Первые годы учебы запомнились Анри глубинным погружением в укоренённый здесь уже не один десяток лет учебный поток, величественный и полноводный, как он описывал его. Он чувствовал, что влился в него абсолютно и благополучно следовал его направлению. Его оценки были стабильно высокими, его работы неизменно привлекали внимание и похвалы. Начиная с того самого первого большого эссе, которое он тайком направил мистеру Майерсу, все остальные, которые он писал по долгу учебы, неизменно восхищали его преподавателей свежестью взгляда и новизной, так легко контрастирующей с традициями, при этом не принижавшие их, а просто выясняющие новые грани уже познанного, казалось бы, на сотни тысяч раз. Это послужило причиной того, что однажды один из его профессоров пригласил Анри к себе.
– Я читал многое из того, что ты пишешь, Анри, – сказал он ему, – и у меня есть предложение для тебя. Я , как ты может слышал, являюсь совладельцем журнала об образовании и психологии, ты конечно знаешь о нем, и считаю, что именно такого автора нам не хватает. Совершенно особенного, гениального в своей широте понимания мира, при этом поразительно то, что ты вполовину младше всех тех, кто в основном пишет статьи. Я не могу упустить тебя.
– Да? – Анри почувствовал живой отклик.
– Ты можешь спросить о позиции стажера, вот адрес и телефон. Думаю, ты сможешь обогатить издание, внеся в него что-то свое, и кое-что зарабатывать на этом, – закончил тот, передавая Анри листок бумаги.
Анри радостно кивнул. Писать в журнал, название которого его уже окрылило тем, что он и сам любил его, было чрезвычайно привлекательной идеей. Он тут же направился в офис издания, откуда вышел спустя полтора часа с первым заданием. Сотрудничество, начавшееся в тот день, сложилось настолько удачно, что Анри не переставал быть одним из постоянным авторов данного журнала практически на протяжении всего
времени, что был студентом. Позже условия несколько изменялись в его пользу, но теперь у Анри была первая в его жизни деятельность, отвечающая его желаниям легкости и приятного времяпрепровождения в абсолютной полноте. Он давал себе все больше и больше выразиться через слова, страсть к которым испытывал неизменно всю свою жизнь, и приятным побочным явлением этого было то, что на его отдельный счет перечислялись определённые деньги, которые он не собирался тратить, дожидаясь действительно нужного повода. Те средства, которые ему давали родители, вполне устраивали его, поскольку Анри не тратился совершенно ни на что, кроме основных нужд студента, таких как еда, учебные принадлежности и необходимые мелочи.
Развертывание широты его внутренней картины мира, как отмечал сам Анри, неслось с величайшей скоростью, граней его становилось все больше и больше, и к концу первого семестра, когда студенты дружно покидали аудиторию после итоговых зачетных мероприятий, Анри ощущал себя совершенно другим, не тем ребенком, который когда-то с колотящимся сердцем сел в свой первый самолет. Находясь по- прежнему здесь, он не мог оценить всю степень того, как много он работал умственно, и как в глубине его затребовал отдыха разумный голосок. Назавтра Анри предстояло лететь на неделю в Аризону. Контраст между зимой и летом впервые широко готовился предстать перед ним, обновив его чувства, окрасив их новым переживанием, новым ощущением слитности всего, и именно в таких противоположных понятиях.
Спустя сутки его обнимали две пары рук вдвое сильней, чем однажды здесь же при прощании, а выбравшийся из заточения в машине Хаф лизал лицо Анри с таким неистовым рвением, что заставил того расхохотаться на всю округу. Это прорвало плотину, и он вдруг почувствовал в себе желание рассказать родителям обо всем, что он узнал за эти несколько месяцев. И впервые – впервые за все эти годы, Анри проговорил с родителями весь вечер, которые не веря своим ушам, слушали и слушали его, запечатлевая этот момент в своей памяти насовсем. Джоан не могла поверить, когда Анри дал ей один из журналов, сказав что внутри его собственная статья. С тех пор она собирала все, чтобы не пропустить не одну, и чрезвычайно гордилась этой коллекцией.
