Тогда Раиса Ароновна никак не могла знать причин обеспокоенности своего начальника. С тех пор, как прошлой весной сняли секретаря райкома партии, директор лишился покоя. Все в районе знали, что он не был чужим человеком в райкоме, вхож в дом секретаря, называл того кумом, имел общие дела… Если об этом знали все в районе, то уж точно знали там.
«Ох, не к добру это! Но почему сразу не взяли меня? Наверняка чего-то ждут или сомневаются. А может, секретарь и не говорил ничего дурного про меня? Ну верно, что бы он сказал, если ничего дурного я и не делал. Или делал? Может, они подослали эту, чтобы она что-то выведала у меня. Черта с два! Посмотрим, что у нее выйдет», – от своей невысказанной и никак внешне не проявленной смелости директор немного повеселел и приосанился.
Провожая учительницу к кабинету, в котором ее дожидался класс, директор с поддельной карамельностью в голосе обратился к Раисе Ароновне:
– Очень рад нашему знакомству, Раюшка, – поправляя зеленоватый френч, с улыбкой-гримасой произнес директор, – но должен откланяться, ждут дела. Правда, школа у нас небольшая, уверен, что мы будем частенько видеться и обмениваться информацией о текущем моменте в классе и учебном процессе.
Природная застенчивость Раисы Ароновны, помноженная на смущение от непривычной для нее школьной среды, сковала учительницу и лишила дара речи, не позволив хотя бы дежурно поблагодарить и попрощаться, как того требовали элементарные правила приличия.
Директор еще несколько секунд с некоторым ожиданием смотрел на Раису Ароновну. Но странное молчание новой учительницы он принял на удивление с пониманием, как нечто само собой разумеющееся («Они и не должны много говорить, работа такая»), а потому решил не лезть на рожон и сделал шаг назад. Любезно кивнув и как бы кланяясь, директор рысью поспешил по своим делам, про себя проклиная эту гадину и обдумывая свое незавидное будущее…
Итак, урок начинался. Ученики вскочили и стоя поприветствовали Раису Ароновну в соответствии с заведенным порядком. Приветствие звучало по-солдатски звонко, по-детски озорно. Резкие, порывистые действия школьников, не сразу смекнувших, что перед ними новая учительница, а затем последовавшие суета с грохотом стульев и столов испугали Раису Ароновну. Но секундный испуг быстро улетучился.
Первые минуты – самые важные при знакомстве нового учителя и класса. В это время решается, найдут ли они общий язык, поверят ли друг другу. Не подобострастные, а скромные и чуть смущенные улыбки, глаза, еще не наполнявшиеся слезами от потери близких, настоящих, некнижных поражений и страданий, уста, для которых самой большой ложью были неумелые оправдания при опоздании в школу… Такими увидела и запомнила Раиса Ароновна своих новых учеников. В окружении этих детей она впервые за долгое время почувствовала себя счастливой.
После эвакуации из Харькова прошло одиннадцать лет, закончилась война, но состояние неустроенности и неопределенности оставалось законсервированным. Возвращаться домой не имело смысла. По крайней мере, сейчас. Столько событий, переживаний и людей минуло за это время. Радости тоже были, но быстро вытеснялись из памяти под натиском череды лишений. И только в эту минуту Раиса Ароновна первый раз смогла сказать себе: «Я дома».
Что произошло? Почему один вид детей так преобразил эту в общем несчастную женщину?
Кажется, она идеализировала своих учеников. В людях, которых признавала «своими», Раиса Ароновна в упор отказывалась замечать недостатки, те казались ей совершенными, безупречными творениями небес. В плане человекопонимания она до конца своих дней оставалась наивным ребенком, маленькой Раей.
Поблагодарив ребят за приветствие и предложив им занять свои места, Раиса Ароновна внимательно осмотрела кабинет. Учебные классы мало изменились со времен, когда сама Рая ходила в школу. Плотно стоящие друг к другу ряды парт с откидными столами, монолитно соединенные с тяжелыми скамейками, выкрашенными в неприветливый коричневый цвет с грязноватыми оттенками, политическая карта мира, красный уголок с коммунистическим иконостасом… Все по-старому, все циклично. «Кому из этих детей предстоит прожить мою жизнь?»
На учительском столе лежал школьный журнал, на обложке которого алыми буквами было выведено трафаретом: «10-А».
