Но тот не знал, что ответить, и не мог ничего о своей вере рассказать. Мусульмане знают, какой они веры, они знают своего бога. А этот русский не знал православной веры, он ответил, что имеет какого-то “своего” бога.

Он ничего не мог сказать о своей вере.

А ведь такая великая русская нация!

Так было и в Югославии: не все знали Бога, не все веровали; не молились, не уважали посты. Но война снова научила сербов Православию, и они знают и уважают Церковь и Бога, чего раньше не было.

А России требовалось знать свою веру еще до войн в Чечне и Афганистане. Русские знают, кто они и кто их враг. Но они не знают своего духа. Поэтому я желаю русскому народу и русским солдатам покрепче веровать!».

Эти слова пронзили мое сердце и оставили в душе глубокую рану. Неужели и нам надо испытать горькие страдания, чтобы также, как и сербы, понять, кто мы, и кто наш настоящий враг? Как бы и нам научиться, по словам сербского воина, познавшего цену жизни и смерти, «покрепче веровать», чтобы быть по-настоящему великой нацией, населяющей Русь Святую, данную нам во обетование Вечной Жизни.

Свою книгу и свою любовь я посвящаю также сербскому солдату – из уважения к православной истории сербского народа, преклоняясь перед мужеством и стойкостью сербских воинов, удивляясь их неистребимой силе противостоять врагу до последнего!

Само имя Ратко созвучно старому славянскому слову «ратник», то есть воин.

Среди сербов издавно ходит притча о том, что скоро их останется столько, что всех сербов можно будет собрать под одно дерево. Образ сербского войника Ратко собирательный в той мере, чтобы через его судьбу и его отношение к миру приоткрыть характер и особенности человека, опаленного гражданской войной. Человека с изломанной судьбой, измененным сознанием, ставшего в тридцать лет глубоким стариком, но нашедшего в себе силы жить, не теряя себя, любить и жалеть людей, отдавая им то лучшее, чему научила его родная Сербия, ее многовековая православная история и культура.

Елена Кибирева,

член Союзов писателей и журналистов России

Он пришел в канун Рождества.

С первым днем праздника родилась по-настоящему и наша любовь. Только что прилетев из Белграда, он явился в наш храм и, дождавшись меня у ворот церкви, тихо окликнул:

– Голýба…

И больше не вымолвил ни слова, только смотрел своими карими миндальными глазами прямо в сердце.

– Ратко! – Не знаю, удивилась ли я тогда или просто приняла все как само собой разумеющееся. – Я так рада тебе…

На следующий же день я получила сербский шоколадный ликер и чудные зимние розы.

Как же они были хороши!

Он ехал ко мне из своей Сербии ровно три года и восемь месяцев. Конечно, мы оба знали, интуитивно чувствовали, что будем вместе. Знали это еще восемь лет назад, когда только что познакомились в больничной палате, куда его, замученного бесконечной чередой операций на родине, привезли из-под бомбежек Белграда в наш город.

– Помогите ему. Это серб золотой пробы, – звонок из Московской Патриархии решил судьбу боевого офицера, принявшего на грудь, в полном смысле этого слова, шестнадцать вражеских пуль.

Автомат прошил всю его левую половину сверху донизу, породнив до конца жизни с шестью пулями, одна из которых застряла в нескольких сантиметрах над самым сердцем. Он перенес уже более двадцати операций, чуть не потеряв однажды свою жизнь, и перенесет в России еще более десяти.

Он ушел на войну за православные земли Боснии в составе национальной Югославской армии, когда ему было двадцать четыре года. На этой же страшной войне погиб и его восемнадцатилетний брат, но это особый рассказ… Тогда я даже не догадывалась, насколько близко история Сербии коснется моей жизни и какой поистине непредсказуемый крутой поворот ждет меня через десяток лет.

