* * *
– Извольте ожидать, господин Девятый, барон Луиджи подойдёт с минуты на минуту, – осведомил Валенса придворный, тотчас сразу же куда-то умчавшийся. Каблуки пожилого слуги то звонко цокали по алебастровым плитам, то приглушённо отбивали своё тремоло по бархатно-красным коврам. От его стремительной походки, пламя в керосиновых лампадах лихо заигрывало с тенями, тем самым перенося свою театральную игру на огромных размеров оконные рамы, за которыми уже виднелось ярко-оранжевое заклание солнечного агнца. Но не успел ещё огненный чертёнок закончить со своим паясничеством, из широких, дубовой обработки, дверей выскочила полноватая фигура, принаряженная из дорогих покроев кафтаном и обутая в отделанные кожей гадюки мокасины. Казалось, появившийся так и хотел завладеть посетителем при помощи своего эпатажного вида, но в случае с королём, такие попытки не просто тщетны, но до того смешны, что Валенса это сразу же развеселило и он понял, что небольшую разгрузку всё же можно сыскать в этом столь далёком крае Альбедо.
– Будет вам так наряжаться Панкрайт. Щеголять своей чинностью можете перед кем угодно, но не перед теми, кто напрямую общаются с Великим и исполняют Его волю, – смирил Валенс своей привилегированностью барона. – Я же к вам по поручению, а не состязаться в возвышенности санов, – рука короля протянула главе семейства пригласительное письмо, с просьбой пройти идентификацию на выявление каких-то новых характеристик в своей человеческой природе (зазывали же в Столицу именно соблазном переоткрытия в себе таинственных сил. Ведь если изменится какая-то из отданных Великим функций, то значит, изменится и положение в обществе, а каста низшего порядка сменится более высшей).
– И в мыслях не было как-то вас оскорблять или задеть ваше королевское величие. Всё же, прошу простить, если это угодно Девятому из Двенадцати, последнему из рода Дивайнов, – Луи Панкрайт склонился чуть ли не до пояса перед королевским посланником и глянув на почитаемого им, понял, что пусты все его махинации, нет в них и капли важности. Более значимым оказался заведённый королевским речением диалог.
* * *
– Ба, вот так новости! – охотно смачивая горло настоявшимся портвейном, продолжал Луиджи. – Значит королевская родословная продолжится! А вот уж не знаю почему, но у вас, королей, в семействах то и дело возникают проблемы с деторождением. Не сочтите уж за грубость, но в народе это стало не просто слухом, а почти что вездесущей истиной, – всё также учтиво продолжал барон. Баронесса сидела по правую руку от мужа, рядом с парой дочерних ангелов, все в белом, со свисающими по спине шиньонами, а по левую – одиноко восседал маленький крепыш, всем своим видом демонстрировавший самостоятельность и автономность от родителей, хоть и был младше своих сестёр. – И всё же рад я, несказанно рад! И как же окрестили вашего брата?
– Успокойтесь барон, до этого ещё не дошло. Не буду таить – обретение с кем-то братского родства действительно чего-то стоит. До поры, я замечал свою потерянность, некую половинчатость, которую пытался восстановить… *тут Валенс вспомнил о присутствии детей и решил целомудренно умолчать о своих, так сказать, «методах», вроде ночных «гуляний» с Канис* разными способами. Знаете, это как будто ты уже принадлежишь к какой-то истории, но не можешь ею насытиться, тебе как-бы недостаёт в ней ещё пары-троек разветвлений, идеально довершающих общее повествование. Но рождение у моей – нет! Теперь уже нашей – матери её второго сына одновременно подсоединило меня к чему-то большему, нежели только к одной избитой судьбе. Я чувствую его душу, его дух, само дыхание его жизни. Может ли такая братская связь быть правдивой, не играет ли со мной моё воображение? – спрашивал Валенс, совершенно серьёзно ожидая получить достойный ответ от повидавшего жизнь аристократа, но тот, услышав столь метафизические речи, стал тревожно перекидываться взглядом со своей женой, как-бы говоря: «Чего он от нас хочет? Возвышенный слог, духовные беседы – чужды ведь аристократам такого рода толки; нам куда прелестнее вычитывать фельетоны, да памфлетами баловатья, нежели занимать себя глаголением на космические темы». Прочитав такое умонастроение в глазах своих слушателей, Валенс раздосадовался, поняв, что говорит он с Панкрайтами на разных языках.
