Но это все предположения, высказываются и другие мнения: например, что та же z в разных позициях (в середине слова и в концевой) произносилась по-разному.

Что до грамматики Lingua Ignota… у нас есть лишь список понятий-существительных, но нет ни предлогов, ни глаголов, ни связных текстов на языке. Поэтому все, что нам доступно, – это гипотезы о существовании каких-то словообразовательных суффиксов.

Например, та же Сара Хигли предположила, что суффикс -buz, который встречается исключительно в разделе, посвященном деревьям, как раз и обозначает «дерево» или «куст», аналогично суффиксу -boum, который существовал в средневековом немецком. Другой суффикс – -zia – Хильдегарда использует в словах, имеющих отношение к природным объектам, к частям тела или растениям, а окончание -schia ассоциируется практически исключительно с дикой жизнью (он содержится в таких словах, как «лилия», «утка», «голубь», «незабудка» и т. д). Несколько похожих суффиксов -iol/-ziol/-zio, по всей вероятности, были связаны с мужскими профессиями.

Есть намеки на то, что суффиксы отражают грамматический род, но материала слишком мало, чтобы судить об этом с уверенностью.

Как и когда создавался язык?

Первый раз Хильдегарда упомянула о «неизвестном языке» в письме папе римскому Анастасию IV в 1153 году, но там Lingua Ignota упоминается как нечто давно воспринятое от Всевышнего и нуждающееся в обработке. Наверняка мистланг явился аббатисе в одном или нескольких видениях, а потом она с помощью уже упомянутого переписчика Вольмара в каком-то виде зафиксировала его на бумаге.

По мнению исследователей, основная работа была проделана между 1150 и 1158 годами. Есть вероятность, что сама Хильдегарда участвовала в работе над Riesencodex, но заканчивали его точно после ее смерти.

И самый интересный вопрос – зачем ей все это понадобилось.

Тут необходимо вспомнить о ее даре пророчицы, о том, что настоятельница монастыря Рупертсберг была не просто глубоко верующим человеком, а человеком, которого Бог избрал как пророка, наделил миссией. Для Хильдегарды мир после разрушения Вавилонской башни, когда Господь из-за неповиновения людского смешал все языки, находился в неестественном, павшем, грешном состоянии.

И это не только ее мнение, можно вспомнить Данте, у которого «Ад» предстает как место деградации и смешения языков, своеобразные «лингвистические руины».

Создавая свой иерархически правильный, отражающий структуру мироздания Lingua Ignota, она выходила за пределы отмеченных печатью зла человеческих наречий. По нашему мнению, Хильдегарда возвращалась к тому идеальному языку, которым Адам разговаривал с ангелами в раю, она выполняла задачу, возложенную на нее Всевышним, чтобы облегчить человечеству обратный путь к нему, она возводила здание из обломков Вавилонской башни, она выращивала новый райский сад взамен утраченного.

Метафора сада тем больше подходит, что в своих работах, не связанных с языком, Хильдегарда для описания грешного состояния использовала термин «сухой» как противоположность «зеленому», «цветущему», «влажному» райскому состоянию. Viriditas для нее не просто «зелень», или «озеленяющая сила», или даже «жизненность», а живое присутствие Бога во всем, тот самый «сок», который проявляет себя во всем сотворенном.

Она писала одному из своих корреспондентов: «Внимательно следи, чтобы viriditas, дарованная тебе Господом, не высохла благодаря изменчивости твоих мыслей».

Создание же языка должно было впрыснуть новый, свежий «сок» в обычную речь, давно высохшую и испортившуюся. Когда Хильдегарда бралась за эту задачу, наверняка она вспоминала Евангелие от Марка: «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками»[7].

Что до фонетики создаваемой ею речи, то нужно помнить, что в глазах мистика крылатые слуги Творца не столько говорят, сколько поют. Поэтому Lingua Ignota предназначался, скорее всего, в первую очередь не для бесед или письма (хотя она придумала и особый алфавит), сколько для пения. Как упоминалось выше, аббатиса Рупертсберга сочиняла музыку и поэтому наверняка слышала внутри себя, как должно звучать идеальное, ангельское наречие.

Кроме того, она профессионально интересовалась медициной, писала книги по ней, поэтому свой мистланг могла рассматривать как средство исцеления, лекарство от греха.

То есть в основу странного и случайного на первый взгляд перечня слов, составленных из обрывков латыни и немецкого, положены мощная философия и далеко идущие духовные цели. Можно вспомнить Summarium Heinrici, на основе которого составлялся перечень, и проанализировать пропуски, которые делала Хильдегарда (в ее языке нет вьючных животных, хищников, нет в нем и абстрактных существительных), и есть версия, что целые категории оставлены не из-за нехватки времени, а намеренно.

Хотя на самом деле лакуны могли появиться лишь из-за того, что аббатиса не довела проект до конца…

Но даже в таком виде язык ее – своеобразный философский дистиллят, изображение космоса; с одной стороны, грешного и отягченного болезнями и грехами, а с другой – способного к покаянию и очищению. И одновременно он – способ такого очищения, мощное лекарство, с помощью которого будет ликвидирована Вавилонская порча, добавка и замена для обычных человеческих наречий, что позволит нам вновь ощутить благоухание райских садов.

Из всего этого ясно, что Хильдегарда создавала язык не для себя, а для того, чтобы его использовали другие. Пыталась ли она, используя свой авторитет и связи в католическом мире, рассказать о своем изобретении, пустить Lingua Ignota в оборот? Увы, никаких сведений об этом мы не имеем; если она и писала кому-то из римских пап по поводу практического использования мистланга, то эти письма до нас не дошли.

Но «простое человеческое существо» Хильдегарда в любом случае сделала такое, на что не были способны подавляющее большинство мужчин ее эпохи, не говоря уже о женщинах, социальный и интеллектуальный кругозор которых был сильно ограничен. И ее Lingua Ignota навсегда останется памятником человеческой креативности, таланту, трудолюбию, готовности служить духовным интересам.

Интересно, что в золотом реликварии Хильдегарды Бингенской, что находится ныне в городке Рюдесхайм, хранятся ее сердце и… язык.

Что она хотела оставить людям, то и оставила.

Восьмого марта 1582 года в английском городке Мортлэйк состоялась знаменательная встреча.

Доктору Джону Ди, математику, алхимику и астрологу, составлявшему гороскопы двум английским королевам, представили молодого человека, назвавшегося Эдвардом Талботом. Вскоре стало ясно, что личность это сомнительная, без постоянного места жительства и занятия, и зовут ее на самом деле Эдвард Келли. Но Ди нового знакомца не прогнал, наоборот, они стали работать вместе.

У Келли имелся талант, которого начисто был лишен сам Ди, опытный теоретик и практик магии, сведущий во всех оккультных науках, собравший в Мортлэйке огромную библиотеку, ради знакомства с которой приезжали люди со всей Европы, – неизвестно где и когда родившийся Келли был очень сильным медиумом и мог вступать в контакт с духовными сущностями.

Джон Ди и Эдвард Келли могли разговаривать не только с ангелами, но и с мертвецами. Одно слово – полиглоты!

Обычно говорят о «магическом зеркале» доктора Ди, но на самом деле они с Келли использовали хрустальный шар, в котором появлялись ангелы, разные надписи, красочные и ужасные видения…

Уже первые совместные эксперименты увенчались успехом, но серьезную совместную работу Ди и Келли начали 29 марта 1583 года, когда сплоченная команда ангелов под общим руководством архангела Рафаила начала передавать в мир людей Holy Book, или Book of Loagaeth (название переводится примерно, как «Книга речей Господа»).