Не затихая, холодило дух.
И тени расползались на виду,
Пугливо избегая освещенья.
Дышал мороз
Невинной чистотою,
Ни зла, ни отвращенья не тая,
Сгонял людей сереющей толпою
К дымящимся купелям бытия.
Мороз терзал
И верных и неверных,
И поднимал к вершине чёрный крест...
Рычали псы, в голодном откровении
Готовые один другого съесть.
Мороз глаголил
Неразумной черни
О высоте распятого Христа.
И в воду гнал, и совершал крещенье,
Но впитывала веру пустота.
Трещал мороз.
Столетия трещали
И исчезали в трещинах земли.
А с высоты, задумчив и печален,
Спокойно серебрился Божий лик.
***
Март
Ещё я задыхаюсь от зимы,
А в марте, что ни ночь, все та же стужа.
И частый кашель ошалевших кошек
На мысль наводит — быть тепла не может.
Не пахнет первой ласточкой ещё,
И градусник в окне висит сосулькой.
Земля в снегу. На реках толстый лёд.
И всё-таки весна уже грядёт.
Открыли выси синие глаза,
Асфальт лоснится в солнечных проталах.
И с каждым днём уже длиннее день.
И чувствуется благостная лень...
Я — лень земли, её огромный нуль,
Стою на перекрёстке двух столетий,
Тепла и холода, надежды и тоски,
Зажатый в ожидания тиски.
И лапа памяти царапает нутро,
А в городе гудит набатом время.
Стою на перекрёстке, будто голый,
От холода я прослезился, что ли?
Прожить полвека, в сущности, пустяк,
Двойная суть и двойственно обличье —
Во мне и праведник и шут сидит отпетый.
Приметы страха — яркие приметы.
Всегда у страха подлость в рукаве.
Мне мысль страшна, что нас ласкает подлость...
Я спрятался в ладонях у эпохи,
Дела мои, как и эпохи, пло́хи.
А впрочем, два червонца на такси
И за город умчаться, в поднебесье.
Тулуп трещит. Какая маята...
Всё суета сует, всё суета!
Мне только бы добраться до угла,
А за углом — жестокая удача —
Сквозняк с души срывает оболочку,
Душа из тела на свободу. Точка.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
И, холодом зимы переболев,
Любви и свету открываю двери.
Весну встречаю отроком счастливым,
В душе мечта — цветенье черносливы.
***
Весна ворвалась девкой пьяной
в моё угрюмое жильё.
Сперва я не узнал её,
потом; прислушавшись случайно
к её зеленым голосам,
мгновенно пьяным стал и сам,
вернее, спятил моментально
от шороха её плаща...
Мы полночь пили сообща
до дна из звёздного стакана...
И ветер тоже с нами пил...
А город в неизвестность плыл
и тоже был, наверно, пьяным.
***
Тёмная, светлая,
добрая, злая
в дверь постучала —
сердце оглохло...
Где это было?
Припоминаю:
в будущем веке
прошлой эпохи!
Припоминаю:
голос небесный
прошелестел мне,
гром заглушая.
Смерть не ужасна,
были бы песни,
всё остальное —
мелочь, пожалуй.
Было мне весело.
Припоминаю:
вправо — сломался,
влево — взбесился.
Ночью напуганный,
к призраку-Майе
жадно прильнул
и отравы напился.
Припоминаю:
было мне плохо,
нищим на паперти
клянчил покоя...
Кончена песня,
только не охать,
всласть надышавшись
смрадом левкоя.
***
...А небо будущим беременно...
О. Мандельштам
Мы всё ругаем сгоряча,
Всё недовольные друг другом...
А небо отдано грачам,
Летящим в непогоду с юга.
Покинув доброе тепло,
Грачи — крикливые статисты,
Весну играя бескорыстно,
Летят сквозь время напролом.
Уже безумные почти,
Летят и тяжелеют прошлым.
И ветер, хлопая в ладоши,
Грачам о будущем кричит.
***
Земля тяжелеет плодами молчанья и света.
Торжественный лес в ожидании чуда застыл.
Читаю слова на изгибах сухой бересты:
«Господь одарил нас мгновением бабьего лета...»
***
Осенней тревоги начало,
Цветное кружение дней.
И всё недоступней причалы,
И всё не видать кораблей.
В тумане дневных расстояний
Ни места,
Ни времени нет
Мучениям тайных свиданий,
Прощению прожитых лет.
Пусть помнят о нас
И не помнят.
Безумное время простит...
А солнце пригрелось в ладонях
Озябшим котёнком
И спит.
***
Небо лапой осеннею всклочено,
Вороньё озабоченно кру́жит.
У дороги, на грязной обочине,
Подорожник купается в луже.
Холодами испуганы ранними,
Все пугаются раннего холода,
Задымили кострами окраины
И прижались к бездушному городу.
Затушив фонари-папиросы,
Прибедняются хитрые улицы.
Собрались, будто милости просят,
А кругом — золотая распутица.
Покупается всё, продаётся.
Зазевался — обманут, отнимут.
Клён швыряет горстями червонцы,
Обнажая свою сердцевину.
И дрожит в золотой лихорадке...
Отгулялось, отмучилось. Кончено.
Бабье лето играется в прятки,
Небо лапой осеннею всклочено.
***
Лёше Пугачёву
Был год календарный:
Игра откровений, морского прибоя,
Затменья луны...
В бездонную пропасть неслись валуны
С высот
Небывалого землетрясенья.
А ветер в игре
Был и властен, и весел,
Над миром раскинув мохнатые лапы,
Вытягивал жилы, шатал поднебесье,
Нечистые силы делил на этапы...
На Север
Этап за этапом он гнал
На древоубийство,
На лесоповал.