К этой теме я еще не раз вернусь, а пока в городском аэропорту носилки с сербским героем встречает наш курганский писатель Виктор Потанин. Именно ему позвонили из Москвы и высочайше попросили принять участие в судьбе раненого бойца. Ратко была необходима срочная операция в Илизаровском центре. Загнившие боевые раны не давали жить – инфекция костей левой ноги могла иметь трагические последствия. Если бы, волею судеб, он уехал тогда в Австралию, то остался бы, в лучшем случае, без ноги.

Обоюдное внутреннее чутье говорило нам, что мы встретились не случайно, однако наши судьбы соединились в церковном браке много позднее. Конечно, хрупкое, но настоящее чувство распознать необыкновенно трудно, и я не знала тогда, что через эту неожиданную встречу и наши магнитные свидания отважусь написать книгу о моей необъяснимой, трогательной любви к Сербии и ее солдату.

Он несколько лет подряд приезжал в Россию лечить израненное тело. Приезжал, лечился, уезжал. Встречались, общались, расставались. Последний раз уехал почти на три года со словами: «Вернусь. Будем женить…»

Любил он кинуть монетку не на орел и решку, а на ребро. Вся жизнь его, можно сказать, балансировала на ребре, и я особо не ждала его, но и не забывала.

Конечно, он приехал. Так должно было быть.

Знал ли, что едет ко мне? Или только думал об этом?! Или кидался мыслями: будь, что будет! Сейчас никто из нас не признается, что каждый ведал свою судьбу заранее. Видимо, мы оба ждали своего часа. И все было в этом ожидании: искушения, страдания, страсти, ошибки, разочарования, несбывшиеся надежды и мечты, сравнения, анализ и выбор. Выбор своего – того именно, что предназначено для тебя Промыслом. Это был трудный, извилистый путь длиной почти в десятилетие. Но и на этих путаных дорогах он, иногда останавливаясь, пристально смотрел в мои смеющиеся глаза и говорил вдруг уверенно:

– А ты – моя. И это от Бога!

Я, улыбаясь, пряталась от его нежного взгляда и со смехом, а, может, с лукавинкой, отвечала:

– Я не люблю тебя…

Мне казалось тогда, что мы никогда не будем вместе, и я стойко и довольно долго держалась от него подальше – лишь бы не попасть в общую обойму разбитых им сердец. А таких неспокойных женских сердец, мечтающих о настоящей «заграничной» любви, в нашей оскудевшей моралью стране было достаточно.

Позднее он часто спрашивал меня, путая мою человеческую заботу о нем с женской увлеченностью:

– Любишь меня?

А я, вполне искренне, отвечала:

– Нет.

Думаю, что он не верил мне и считал меня своей очередной жертвой.

Я ухаживала за ним с самых первых дней его пребывания в гнойном отделении Илизаровского центра ортопедии и травматологии, когда он, больной и беспомощный, не знающий русского языка, оторванный от своей привычной среды обитания, сутками лежал на кровати, страдая от депрессии и тоски по родному дому.

Посещать больного воина было моим церковным послушанием: я должна была покупать ему по его желанию воду, фрукты, сигареты и, конечно, шампанское. Шампанское он заказывал по особенным поводам: для врачей, медсестричек, заведующих бинтами и капельницами, и… непредвиденных случаев. И об этих случаях знали только мы вдвоем.

Приходя в люкс-палату к моему подопечному, я включала диск француза Джо Дассена, а заморский гусар открывал бутылку шампанского, и курс реабилитации больного начинался…

«Чего сердце ищет, то и глаз», – говорит сербская мудрость. Без знания языка, нам, конечно, трудно было понимать друг друга, но французская музыка, полусладкое, игристое шампанское, приглушенный свет и живые искорки в глазах сблизили нас так неожиданно и таинственно, что уже через несколько дней он звонил мне каждый вечер и говорил одну и ту же фразу, повторяя, а вернее пропевая ее по нескольку раз: