На поверхность меня вырвал дверной звонок. Кого нелёгкая принесла? Глазок был давно залеплен жвачкой – постарались хулиганы, а мне было лень отрывать. Я отпёр, не глядя, и окинул взглядом гостей. Алекс и Лиза. Дружеское участие и женская забота. Как будто мне сейчас это нужно.

– Марк? – Лиза неуверенно посмотрела на меня. – С тобой всё в порядке? Ты странно выглядишь. Твой телефон выключен уже несколько дней. Мы волновались и решили до тебя доехать.

Алекс хотел протянуть мне руку для приветствия, но не стал делать этого, завидев мои вымазанные пальцы. Это маленькая деталь не ускользнула от моего внимания, и я криво ухмыльнулся.

– Марк? – Лиза вновь начала хлопотать. Алекс не произносил ни слова, лишь сверлил меня сочувственным взглядом.

– Со мной всё в порядке, – голос показался мне чужим. Сколько я уже не разговаривал с людьми? Неделю? Больше? – Спасибо за заботу.

– Может, тебе что-то принести? – Алекс впервые уронил тяжёлую фразу. Он всегда так разговаривал, словно не общался, а вываливал на собеседника чугунные чушки.

– У меня всё есть, – равнодушно ответил я, разглядывая их обеспокоенные лица. Они были блёклыми, серыми, ничтожными по сравнению с Цветом.

– Марк, нам нужно кое-что обсудить, – вновь оглушил меня Алекс. – Может, пригласишь?

– У меня не прибрано.

– Как будто мы не привыкли, – улыбнулась Лиза. – Марк, пожалуйста, давай мы пройдём и поговорим. Мы твои друзья. Нам звонили твои родители, они очень обеспокоены, рассказали, что ты говоришь очень странные вещи…

– Много пил, – коротко ответил я. – Теперь завязал, – о, скорее бы они ушли!

– Марк, нам правда нужно поговорить, – Алекс попытался войти, и я вдруг понял. Они хотят забрать Цвет! Они как-то узнали о его существовании!

– Отойди! – рявкнул я так, что Лиза и Алекс отшатнулись. – Хватит приходить в мой дом! Мне никто не нужен!

– Чем у тебя пахнет? – Алекс наморщил свою картошку и сделался просто смешон. – Резкий запах… Голова от него болит.

– И руки странным выпачканы… – Лиза разглядывали капли Цвета на моих пальцах. Не другую краску, а именно их – я видел это ясно. – Белёсое какое-то… Марк, ты что, варишь наркотики? – от «страшной догадки» глаза девушки округлились.

– Белёсым? По-вашему, это белёсое? – я ткнул рукой с Цветом прямо в их гнусные хари. Внутри меня клокотала злость, обида за Цвет, великий, всемогущий, всепоглощающий Цвет. – Белёсое? А? Говори!

– Оно и пахнет, кажется, – кивнул Алекс и переглянулся с Лизой. – Марк, мы уйдём, но знай, что твои родители уже обратились к психиатру и получили направление на твою принудительную госпитализацию.

– Если ты придёшь и поговоришь, попробуешь убедить, что ты нормальный, просто это творческое начало так себя проявляет, всё ещё можно откатить, – подхватила Лиза. – Если нет, то тебя увезут! С полицией! Марк, это не шутки. В законе есть соответствующие нормы… а достаточно посмотреть на тебя, чтобы понять – в этом случае их можно применить. Прости, но выглядишь ты и правда не очень.

– Значит, вы решили упрятать меня в дурку и забрать Цвет, – их «хитрый» план был для меня очевиден. Они думают, что я идиот и куплюсь на это? – Так? Себе или кому-то?

– Марк… Какой цвет? – осторожно поинтересовался Алекс, отступая назад и вновь переглядываясь с Лизой.

– Не цвет, а Цвет! – я мгновенно приходил в ярость от того, что люди не понимали простых вещей. Глупцы! Припёрлись со своей заботой! Кому она нужна, если я стою на пороге великого открытия… и даже шагнул за него? Белёсое на пальцах… Резко пахнет… – Да кто вы такие!

– Мы твои друзья, – начала было Лиза, но я перебил её:

– Я знаю, кто вы такие. Я не сумасшедший, клянусь. Вы Алекс и Лиза, мы общаемся ещё со школы, у вас весной свадьба, я всё помню, – я немного успокоился. Цвет давал мне сил, я чувствовал его даже спиной. – Просто сейчас у меня сложный период. Можете сказать, что я уходил в запой, но вышел из него. Скоро всё нормализуется…

– Марк, мы не можем отменить решение твоих родителей, это должен сделать ты, – развёл руками Алекс. – Иначе к тебе очень скоро приедут.

– Не достанут, – ответил я и захлопнул, наконец, дверь, чтобы не видеть больше серые лица. Я их обманул. Обвёл вокруг пальца. Они отстанут от меня ненадолго… Или нет? В любом случае, это неважно. Теперь я знаю, что Цвет хотят забрать. И понял, как этого не допустить.

Я повернулся к миске с Цветом. Он был прекрасен. Он давал мне сил. Притягивал, манил, звал к себе. Сзади стучали и пытались что-то прокричать через тонкий слой дверного металла, но я не слышал. О, я не позволю им провести меня. Не дам забрать Цвет. Он поможет мне. Древнее времени, пространства и бытия – что мне может быть страшно с Ним?

Я встал перед зеркалом с миской в руках и принялся украшать себя Цветом. Нарисовал линии на щеках и над бровями. Поставил точку на языке, покрасил мочки. С каждым движением я ощущал, что становлюсь сильнее.

Сбросил одежду.

Провёл измазанным в Цвете пальцем по шее, будто мне вскрыли горло.

Закрасил соски, нарисовал спираль на животе.

Мазнул Цветом по паху и почувствовал, что теперь любая женщина может быть только моей, стоит мне захотеть.

Покрасил подмышки.

Ягодицы.

Нарисовал линии на руках и ногах.

Подвёл веки. Накрасил губы.

Теперь я знал, что миру не нужны картины Цветом.

Миру нужен тот, кто будет править. Тот, кто обладает могуществом Цвета.

Миру нужен Я. Миру нужен Цвет во Мне.

Посмотрев на остатки Цвета в миске, Я запрокинул голову и покрасил Себя изнутри. Горло, желудок, кишечник; надеюсь, оно как-то достигнет и сердца, и лёгких, и мелких сосудов.

На дне миски остались лишь жалкие капли, но и они заключали в себе неслыханную мощь. Мощь, недоступную обычному человеку. Я был глупцом, когда хотел пустить Цвет на картины и дать их людям.

Я прошёл к кухонному шкафу и достал топорик для мяса и нож.

Пусть теперь хоть кто-то попробует сунуться ко Мне. Полиция, психиатры, Алекс, родители… Теперь они пыль по сравнению со Мной. Если полезут – с них Я и начну показывать миру Себя. Будущего властителя. Мессию Цвета. Пророка изначальной сути.

На лёгкие рези в животе я не обратил внимания.

Дорогая Линда!

Решил в очередной раз написать тебе, хоть и давно понял, что это бесполезно. Ничего не могу с собой поделать – рука сама тянется к листу и ручке, и я пишу, пишу, зачёркиваю, рву, пишу вновь. На днях даже кинул письмо в камин, бросился за ним, ожёг руку, но оно всё равно сгорело. Я убеждаю себя в том, что письма мои никому не нужны, ты никогда на них не ответишь, однако в такие минуты меня словно ведёт какая-то сила, которой я не могу противостоять.

В заповеднике нашем, на северной его оконечности, вырубили часть деревьев. Проклятые чиновники смогли выписать разрешение на строительство в обход всех и всяческих законов, и скоро там будут коттеджи, наверное, целая сотня. Я ходил к начальству, но все только разводят руками, хмурят брови и многозначительно тычут пальцем в потолок. Написал в правительство, но мне никто не ответил. Зато немного повысили зарплату – может, хотят купить моё молчание, как думаешь? Правда, напрямую меня никто ни о чём таком не просил, чем я и пользуюсь, не переставая писать жалобы всюду, куда только можно. Конечно, я уверен, что не получу ничего, кроме проблем, но моя совесть будет чиста. Я уверен, ты бы поддержала меня – со мной ты никогда ничего не боялась, помнишь?

Старенький наш дом скрипит всё больше. Мне кажется, он грустит без хозяйки. Лестница на второй этаж на каждый мой шаг отзывается треском – давно пора заменить опоры, но у меня руки не доходят. Да и не хожу я туда почти никогда. В нашей старой комнате всё осталось по-прежнему, я не трогал даже фигурки птиц, что мы с тобой привозили из путешествий. Я захожу туда лишь изредка, смахнуть пыль с книжных полок и посидеть минуту-другую на нашем любимом кожаном диванчике. О, помнишь, скольким умопомрачительным моментам нашей любви он был свидетелем? Знаешь, я никогда всерьёз не хотел настоящую большую кровать, хоть порой и говорил тебе обратное. Мне кажется, когда у нас с тобой был только диван, в нашей любви оставалось что-то от сумасбродной юности, когда взрыв между нами мог произойти в любой миг и где угодно. Кровать, полагаю, стала бы шагом к скуке. А теперь она мне и вовсе не нужна – я сплю на кушетке в большой комнате, там, где камин и бар. Да, я пью. Не скажу, что много, но достаточно. Знаю, ты меня могла бы осудить, но что прикажешь делать? Вечерами тут довольно одиноко. Прибой всё так же монотонно долбит в обрыв за окном, навевая тоску и желание скорее забыться. Помнишь, Линда, как мы сидели на этом самом обрыве, и болтали о том, что всё пройдёт, наш дом рухнет и будет занесён пылью веков, а океан будет всё так же однообразно и могуче нападать на берег, чтобы в следующий миг отступить, а после вновь броситься в атаку? Может, ты и забыла о том разговоре, а я вспоминаю его почти каждый день, настолько он запал мне в душу.