Прекратив расти, в основании столпа заклокотало слабое звучание, будто кто-то или что-то пыталось выбраться на поверхность. Уж было готовясь разойтись на радости, в ожидании поднимающихся сущностей Великий смиренно затаил дыхание и принялся выжидать, подобно птице, досиживающей на своих скорлупных детёнышах последние секунды их подноготного существования. Но стоило детищам изойти из туманной обители, надежды узреть могучих наследников тут же рассеялись. Вместо непробиваемых панцирей, на кости была натянута просвечивающая кожица; взамен острых когтей и всё рвущих клыков скромных размеров ноготки и ровные, как в штабель выставленные тридцать два изабелловых жеребца, зубы; а в противовес массивной амплуа, образ родившихся был до жалкого мал, тощ и болезнен. Представьте, какого матери, давшей жизнь уроду; каково это, когда ожидаешь воспарение лебедя, а получаешь гадкого утёнка? Такую же раздосадованность испивал Великий, ведь не помня во всех подробностях раз увиденные облики Древнейших, Он действительно надеялся воссоздать явившиеся во сне идеалы просто доверившись в этом деле своему творчеству, но самонадеянность не сыграла Ему на руку. Больше опрометчивых шагов Великий не дозволял Себе совершать и хорошенько всмотревшись в Свои творения, наконец понял, в чём заключалась их ничтожность. Вялость и малая подвижность были связаны с туманным флёром, так и застилавшего взор серой пеленой и оставлявшего мышление под поволокой заторможенности.
Так пришла пора второй экспериментальной жертвы – мышления. Туманникам, – именно так стал обозначать своих созданий Великий, – своим неуверенным променадом следовало пройти дальше тех малых окрестностей, в которых они принялись ютиться. Поселившись близ столпа памяти, туманники запечатлели в давшему им жизнь монументе летопись первых дней существования, как своего, так и вселенной. Память Великого была передана туманному народу, а тот в свою очередь, разместил врученное сокровище их Господина по всей поверхности вздымающейся опоры.
Община туманников практически не отходила от фундамента столпа памяти и не знала, что существуют иные параллели. Взяв частичку мозга своих костей, затем объединив ту с нейронными пульсарами своего черепного короба, Великий ударил по туманной тверди и от самого ядра до самых высших слоёв атмосферы поднялся второй столп.
Словно неописуемых габаритов ветродуй, величавая констукция разогнала сонмы дымчатых туч, заодно подарив туманникам их новый титул. Всё ещё неудовлетворённый произведёнными модификациями, Великий всё же стал более сносно оценивать своих отпрысков и одарил тех званием искомцев. Связана эта перемена была не только с ново подоспевшим этапом эволюции, – переселением народов или же фазой кочевничества, – но и с зажёгшейся в глазах ясностью. Оторвав от Себя крупицу мышления, мыслить стали и туманники, после чего, называть их подобным образом казалось неправильным; такое отношение было сродни тому, как если бы вышедшую из водных глубин фауну по-прежнему именовали бы чем-то гидробионтным, а не пресмыкающимися.
Кроме мыслей, могучая пилястра впитала в себя и чувства. Великий не скаредничал со Своим творческим замыслом и вдобавок к костям и нервным связям, Он расплатился сердцем. Кровяные жилы обагрили столп карбунколовым покроем. Чуть погодя, алыми рельефами стал простираться результат мыслей и чувств, отданных Великими на попечение Его дочерям и сыновьям. Выразились же новые письмена гимнами Его величию и власти, отражённые сотнями самых разных божеств. Выдолбленные у второго столпа фигуры были персонифицированными образами, все как один, отпевавших псалмы в честь их Единственного и Единородного.
Расселившись по новым территориям, искомцы стали всюду возводить культуру пенат. Обретя мысли, все позабыли о пассивном существовании и принялись культивировать традиции, обряды и собственный стиль жизни. Осёдлость большинству пришлась по душе и с этим новоиспечённым пристрастием, земледелие вместе со скотоводческими навыками стали главными постулатами тех первых паров развития, когда мировоззренческая картина туманников заменялась подошедшей перспективой братии искомцев.