«Вот так совпадение, я сама училась в классе с литерой «А», – подумала Раиса Ароновна, но быстро укорила себя за банальность собственных мыслей. – Сколько таких классов по всей стране, ничего особенного в этом совпадении!»
Раиса Ароновна не могла остановить поток воспоминаний, обрушившихся на нее.
Вот ее первая школьная учительница Нина Ивановна встречает первоклашек, среди которых затерялась и семилетняя тонконогая Рая в коротком платьишке у ступенек известной во всем Харькове второй школы. Взявшись за руки, первоклассники разбиваются на пары и идут вслед за своей учительницей в школьный кабинет. Субтильная Рая Клейнман с трудом сдерживает слезы, оставив маму у школьных ворот, и слишком сильно сжимает ладошку одноклассницы, веснушчатой толстушки, отчего та недовольно бубнит себе что-то под нос.
Начинается первый урок. Чистописание. Учительница показывает, как держать ручку, пользоваться чернилами и промокашкой. У Раи ничего не получается, потому что она прослушала объяснения Нины Ивановны.
Рая не сводит взгляд с настенных часов. Ведь прощаясь и целуя дочь, Эстер Аркадьевна обещала, что в полдень, когда длинная и короткая стрелки часов догонят друг друга и прижмутся к цифре двенадцать, той, что на самом темени циферблата, это будет означать, что учебный день закончился и можно идти домой. Мама дала слово, что встретит Раю после уроков и поведет в парк. А дома их будет ждать Фейга Давыдовна, которая к тому времени приготовит Раин любимый малиновый компот.
Но в жизни время идет быстрее, чем на школьных настенных часах. Теперь Раиса Ароновна сама стоит перед классом и должна провести первый урок («Интересно, как сложилась жизнь Нины Ивановны?»).
Тут послышалось, что кто-то из ребят ухмыльнулся от затянувшегося молчания («Какой позор, ученики решат, что их учительница чокнутая! Нужно брать себя в руки!»).
Раиса Ароновна открыла нужную страницу в журнале и провела взглядом по списку класса. Абаев, Абрамзон, Аристархов, Бабаджанян, Булатова, Бухман, Гусейнова, Гутенберг, Вольф, Дятлова, Калпакчи, Кельнер, Краузе, Ласкин, Лерман, Малашенко, Меркель, Майер, Натанзон, Николаев, Пак, Фридман, Хаджиева, Цой, Шварц, Шульц, Якунина…
Подойдя к доске, аккуратным ровным почерком, по памяти подражая Нине Ивановне, Раиса Ароновна написала по-немецки дату: «Пятнадцатое сентября тысяча девятьсот пятьдесят второго года».
Через несколько секунд точно такая же запись появилась в тетради каждого ученика в классе. Это были первые слова, записанные старшеклассниками в их новых тетрадках на уроках Раисы Ароновны Клейнман.
– Должно быть, в вашем классе есть староста… – полувопросительно начала учительница.
Подросток, сидевший на первой парте, но только не перед учительским столом у окна, а в противоположной стороне, у двери, привстал:
– Я староста.
– Он не староста, а полицай, – глухим эхом прозвучало откуда-то с последних рядов.
Ребята засмеялись. Раиса Ароновна не совсем поняла шутку и даже усомнилась, что правильно расслышала сказанное.
Лицо старосты, налившееся краской от издевательства одноклассников, показалось Раисе Ароновна до боли знакомым. Худощавый блондинчик широко открытыми васильковыми глазами смотрел на учительницу. Первый пушок лишь начинал пробиваться над его губами, не знавшими острия бритвы. «Хотя нет, это невозможно, мы никак не знакомы».
Немецкий язык был родным почти для половины учащихся в этом необычном классе. Но родство это было странным, половинчатым – считая родной язык исключительно внутрисемейным, старомодным и даже неприличным для употребления в нормальном обществе, многие ребята относились к изучению немецкой грамматики спустя рукава, подсознательно стыдясь кровных уз, скреплявших их, казалось бы, обычных и ничем не приметных советских школьников, с языком, рожденным много сотен лет назад в среде разрозненных германских племен. К тому же многие говорили на диалектных вариациях немецкого, привезенных их далекими предками главным образом из южной и восточной Германии, что давало им весьма условное преимущество при освоении грамматики литературного языка.
