– Ба, какая встреча, – раздался взрыв баса где-то над головой у Манилло, – привет!

– З-здравствуйте, – ответил мальчик.

– Меня зовут Иероним! А тебя?! – так же зычно выпалил горбун, будто не умевший общаться тихо.

– Я Манилло, это Энрике. А это Годрик, – закончил мальчик, протягивая клинок.

– Убери-ка ты эту мерзость, пока не поранил кого-нибудь, – гневно ответил горбун, – не люблю я их, штуковины острые.

Годрик, будто понявший свою неуместность, молча и безропотно отправился в ножны.

– Ну, что, ребята, пойдемте к речке, тут недалеко. Мне обещали, что там будет весело.

– Пойдемте, – тихонько ответил Манилло.

По пути к реке горбун много смеялся, зычно кричал всякую околесицу, совершенно не интересуясь тем, откуда друзья пришли и почему идут за ним. Он радовался солнцу, птицам, которые, казалось, совершенно не пугались его громким манерам. Забавно было смотреть, как он нашел крольчиху со совсем еще маленькими крольчатами у старого пня. Он встал на четвереньки, отчего рост его стал примерно как у мальчика, подполз к ним, смешно переваливаясь и загребая ногами, и протянул гордой матери кусок моркови, неведомо как возникший у него в руке. Когда крольчиха доела морковь, Иероним-Берти протянул руку, чтобы потрогать нос крольчихи. Но рука все еще пахла морковью, отчего крольчиха решила, что трапеза продолжается, и тяпнула горбуна за палец. Он сначала заорал, а потом раскатисто расхохотался. Крольчиха даже не повела ухом. За постоянными криками и хохотом путь к реке прошел незаметно.

– Ну, где-то тут и должно быть весело, вот речушка.

Место было красивым в своей особенной простой манере. Сосняк кончался обрывом, в отвесе которого ласточки настроили гнезд. На другой стороне была холмистая пойма, трава на тех холмах была такой зеленой, что казалось, будто она вот-вот лопнет и зальет зеленью весь мир. Дальше, за теми холмами, вновь начинался сосняк. Сама речка, петляющая меж холмов, была небольшая, но очень говорливая. Горбун замер на краю обрыва и прислушался к чириканью реки и стрёкоту летавших у его ног ласточек, а потом громко расхохотался.

– Хорошо, что пришли. Сейчас должно начаться веселье, мне обещали. Вот, уже идут.

Откуда-то справа, из глубины леса послышалось пение рогов. Горбун радостно приплясывал на месте и захлопал в свои большие ладоши. Потом послышался топот, с той же стороны, откуда доносились рога. Звук был необычным, будто множество ног идут в такт, бряцая железом. Затем, словно откликаясь на крики Иеронима-Берти, зазвучали крики, хриплые, но довольно высокие, полные строгости. Манилло не понимал, что значит для горбуна веселье, ведь он отчетливо слышал…

– Армия на марше, – тихо сказал Годрик, невесть как высвободившийся из ножен наполовину, – я не спутаю эти звуки ни с чем другим.

Манилло не стал прятать кинжал обратно, лишь заворожено смотрел на другой берег. Там ряд за рядом из сосняка выходило воинство в боевом строе. Воины были разного роста и комплекции, но шагали все удивительно в ногу. Приглядевшись, Манилло разглядел там мышей почти в рост Энрике. Рядом с ними на задних лапах шагали крупные саламандры рука об руку с гордо подбоченившимися псами-сержантами, выкрикивавшими в такт что-то гортанное и воинственное. Все, как один, были закованы в броню светлых тонов и держали острые мечи и пики. Над головами шагающих летали крупные горлицы в кожаных доспехах.

С другой стороны тоже раздались звуки горнов и хриплые крики. Оттуда стали выходить шеренгами другие воины, в цветах темных, цвета сумерек и ночи. Коты маршировали рядом с шипастыми ящерицами. Тут и там можно было увидеть высокие несуразные фигуры, составленные как попало из больших булыжников. Над головами этой армии летали совы и филины. Все войско в темном гордо пело какую-то красивую мрачную песню, слов было не разобрать.

Горбун, радовавшийся поначалу, теперь стоял озадаченно, опершись на сосну.

– Что они делают? Зачем им железки? Это совсем не похоже на веселье. Это никакое не веселье.

Он посмотрел на мальчика. В глазах была плескались боль и детская обида.

Тем временем, две армии дошли до каких-то условных точек на вершине двух соседних холмов и остановились. Сама речушка будто притихла, а крики ласточек наоборот стали пронзительнее и громче. Время стало густым и маслянистым, и медленно огибало мальчика. Затем горны пропели вновь, им в ответ сотни глоток разорвались в боевом кличе, и обе армии понеслись навстречу друг другу.

Манилло хотел закрыть глаза и не смотреть на все это, но не мог. Годрик, сначала нервно подрагивавший в его руке, совсем застыл и смотрел, как два отряда уничтожают друг друга. Ни одна из сторон долго не могла взять верх, поле битвы перекатывалось то на один холм, то на другой, оставляя лоскуты павших и раненных на уже не такой зеленой траве. Все это время горбун смотрел и слушал, нервно вздрагивая всем телом. Манилло нашел в себе силы, чтобы закрыть глаза. Противоположный берег терялся в дымке, но фигура Берти вновь предстала перед ним лучистым белым пятном. Старик зябко обнимал себя за плечи и кивал на каждый всхлип, доносившийся от Иеронима. Для его работы смотрителя нужны были глаза и уши. И, пусть и против воли, этими глазами был горбун. Тот выполнял возложенный на него долг, хоть слезы и застилали его взгляд, он смаргивал их и вновь смотрел на битву, подвывая в голос. Энрике просто уткнулся лицом в штанину мальчика и не оборачивался. Манилло открыл глаза и посмотрел на поле боя. Битва не стихала, перекатываяся по траве, и оставляя взамен лишь грязь.

И вот, когда казалось, что бой будет бесконечным, воины в светлом стали все больше и больше теснить бойцов в темном, пока в спину тем не уперся лес. И тогда их ряды дрогнули, строй сломался, и выжившие стали спасаться бегством.

Воины светлой стороны весело ликовали, потрясая свои оружием и обнимаясь с товарищами. Но там, где они видели победу сил света, Манилло видел только израненных и побитых существ, лежавших на растоптанной траве. Павшие лежали вместе, обнимаясь и не делая различий в цвете стороны, форме и размере.

Горбун не стесняясь рыдал в голос, но не отводил глаз от произошедшего. Он вынужден был всё увидеть. Но Манилло не стерпел и закрыл глаза. Вновь перед ним предстал старик в белом, устало ссутулившийся, и смотрящий с обрыва.

– Теперь ты видел. Иерониму тут не место. Видеть боль мира должен я один. Уделом Иеронима было лицезрение торжества жизни, но вышло так, как вышло. Тебе надо идти в Грязный Замок. Только он даст тебе возможность сделать все правильно и исправить все ошибки.

– И помочь Иерониму?

– Помочь нам обоим.

Старик вытянул руку вперед. Из гущи лежащих тел в руку к нему скользнул чей-то талисман, подвешенный на веревочке, который должен был защитить хозяина. Но с задачей своей он не справился. Старик поймал за веревку вещицу и поднял на уровень глаз мальчика.

– По одной вещи на каждую горесть, что видел этот мир и я.

Это был какой-то странный ключ. Затем старик кивнул и приложил безделицу к груди, куда она немедленно приросла и исчезла в складках одеяния.

– Вам пора идти. Помни, Грязный замок.

– Я запомню, – ответил мальчик и открыл глаза.