И как это возможно?! Мы же одного поля ягоды, оба изошли от эпохи восприятия, так почему же умозрение этих людей столь скупо́, нет, почему оно вовсе отсутствует? Может ли… – и тут Валенс пустился расспрашивать, не было ли в последнее время у кого-нибудь чувства смутной тревожности, равнодушия или инфантильной мечтательности. Все члены, как по команде, отрицательно завращали головами, только сын барона, как будто позабывший свою роль и вместе с этим выданный ему текст с игрой его персонажа, без ясности происходящего, тупо уставился на родителей. Было видно, как аристократам неприятен этот наглый допрос Девятого короля, но в силу своей коронованности, на расспросы Валенса всё же слетались какие-то своры пичуг и вот, рассевшись на умственном древе его величества, каждая из пойманных мыслей стала расшифровываться усилиями их новоприобретённого хозяина.
* * *
И во сколько же сегодня? *стрелка на часах показывает пятнадцать минут четвёртого* Ого, сегодня-таки прогресс – не в два, так хотя бы в три. Бессонница всё больше даёт о себе знать, а нервы от этого только ещё больше расшатываются. Вдобавок и эта семейка тут! Почему же они смотрели на меня, как на одержимого, как на какого-то язычника? Будто бы за мной грядёт слава ложных божеств, а не Того, Кого действительно стоит удостаивать псалмами? Говорил же я не с родом искомцев и не с – упаси меня Великий – обществом туманников, а с равным мне, таким же восприимчивым к тонкостям мирового устройства просветлённым, а между нами – точно бездна – разверзлось столь страшное недопонимание. Теперь то и остаётся, что призадуматься – всем ли от династии, одарённой восприятием, стоит так открыто излагать высшие законы, когда те их слушают не просто с шутливой недоверчивостью, но с какой-то опаской заразиться бредовым истечением? Тьфу! Стыд за людей такого рода, стыд и за свой род, что в нём пригреты столь змеиные ехидства!
Перевалившись на другой бок, Валенс постарался уснуть, но через какое-то время, его разбудили доносящиеся снизу звуки, никак не сочетающиеся с блаженной тишью предрассветной поры. Было в них что-то зловещее и противоречащее всему естеству короля, от чего рефлексы, военная подготовка, а главное, ещё пока горящая внутри сила восприятия помогли заподозрить в творящемся внизу явно что-то неладное.
Если не способности, подаренные мне Великим, то только паранойя. Могу ли я себя уличить в последнем и остаться при этом королём? Да никогда! Остаётся лишь первый вариант и сомнений нет: какими-бы невинными не казались мне Панкрайты, какое-бы гостеприимство они не оказали, всё это они преподнесли Валенсу и он им благодарен за это. Но сейчас, мои хорошие, проснулся не Валенс, а инструмент Его высочества, которому которому плевать, сколь бы деликатными вы не были. Я поднят Его волей и что-то эта воля хочет мне показать. Уж не хочет ли она сорвать тот флёр, которым вы ублажили моё внимание? Сабля, револьвер, сапоги… Это лишнее. Так, теперь как нас учили: сознание засыпает, а Великий ведёт; веди же меня тогда, та сила, данная мне свыше.
* * *
– О-о-о, могущественнейшая из всех богинь, – доносились ксении из подвала поместья Панкрайтов. Катакомбы, в которых происходило тайное служение и по которым теперь брёл Валенс трудно было назвать чем-то подвальным. А голос иерофанта всё продолжал, – ты нам сопутствовала и в грехах, и в радостях, и в отчаянии, и в счастье. Ты – пресвятая Гелио уже не раз спасала душу нашего брата. Ты та, кто очищает нас перед встречей с Великим; та, кто защищает нас на великом суде…