И снова образованная форма существования не была достойна того должного уровня, на который Великий всё продолжал натаскать плоды Своих трудов. Если уж не полная автономность, как у Его Величества, то хотя бы независимость от идолов и излишней ритуальности. Кругозор его последователей был узок и ютился лишь в кромке божественного пантеона второго столпа. Дабы пошире раскрыть веки несчастных неофитов, Величавая сущность отделила от Своего уже довольно-таки сильно истерзанного естества правую глазницу и распылила ту по всем параллелям. Разлетевшиеся адаманты мерцали тем же норовом, каким наделялось и зрение их носителя. Великий заклал третью подать – остатки Своего восприятия и с этим, вывел искомцев на третий эволюционный виток. Уже не туманники, без всякой приставки искомости, а люди – вот как теперь смели называться жители этого ещё слабо освоенного универсума.
Человек, в отличии от туманников и искомцев, мог видеть, но видеть не внешнее, а внутреннее. Насытившись манерой восприятия отцовских очей, человечество смогло мыслить не конкретно, а абстрактно; не предметно, а образно; вместо самого явления виделась сущность случившегося, а объективно-наглядные представления сменились чистой метафизикой.
Тремя экспериментами старался Великий воспроизвести приснившихся Ему Древнейших и трижды постигла Его неудача. Вместо равных Себе, получились наследники и продолжатели отцовского дела. Вроде-бы и хорошо, прогресс не затормозиться, люди продолжат нести на себе миссию Великого, но не этого Его Превосходительство хотело, не каявшихся жаждал Он взрастить, а стоящих с Ним на одном уровне. Окончательно разочаровавшись в своих попытках, Всесоздатель стал замечать в Себе и другие неполадки: то неожиданно нахлынывала мигрень, то нападали извечные боли. Сам Великий уже не мог толком отследить, в чём причина проявляющихся недугов, так как опустошив Себя и многим пожертвовав, Его Преосвященство незаметно осенило себя той же заразой, от каковой страдало послужившее нивой для всех параллелей древо, а именно – скверной.
Какое семя, такое и древо.
Семя, посаженное гнилым, предстанет в будущем кривым.
Поскольку скверность залегала во всякой параллели, это означало, что и вселенная была омрачена этим роком, а пространство – это нечто, предопределяющее то, что его наполняет. С того самого момента, как вечность упорхнула, а окружение получило материальную выразимость, уже тогда, Великий, не смотря на всю Свою великость, стал подвергаться келейному воздействию той дряни, априори содержащейся в лепестках изначального древа. Первый столп одарил своего Творца беспамятством, второй – слабомыслием и бесчувственностью, а третий закрепил результативы своих пращуров и довершил все махинации, став тем самым словно вишенкой на торте – слепостью и неусыпными сомнениями.
Насколько лоно Великого предстало кеномой, в той же мере человечество развернулось плеромой. Троекратное исхождение из Великого одновременно высекалось тремя успешными заходами, по покорению человечеством природы: будучи туманниками, люди покоряли материю; став искомцами, они прильнули к сатрапии области мыслей и чувств, религиозный дух возобладал над людом, но оставил их под гнётом неосознанности; кульминацией развития стало подаренное восприятие, как раз и осенившее остаточное дикарство долей осмысленности. Не все осваивали три дара с одинаковой скоростью. Кто-то приходил к мудрости раньше, кто-то позже и суть последней инстанции была в том, что человеку открывалось то же, некогда виденное самим Великим – мир до его, так сказать, официального рождения. Люди прознали про великое древо и это знание прокляло их, ибо заразило тем же тлением, каковое ныне претерпевал Великий – пакостью скверны.
В совокупности с клеймом скверноты на каждой из параллелей, знание о древе не могло не отразиться и на всём роде человеческом; ему была уготована та же судьба, что и маразматически обуревала Создателя. Но пока до этого никто не догадался, а очевидных признаков для опасений всё не проступало, Великий, успев отлично так прогнить в Своих сомнениях, понял, что не может уже ясно и точно регулировать мировой закон. Понял Он и то, что посаженные Им добродетели скоро также придадутся загрязнению и ни о какой справедливости, добре и честности тогда уже нельзя будет говорить. Спасительным шагом оставалось избрать из человечества Двенадцать правителей, которые смогут регулировать мировой баланс и поддерживать во всём гармонию.