К вечеру Анри внезапно понял, что его ресурсы истощились. Его внезапная откровенность изумила его самого, но он уже не в силах был анализировать эти внезапные всплески, которые сами пожелали быть высказанными. Поэтому, почувствовав, что сил практически больше ни на что не остаётся, просто отправился к себе. Подниматься по такой знакомой скрипящей четвертой ступенькой лестнице казалось необъяснимо странным и в то же время таким волшебным. Он отворил дверь и заглянут в комнату. Казалось, Джоан и Эдвин не изменили ни одной вещи в его комнате, только лишь было заметно, как Джоан заботилась о чистоте, но пространство, созданное Анри, оставалось нетронутым. Слабо веря в происходящее, Анри упал на свою кровать, и позвав пса, немедленно провалился в сон. Хаф традиционно сложил на него все четыре лапы и голову, и, повиляв в темноте хвостом несколько минут от внезапного счастья, заснул тоже.
За ночь Анри не видел ни одного сна, и спустившись лишь к обеду, снова был тем же самым Анри, только заметно повзрослевшим в глазах родителей. Словоохотливость, которая лилась из него вчера, исчезла, уступив место привычной им всем молчаливой
сдержанности. Анри вернулся к прежней стратегии, но мысленно то и дело возвращался к эпизоду вчера, какого сам от себя никак не ожидал. Сегодня они все вместе планировали навестить всех родственниками со стороны Эдвина, которые очень хотели увидеть его и послушать о том, как Анри провел полгода, и он догадывался, что там его будут встречать словно героя, и накапливал внутренние ресурсы. Вечер удался, Анри делился кое чем особенным из изученного, умело выбирая в какую сторону повести разговор, который сам же только задавал направляющими фразами, а в остальное время только наслаждался спокойствием и вернувшимся на эти короткие дни ощущение хоть уже и какого-то детского, но домашнего атмосферного пространства.
Остальные пять дней пролетели как пять минут. Никто из них не успел оглянуться, как Анри снова отправился в дорогу, и в одном из домов снова взяли терпеливую паузу ожидания. Самолет нес Анри в заснеженный город, где в маленькой комнатке вот-вот загорится свет, и продолжится первый не ни что не похожий взрослый год этого вполне в чем-то взрослого молодого человека.
Неделя, проведенная дома, очень приободрила Анри. Он чувствовал себя так, словно принял освежающий душ, чем на самом деле был такой знакомый с детства пыльный, щекочущий, и теплый воздух родных мест. Анри вернулся в привычную учебную колею, попеременно появляясь, как и прежде в здании университета, столовой, библиотеке, редакции журнала и своей комнате. И всегда, по воскресеньям, если было не слишком холодно для долгих прогулок, он бывал на своем любимом лугу, теперь полностью засыпанном белым чистым снегом, прохаживаясь вокруг деревьев и протаптывая новые тропинки в его спокойном покрытии. Как-то ему в голову пришла идея приносить с собой маленький стул, и усаживаться прямо под любимым деревом, прикоснувшись спиной с его стволу, который неизменно изобиловал чувством абсолютной спокойствия. Летом места под деревьями часто были заняты такими же любителями понежиться в их тени и заботе, которую представляли его могучие ветви. Сейчас же, в январе, как по волшебству окрашенном медленно идущим снегом с крупными хлопьями, его любимое место было не тронуто ничьим посторонним интересом, и под которым он с наслаждением усаживался с блокнотами и книгой, сэндвичем в свертке, и, казалось, мог сидеть так пока мороз не начинал намекать ему о том, что на сегодня хватит.
Однажды, в один из таких выходных, Анри привычно устроился под сенью и какое-то время оглядывал окружавшую его местность, которая понемногу становилась все больше похожим на его пусть и временный, но все-таки тоже дом. Кампус еще спал, и утомленные субботними развлечениями студенты даже не начали приходить в себя, а кое-кто только нетвердо возвращался домой, стараясь сохранить привычный невозмутимый вид. Анри улыбался, в очередной раз отмечая отсутствие в себе желания присоединяться к подобным действиям. Он вынул тетрадь и ручку, и принялся стихийно заполнять пустые строки. Руки в перчатках пока не чувствовали холода, и резво исполняли мысленные намерения, опережавшие друг друга.
