО, и это уже была настоящая и жестокая война против сербского населения.

– Я знаю, что в Хорватии, где стояла сербская республика «Српска крájна» (сербск. яз.), в которой жило в основном сербское население, было очень много православных церквей, – допытывалась я.

– В 1995-м году все христианское население – семьдесят тысяч человек – было вынуждено уйти из этого края. А все православные храмы были разрушены. Их просто взорвали с помощью специальных взрывных устройств и гранат. Заранее вывезли всю церковную утварь, иконы и… взорвали. Все церкви до единой.

Сложный диалог ненадолго прервался.

Стук в больничную палату.

– Привет!

– Добрый день! – в гости заглянул военный писатель, наш друг…

Сигарета за сигаретой, и новые воспоминания сербских солдат о прошедшей войне продолжили сложный разговор.

– В городе Купрес, который я охранял в составе сербского войска, – медленно заговорил Драган, – церковь была разрушена артиллерийским снарядом, выпущенным на расстоянии 25–30 километров от города. Все, конечно, было спланировано. Им надо было разрушить христианскую культуру и уничтожить Православие в Сербии. Взять, как у нас говорят, голову сербской нации.

– Конечно, это была не только война с сербским народом, но и война против России, и она касается того, что происходит у нас сегодня, – вступил в разговор писатель.

Он – боевой офицер и знал обо всем не понаслышке.

– Ведь Сербия – это самая западная граница Православия в Европе. Между Сербией и Россией только две православных державы – Болгария и Румыния, – отозвался Драган, – но католичество не прошло дальше Сербии, хотя враги пытаются любыми средствами подойти к границам России. Они давно уже целятся на Русь, но Сербия охраняет вас с запада, чтобы враждебная православию вера не продвинулась дальше.

В разговоре наступила продолжительная пауза.

Писатель, казалось, вслушивался в каждое слово, в каждую интонацию своего собеседника, в каждый его горестный вздох, вызванный тяжелыми воспоминаниями о войне. Он сам не раз видел врага в лицо, и хорошо знает, как его герои-земляки, спецназовцы, вступали с неверными в траншейный ближний бой там, где пуля молчит, а нож кровоточит… Он внимательно слушал рассказ югославских солдат, и они понимали друг друга с полуслова.

– Драган, а что вы видели, когда освобождали сербские деревни и населенные пункты?

– Одно зло. Зло даже не в том, что были разрушены дома. А в том, чтó делает война с человеком. Мы видели людей с выколотыми глазами, видели садистски изуродованные тела, массовые убийства. Видели, как к домам, где скрывались сербы, подгоняли, например, танки и расстреливали людей, направляя танковое орудие прямо в окна зданий, а окна больниц, школ и домов, где находились женщины, больные старики и дети, закидывали гранатами и боевыми снарядами, так что тела убитых, которых надо было хоронить, были разделены на несколько частей.

Да, действительно, это было лицо зла и оно раскрыло себя во всей полноте именно на войне против сербов.

Когда война в Боснии закончилась, только сербы увидели лицо этого беззакония – через массовые захоронения детей и немощных стариков, через огромное число людей, без вести пропавших, тела которых не найдены до сих пор.

Об этом не пишет мировая пресса, и никто не смеет пока дать историческую оценку геноциду сербов в этой войне, да и слово «война» политики тщательно избегают, называя ее военным конфликтом.

Словно вторя этим мыслям, сербский солдат озвучил свои страшные воспоминания:

– Как можно перенести страдания матери, которая стоит у гробов троих своих сыновей и оплакивает их гибель! Как можно пережить гибель малолетней дочери, изнасилованной группой бандитов на твоих глазaх! Как можно пережить то, что большинство сербов уже никогда не будет жить в своих домах и никому не верит!

«Вот зло и его дъявольское лицо», – думал писатель и обратился к Драгану:

– Так за что же ты все-таки воевал?

– Сначала за то, чтобы спасти свою семью и семьи своих друзей. Но когда я увидел, что такое война и какие она принимает формы, то стал воевать за то, чтобы спасти сербский народ от геноцида. Спасти сербскую державу. Если народ будет иметь свою культуру, свою державность, то его не уничтожить. Поэтому я воевал за Сербию. Все сербы ратовали за одну идею – будущее сербского народа. За то, чтобы сербский народ сохранился, как нация, и чтобы сербы имели свою державу и всегда жили на своей земле.

За столом неспешно идет разговор двух бывалых ратников, один – с чеченской, другой – с последней балканской войны. О том, как с поля боя выносили трупы убитых солдат ценой собственной жизни, они говорят с особой горечью. Бывало и такое на их веку, что за двух убитых теряли троих живых и запивали гибель всех пятерых сорокапятиградусной «горькой» из полевой спиртовой фляжки.