Мурат вскочил:
— Я и мои люди готовы принять бой с ногайцами. Мы выезжаем сегодня же.
Иван Иванович устало прикрылся рукой. «Идиоты, — думал он. — Какие все же идиоты…»
(В/ч 461-13 «бис», полуостров Рыбачий, сентябрь 1998 года)
День в воинской части 461-13 «бис» начался, как и всегда, с утреннего построения и развода дежурных нарядов — в караул на «периметр», на кухню и хозработы. Лукашевич заступил на охрану воздушных рубежей, засев с пачкой свежих газет в комнате под «вышкой». Дежурный по КДП, чтобы Алексею служба медом не казалась, объявил через динамики "готовность номер два [62] ", и старший лейтенант, ворча, облачился в высотный компенсирующий костюм, надел подшлемник.
Майор Громов расположился в своем кабинете с видом на полосу и взялся наконец за написание годового отчета, разбирая накопившиеся рапорты, представления к поощрениям и взысканиям. Дежурным по части в этот день был назначен капитан Никита Усачев, а в домике контрольно-пропускного пункта засели Женя Яровенко и рядовой второго года службы Митя Фатюхин. В общем, жизнь в воинской части 461-13 «бис» протекала медленно и умиротворенно, и недавнее брожение, связанное с продолжительными невыплатами, вспоминалось как нечто нереальное, словно случившееся с кем-то другим, и даже смешное.
Митя и Женя играли в карты. Карты были старые, засаленные, изображенные на них картинки смутили бы и самого бывалого «Жигало», но игра шла азартная, «на интерес», и на особенности колоды никто из участников не обращал внимания. Иногда оживал стоявший на столе ящик станции ближней и дальней связи, и Женя подкручивал верньеры, чтобы лучше было слышно, как переговариваются Дежурные на многочисленных вышках, пунктах, точках:
— Сто семнадцатый, ответьте Доценту. Сто семнадцатый, ответьте Доценту…
— Локатор, в девятом секторе кто-нибудь есть?
— Дипломат заходит на посадку в Мурмашах. Меняет эшелон…
— Двести двадцать седьмой, сколько у вас на РВ [63] ?
— Тринадцать тысяч у меня…
— Странно, двести двадцать седьмой, у нас на локаторе — восемь тысяч…
— У меня — тринадцать…
— У нас — восемь…
— Ну так разберитесь, блин!..
— Сто семнадцатый, ответьте Доценту. Сто семнадцатый, ответьте Доценту…
— Подполковника Рассохина давно не видел?..
— У него вчера дочка замуж вышла — в городке отдыхает.
— Ха, четырнадцатый, и как погуляли?
— Хорошо погуляли. Водки, сам понимаешь, было море. Оттянулись по полной программе.
— Кто-нибудь учудил?
— Как же без этого…
— Товарищи офицеры, прекратите засорять эфир! Здесь вам армия или что?..
Женя побил туз, подсунутый Митей, козырной «шестеркой» и жизнерадостно захохотал:
— С тебя еще полбанки, салага! Митя был рядовым второго года службы и на «салагу» обиделся. К тому же и проигрыш.
— Ты говори, да не заговаривайся, сержант, — предупредил он довольно агрессивно. — За базар и ответить можно.
— Можно, — легко согласился Яровенко. — Только стоит ли? Я раздаю.
Он собрал колоду и принялся ее тасовать.
— Я тебе не салага, — продолжал заводиться Митя. — Я не сегодня-завтра дедом стану.
— У нас в части дедовщины нет! — заметил Женя. — Или ты считаешь иначе? — Он вдруг бросил колоду и пристально посмотрел на Митю.
Митя осекся. Он вспомнил, что Яровенко — детдомовец и шестой год в армии, что Громова он боготворит и всячески проводит политику майора на выдавление и строжайший запрет каких-либо «неуставных взаимоотношений». И проводит яростно, не считаясь ни с количеством назначенных внеочередных нарядов, ни с количеством выбитых зубов. Сам же по себе Женя был парень неплохой, вон недавно угощал настоящим виски на полную шару и угощал всех, не выделяя ни «салаг», ни «черпаков», ни «дедов». Для него они (как и для майора Громова) были все равны — военнослужащие части 461-13 «бис». Митя вспомнил все это, подумал и притух.
— Дедовщины нет, — согласился он. — Но традицию соблюдать надо!
— Я тебе покажу традицию, — Яровенко показал Мите кулак и снова принялся тасовать карты. Но раздать их он не успел.
За воротами воинской части взвизгнули тормоза.
— Кто это там? — удивился Яровенко; он посмотрел на окно, затем на радиостанцию. — Никто вроде не собирался…
Митя с готовностью взялся за отставленный к стене автомат.
— Погодь, — осадил Женя. — Успеешь еще пострелять.
Он вышли из домика КПП: впереди — Яровенко, за ним — Фатюхин. Яровенко почти сразу остановился, перегородив проход, и Митя вежливо подтолкнул его в спину. Но сержант стоял твердо.
— Митя, — сказал он тихо-тихо, но Фатюхин услышал. — Митя, наза-а…
В ту же секунду Женю отбросило от двери, он повернулся при падении, и новая пуля ударила его в спину. Темная, почти черная кровь забрызгала пол. В дощатой стене контрольно-пропускного пункта появилось несколько отверстий. Вылетевшей щепкой Мите Фатюхину оцарапало лоб. Всё это происходило в тишине, нарушаемой только быстрыми тихими хлопками. «С глушаками работают!»
— сообразил Митя. Он свалился на пол и в нескольких сантиметрах от своего лица увидел побелевшее лицо сержанта.
Две пули, выпущенные из автоматов с навернутыми на стволы глушителями, разорвали левое легкое Жени Яровенко, одна засела в животе, еще одна — в миллиметре от позвоночного столба, но, несмотря на эти тяжелейшие раны, Женя был жив.
— Митя, — с трудом выговорил он, — это нападение, Митя, — кровь пузырилась у него губах. — Беги, Митя…
Рядовой второго года службы фатюхин не заставил себя долго уговаривать. Когда пули и щепки перестали лететь, а частые хлопки затихли, он вскочил и споро рванул к окну с видом на «бочки» жилого городка. Митя с разгона выбил своим телом окно вместе со стеклом и рамой, упал на дорожку, вскочил и, петляя, как заяц, быстро побежал к городку. Он забыл и об оставленном на КПП автомате, и об истекающем кровью сослуживце, и не замечал даже, что его собственные штаны мокры от мочи.
Женя Яровенко остался в домике КПП один. Он знал, что люди в черных, натянутых на лицо вязаных шапках с прорезями для глаз и в камуфляже, которых он увидел у ворот части, придут сюда, к нему, чтобы закончить свою кровавую работу. Женя мог бы попытаться доползти до автомата, прислоненного к стене, и встретить противника очередью свинца, но он поступил иначе. Превозмогая боль и слабость, сержант Яровенко приподнялся на руках, встал на колени. После чего, на коленях же, двинулся к столу с радиостанцией. Глаза заливал пот, в голове шумело, любое движение отзывалось нестерпимой болью в простреленном теле. С каждым пройденным метром сил оставалось все меньше, но Женя настойчиво продвигался вперед до тех пор, пока его окровавленные пальцы не вцепились в край столешницы.
