Лукашевич, разумеется, знал, какие кульбиты умеет выделывать в воздухе друг Константин, дцать лет отслуживший в «Русских витязях», но и он вообразить себе не мог, что майор решится продемонстрировать свои навыки не на специально подготовленной для показательных трюков машине, а на простом и незатейливом «МиГе-23», в условиях, приближенных к боевым. Громов не стал стрелять из пушки по кабине транспорта, как перед тем обещал. Вместо этого он по второму кругу догнал транспорт, уровнял скорость, примериваясь, а потом без предупреждения на форсаже бросил машину вниз.

Лукашевич ахнул и зажмурился. «МиГ» в пикировании под утлом в сорок градусов к горизонту пронесся перед тупым носом норвежского транспорта почти впритирку — Лукашевичу на мгновение даже показалось, что истребитель задел брюхом выставленную вперед горизонтальную антенну «Геркулеса» и что сейчас обе машины, объятые пламенем, повалятся в штопор, уходя в последний раз к земле.

Но всё обошлось. Непринужденно выйдя из пикирования и явно красуясь, Громов крутанул иммельман [50] . Лукашевич перевел дух. Да, такое не каждый день увидишь, но лучше бы и совсем не видеть. Еще он подумал, что если уж он, старший лейтенант, всерьез испугался, увидев сцену, казалось бы, неминуемого столкновения с расстояния в километр, то каково должно быть экипажу транспорта — небось наложили в штаны.

Однако Громов на этом не успокоился. Развернувшись в иммельмане, он снова пошел на сближение, теперь уже — лоб в лоб. Экипаж «Геркулеса» предпринял отчаянную попытку избежать новой опасности, уводя свой самолет по нисходящей спирали. Но скорости были несопоставимы, и майор успел во второй раз за последние полминуты напугать и экипаж, и Лукашевича. «МиГ» Громова, казалось, чудом не врезался в «Геркулес», в самый последний момент майор рванул ручку управления на себя, рули высоты отклонились до предельного положения, и истребитель свечой ушел в небо.

— Борт номер 183, — услышал Лукашевич в наушниках спокойный голос друга, — будем продолжать?

— Твоя взяла, командир, — раздался в эфире ответ на русском, произнесенный с характерным акцентом. — Мы идем за тобой…

(Карелия, сентябрь 1998 года)

Ожидание затягивалось, а настроение портилось. Стуколин ежеминутно поглядывал на часы и завидовал черной завистью Жене, который по солдатской привычке («солдат спит — служба идет») прикорнул в кресле водителя, положив руки на руль и низко надвинув кепку. Двигатель грузовика работал вхолостую, по лобовому стеклу шуровали дворники, размазывая капли дождя, который не прекращался с прошлого вечера. Стуколин вздыхал и тосковал. Умение ждать входило в число его достоинств.

Где-то в ряду стоявших вдоль взлетно-посадочной полосы машин хлопнула дверца. Сквозь пелену дождя Стуколин увидел фигуру, бредущую к грузовику; фигура приблизилась, и Алексей дернул за ручку, выбираясь из кабины ей навстречу. Подошедший — им оказался Стриженый, напяливший поверх куртки черный полиэтиленовый дождевик — громко чихнул и выразительно посмотрел на Стуколина.

— Заболеешь тут с вами, — сказал он. — Задерживаются твои друзья, лейтенант. Стуколин пожал плечами.

— Пойдем, лейтенант, поправимся, — предложил Стриженый. — Коньяк хороший есть.

Стуколин оглянулся на кабину, в которой продолжал посапывать Женя Яровенко.

— Пойдем, пойдем, — отмел сомнения Стриженый. — Не украдут твоего бойца.

Оскальзываясь в жидкой грязи, они направились к командному джипу. Влезли на задний диван — мокрые и озябшие. Впереди сидел один из парней Стриженого, водитель.

— Это Олег, — представил водителя Стриженый. — Олег, поставь нам какую-нибудь музычку, — добавил он, обращаясь уже к парню и сделав в слове «музычка» ударение на предпоследнем слоге. — И передай коньяк.

Водитель расторопно выполнил распоряжение шефа Открыл бар, достал пузатую бутылку коньяка, серебряные стаканчики, все это передал Стриженому. Потом порылся в бардачке, выбирая кассету. Заиграла довольно бодрая музыка, и Юрий Шевчук своим знаменитым голосом с хрипотцой запел про осень и про небо под ногами.

Стриженый откинул с головы капюшон дождевика и собственноручно наполнил стаканчики темно-коричневой жидкостью:

— Ну давай выпьем.

— За что будем пить? — уточнил Стуколин.

— Давай за авиацию. За русскую авиацию! Стриженый сказал это со значением в голосе, но снова чихнул, расплескав коньяк, чем испортил торжественность момента.

— Давай за авиацию, — согласился Стуколин. Чокнувшись, они осушили стопки. Стриженый поморщился и занюхал рукавом, словно не элитный коньяк пил, а дешевую подделку на коньячном спирте. Потом похлопал себя по карманам и достал початую пачку «Marlboro», протянул ее Алексею:

— Куришь?

Алексей покачал головой:

— Нет.

— А вы вообще курите? В смысле, пилоты курят? — поинтересовался Стриженый, извлекая из кармана вслед за сигаретами зажигалку.

— Курят, — отвечал Стуколин. — Дымят, как паровозы, Но я нет. Здоровье дороже.

(Что касается курения в авиации, то это действительный факт: несмотря на многочисленные запреты, пилоты курят, ничем в этом не отличаясь от обычных людей. Особенно налегают на табак пилоты пассажирской и транспортной авиации — эти могут позволить себе дымить прямо в кабине самолета во время исполнения своих непосредственных обязанностей. Тяжелее приходится военным летчикам — курить в кислородной маске или гермошлеме, мягко говоря, затруднительно. Но и они не упускают своего уже на земле. А уж сколько всяких анекдотических историй с этой отравой связано!

Взять хотя бы случай, произошедший не так давно в Великобритании на показательных выступлениях по поводу юбилея Королевских ВВС. Два «МиГа-29» под управлением пилотов Тресвятского и Бесчастнова столкнулись в воздухе. Оба пилота успели катапультироваться. Бесчастнов при катапультировании получил ранения, а потому был сразу увезен с поля. Зато Тресвятский сделал роскошный жест: едва отстегнув парашют, он на глазах многочисленной журналисткой братии вытащил из кармана комбинезона пачку сигарет «Winston» и с непередаваемым изяществом закурил.